и лаптях,

Трясутся на передних лошадях.

Москва темна, глуха, пустынна, — поздно.

Визжат, стучат в ухабах подреза,

Возок скрипит. Она во все глаза

Глядит в стекло — там, в синей тьме морозной,

Кудрявится деревьев серых мгла

И мелкие блистают купола…

Он хмурится с усмешкой: «Да, вот чудо!

Нет Стоцкому удачи ниоткуда!»

22. VII.16

(обратно)

Конь Афины-Паллады*

Запели жрецы, распахнулись врата — восхищенный

  Пал на колени народ:

Чудовищный конь, с расписной головой, золоченый,

  В солнечном блеске грядет.

Горе тебе, Илион! Многолюдный, могучий, великий,

  Горе тебе, Илион!

Ревом жрецов и народными кликами дикий

  Голос Кассандры — пророческий вопль — заглушён!

22. VII.16

(обратно)

«Архистратиг средневековый…»*

Архистратиг средневековый,

Написанный века тому назад

На церковке одноголовой,

Был тонконог, весь в стали и крылат.

Кругом чернел холмистый бор сосновый,

На озере, внизу, стоял посад.

Текли года. Посадские мещане

К нему ходили на поклон.

Питались тем, чем при царе Иване,—

Поставкой в город древка для икон,

Корыт, латков, — и правил Рыцарь строгий

Работой их, заботой их убогой,

Да хмурил брови тонкие свои

На песни и кулачные бои.

Он говорил всей этой жизни бренной,

Глухой, однообразной, неизменной,

Про дивный мир небесного царя,—

И освещала с грустью сокровенной

Его с заката бледная заря.

23. VII.16

(обратно)

Канун*

Хозяин умер, дом забит,

Цветет на стеклах купорос,

Сарай крапивою зарос,

Варок, давно пустой, раскрыт,

И по хлевам чадит навоз…

Жара, страда… Куда летит

Через усадьбу шалый пес?

На голом остове варка

Ночуют старые сычи,

Днем в тополях орут грачи,

Но тишина так глубока,

Как будто в мире нет людей…

Мелеет теплая река,

В степи желтеет море ржей…

А он летит — хрипят бока,

И пена льется с языка.

Летит стрелою через двор,

И через сад, и дальше, в степь,

Кровав и мутен ярый взор,

Оскален клык, на шее цепь…

Помилуй бог, спаси Христос,

Сорвался пес, взбесился пес!

Вот рожь горит, зерно течет,

Да кто же будет жать, вязать?

Вот дым валит, набат гудет,

Да кто ж решится заливать?

Вот встанет бесноватых рать

И, как Мамай, всю Русь пройдет…

Но пусто в мире — кто спасет?

Но бога нет — кому карать?

23. VII.16

(обратно)

Последний шмель*

Черный бархатный шмель, золотое оплечье,

Заунывно гудящий певучей струной,

Ты зачем залетаешь в жилье человечье

И как будто тоскуешь со мной?

За окном свет и зной, