и с жужжаньем
Сверкают мухи… Сверху, из листвы,
Круглят глаза большие обезьяны…
Десяток нищих хижин. В океане,
В закатном блеске, — розовые пятна
Недвижных парусов, а сзади, в джунглях, —
Сиреневые горы… Ночью в окна
Глядит луна… А утром, в голубом
И чистом небе — Коршуны Браминов,
Кофейные, с фарфоровой головкой:
Следят в прибое рыбу…
Лазоревое озеро, в кольце
Из белой соли, заросли и дебри.
Все дико и прекрасно, как в Эдеме:
Торчат шипы акаций, защищая
Узорную нежнейшую листву,
Цветами рдеют кактусы, сереют
Стволы в густых лианах… Как огонь,
Пылают чаши лилии ползучей,
Тьмы мотыльков трепещут… На поляне
Вот медленно клубится, уползает…
Встречаются двуколки. Крыши их,
Соломенные, длинно выступают
И спереди и сзади. В круп бычков,
Запряженных в двуколки, тычут палкой:
«Мек, мек!» — кричит погонщик, весь нагой,
С прекрасным черным телом… Вот пески,
Пошли пальмиры, — ходят в синем небе
Их веерные листья — распевают
По джунглям петухи, но тонко, странно,
Как наши молодые… В высоте
Кружат орлы, трепещет зоркий сокол…
В траве перебегают грациозно
Песочники, бекасы… На деревьях
Сидят в венцах павлины… Вдруг бревном
Промчался крокодил — шлеп в воду, —
И точно порохом взорвало рыбок!
Тут часто слон встречается: стоит
И дремлет на поляне, на припеке;
Есть леопард, — он лакомка, он жрет,
Когда убьет собаку, только сердце;
Есть кабаны и губачи-медведи;
Есть дикобраз — бежит на водопой,
Подняв щетину, страшно деловито,
Угрюмо, озабоченно…
От этих джунглей, этих берегов
До полюса открыто море…
27. VI.16
(обратно)
В кипящей пене валуны,
Волна, блистая, заходила —
Ее уж тянет, тянет Сила
Всходящей за морем луны.
Во тьме кокосовых лесов
Горят стволы, дробятся тени —
Луна глядит — и, в блеске, в пене,
Войдет и станет надо мною,
Леса затопит белизною
И мертвый обнажит гранит,
И мир застынет — на весу,
И выйду я один — и буду
Глядеть на каменного Будду,
Сидящего в пустом лесу.
28. VI.16
(обратно)
Навес кумирни, жертвенник в жасмине —
И девственниц склоненных белый ряд.
Тростинки благовонные чадят
Перед хрустальной статуей богини,
Потупившей свой узкий, козий взгляд.
Лес, утро, зной. То зелень изумруда,
То хризолиты светят в хрустале.
На кованном из золота столе
Сидит она спокойная, как Будда,
Пречистая в раю и на земле.
И взгляд ее, загадочный и зыбкий,
Мерцает все бесстрастней и мертвей
Из-под косых приподнятых бровей,
И тонкою недоброю улыбкой
Чуть озарен блестящий лик у ней.
28. VI.16
(обратно)
В цирке*
С застывшими в блеске зрачками,
В лазурной пустой вышине,
Упруго, качаясь, толчками
Скользила она по струне.
И скрипка таинственно пела,
И тысячи взоров впились
Туда, где мерцала, шипела
Пустая лазурная высь,
Где некая сжатая сила
Струну колебала, свистя,
Где тихо над бездной скользила
28. VI.16
(обратно)
Спутница*
Шелковой юбкой шурша,
Четко стуча каблучками,
Ты выбегаешь дышать
Утром, морскими парами.
Мать еще спит, ты одна…
Палубу моют, смолою,
Темная, пахнет она,
Море — соленою мглою.
Мглистая свежесть кругом
Смешана с золотом жарким
Раннего солнца, с теплом,
С морем цветистым и ярким.
Только что вымытых рук
Крепко и нежно пожатье,
В радостном взгляде — испуг
За башмаки и за платье:
С шваброй разутый матрос
Лезет, не выспавшись, чертом…
Льется, горит купорос,
Сине-лиловый, за бортом…
Скоро Афины, и скоро
Только кивнешь ты слегка
С полуопущенным взором!
28. VI.16
(обратно)
Сверкала Ступа снежной белизною
Меж тонких и нагих кокосовых стволов,
И Храмовое Дерево от зною
Молочный цвет роняло надо мною
На черный камень жертвенных столов.
Под черепицей низкая вихара
Таила господа в святилище своем,
И я вошел в час солнечного жара
В его приют, принес ему два дара —
Цветы и рис — и посветил огнем:
Покоился он в сумраке пахучем,
Расписан золотом и лаками, пленен
Полдневным сном, блаженным и тягучим;
К его плечам, округлым и могучим,
Вдоль по груди всползал хамелеон:
Горел как ярь, сощурив глаз кошачий,
Дул горло желтое и плетью опустил
Эмаль хвоста, а лапы раскорячил;
Зубчатый гребень, огненно-горячий,
Был ярче и острее адских пил.
И адскими картинами блистала
Вся задняя стена, — на страх душе земной,
И сушью раскаленного металла
Вихара полутемная дышала —
И вышел я на вольный свет и зной.
И снова сел в двуколку с сингалесом,
И голый сингалес, коричневый Адам,
Погнал бычка под веерным навесом
Высоких пальм, сквозным и жарким лесом,
К священным водоемам и прудам.
29. VI.16
(обратно)
Мятую красную феску мастер водой окропил,
Кинул на медный горячий болван и, покрывши
Медною феской, формою с ручками, давит,
Крутит за ручки, а красная феска шипит
На раскаленном болване…
Твердая, теплая выйдет из формы она,
Гордо наденешь ее и в кофейне
Сядешь мечтать и курить, не стыдясь за лохмотья
И за курдюк на верблюжьих штанах, весь в заплатах.
Холодно, сыро, в тумане морской горизонт,
В бухте зеленой качаются голые мачты,
Липкая грязь на базаре,
Горы в свинцовом дыму… Но цветут, розовеют сады,
Мглистые, синие, сладостно дремлют долины…
Женщина, глянь, проходя, сквозь сияющий шелковый газ
На золотые усы и на твердую красную феску!
30. VI.16
(обратно)
Вечерний жук*
На лиловом небе
Желтая луна.
Путается в хлебе
Мрачная струна:
Шорох жесткокрылый —
И дремотный жук
Потянул унылый,
Я на миг забылся,
Оглянулся — свет
Лунный воцарился,
Вечера уж нет:
Да бледнее льна
Зреющего хлеба
Мертвая страна.
30. VI.16
(обратно)
«Рыжими иголками…»*
Рыжими иголками
Устлан косогор,
Сладко пахнет елками
Жаркий летний бор.
Сядь на эту скользкую
Золотую сушь
С песенкою польскою
Про лесную глушь.
Темнота ветвистая
Над тобой висит,
Красное, лучистое,
Дай твои ленивые
Девичьи уста,
Грусть твоя счастливая,
Песенка проста.
Сладко пахнет елками
Потаенный бор,
Скользкими иголками
Устлан косогор.
30. VI.16
(обратно)
Дочь*
И вот я, с нежностью, с тоской,
Дождался радостного дня,
Когда ее к венцу убрали,
И сам, неловкою рукой,
Поправил газ ее вуали.
Не по себе мне, тяжело,
Но все ж бледнею я от счастья,
Крестя ее в последний час
На это женское причастье.
Что снится мне потом? Потом
Она уж с ним, — как страшен он! —
Потом мой опустевший дом —
И чувством молодости странной,
Как будто после похорон,
Кончается мой сон туманный.
2. VII.1916
(обратно)
Кончина святителя*
И скрылось солнце жаркое в лесах,
И звездная пороша забелела.
И понял он: достигнувший предела,
Исчисленный, он взвешен на весах.
Вот точно дуновенье в волосах,
Вот снова сердце пало и сомлело;
Как стынет лес, что миг хладеет тело,
И блещет снегом пропасть в небесах.
В епитрахили, в поручах, с распятьем,
От скудного, последнего тепла,
Навстречу чьим-то ледяным объятьям,
Выходит он из темного дупла.
Трава в росе. Болото дымом млечным
Лежит в лесу. Он на коленях. С Вечным.
3. VII.16
(обратно)
«Льет без конца. В лесу туман…»*
Льет без конца. В лесу туман.
Качают елки головою:
«Ах, боже мой!» — Лес точно пьян,
Пресыщен влагой дождевою.
В сторожке темной у окна
Сидит и ложкой бьет ребенок.
Мать на печи, — все спит она,
В сырых сенях мычит теленок.
В сторожке грусть, мушиный гуд… —
Грибы растут, цветы цветут
И травы ярки, как медянка?
Томясь всем миром и сторожкой,
Большеголовое дитя
Долбит о подоконник ложкой?
Мычит теленок, как немой,
И клонят горестные елки
Свои зеленые иголки:
«Ах, боже мой! Ах, боже мой!»
7. VIII.16
(обратно)
Руслан*
Гранитный крест меж сосен, на песчаном
Крутом кургане. Дальше — золотой
Горячий блеск: там море, там, в стеклянном
Просторе вод — мир дивный и пустой…
А крест над кем? Да бают — над Русланом.
И сходят наземь с седел псковичи,
Сымают с плеч тяжелые мечи
И преклоняют шлемы пред курганом,
И зоркая сорока под крестом
Качает длинным траурным хвостом,
Вдоль по песку на блеске моря скачет —
И что-то прячет, прячет…
Морской простор — в доспехе золотом.
16. VII.16
(обратно)
«Край без истории. Все лес да лес, болота…»*
Край без истории. Все лес да лес, болота,
Трясины, заводи в ольхе и тростниках,
В столетних яворах… На дальних облаках —
Заката летнего краса и позолота,
Вокруг тепло и блеск. А на низах уж тень,
Холодный сивый дым… Стою, рублю кремень,
Курю, стираю пот… Жар стынет — остро, сыро
И пряно пахнет глушь. Невидимого клира
Тончайшие поют и ноют голоса,
Столбом толчется гнус, таинственно и слабо
Свистят в куге ужи… Вот гаснет полоса
Чуть греющих лучей, вот заквохтала жаба
В дымящейся воде… Колтунный край древлян,
Русь киевских князей, медведей, лосей, туров,
Полесье бортников и черных смолокуров —
И теплых сумерек краснеющий шафран.
16. VII.16
(обратно)
Плоты*
С востока дует холодом, чернеет зыбь реки
Напротив солнца низкого и плещет на пески.
Проходит зелень бледная, на отмелях кусты,
А ей навстречу — желтые сосновые плоты.
А на плотах, что движутся с громадою реки
Напротив зыби плещущей, орут плотовщики.
Мужицким пахнет варевом, костры в дыму трещат —
И рдеет красным заревом на холоде закат.
16. VII.16
(обратно)
«Он видел смоль ее волос…»*
Он видел смоль ее волос,
И это зыбкое стекло
Глаза слепило — и текло
Опять назад… Был тусклый день,
От пролетавших чаек тень
Чуть означалась на песке,
И серебристой пеленой
Где небеса туманил зной;
Был южный ветер, — горячо
Скользило жаром по литым
Ногам кирпично-золотым,
С приставшей кое-где на них
Перловой мелкой шелухой
От стертых раковин морских,
Блестящей, твердой и сухой…
Он видел очерк головы
На фоне бледной синевы,
Он видел грудь ее. Но вот
И легкий газовый платок,
Босую ногу сжал чувяк, —
Висит в пыли и рдеет мак,
Она идет, поднявши взгляд
Туда, где в небе голубом
Встают сиреневым горбом
Обрывы каменных громад,
Где под скалистой крутизной
Сверкает дача белизной
Верхушку мягко клонит вниз.
22. VII.16
(обратно)
«Полночный звон степной пустыни…»*
Полночный звон степной пустыни,
И горький мед сухой полыни,
И бледность звездная вдали.
Что слушает моя собака?
Вне жизни мы и вне времен.
Звенящий сон степного мрака
Самим собой заворожен.
22. VII.16
(обратно)
Дедушка в молодости*
Вот этот дом, сто лет тому назад,
Был полон предками моими,
И было утро, солнце, зелень, сад,
Роса, цветы, а он глядел живыми
Сплошь темными глазами в зеркала
Богатой спальни деревенской
На свой камзол, на красоту чела,
Изысканно, с заботливостью женской
Напудрен рисом, надушен,
Меж тем как пахло жаркою крапивой
Из-под окна открытого, и звон,
Торжественный и празднично-счастливый,
Пойдет он по аллеям, где струится
С полей нагретый солнцем ветерок
И золотистый свет дробится
В тени раскидистых берез,
Где на куртинах диких роз,
В блаженстве ослепительного блеска,
Впивают пчелы теплый мед,
Где иволга то вскрикивает резко,
То окариною поет,
А вдалеке, за валом сада,
Спешит народ, и краше всех — она,
Стройна, нарядна и скромна,
С огнем потупленного взгляда.
22. VII.16
(обратно)
Игроки*
Овальный стол, огромный. Вдоль по залу
Проходят дамы, слуги — на столе
Огни свечей, горящих в хрустале,
Колеблются. Но скупо внемлет балу,
Гремящему в банкетной, и речам
Мелькающих по залу милых дам
Круг игроков. Все курят. Беглым светом
Блестят огни по жирным эполетам.
Зал, белый весь, прохладен и велик.
Под люстрой тень. Меж золотисто-смуглых
Больших колонн, меж окон полукруглых —
Портретный ряд — вон Павла плоский лик,
Вон шелк и груди важной Катерины,
Вон Александра узкие лосины…
За окнами — старинная Москва
И звездной зимней ночи синева.
Задумчивая женщина прижала
Платок к губам; у мерзлого окна
Сидит она, спокойна и бледна,
Взор устремив на тусклый сумрак зала,
На одного из штатских игроков,
И чувствует он тьму ее зрачков,
Ее очей, недвижных и печальных,
Под топот пар и гром мазурок бальных.
Немолод он, и на руке кольцо.
Весь выбритый, худой, костлявый, стройный,
Он мечет зло, со страстью беспокойной.
Вот поднимает желчное лицо,—
Скользит под красновато-черным коком
Лоск костяной на лбу его высоком,—
И говорит: «Ну что же, генерал,
Я, кажется, довольно проиграл? —
Не будет ли? И в картах и в любови
Мне не везет, а вы счастливый муж,
Вас ждет жена…» — «Нет, Стоцкий, почему ж?
Порой и я люблю волненье крови»,—
С усмешкой отвечает генерал.
И длится штос, и длится светлый бал…
Пред ужином, в час ночи, генерала
Жена домой увозит: «Я устала».
В пустом прохладном зале только дым,
В столовых шумно, говор и расспросы,
Обносят слуги тяжкие подносы,
Князь говорит: «А Стоцкий где? Что с ним?»
Муж и жена — те в темной колымаге,
Спешат домой. Промерзлые сермяги,
В заиндевевших шапках
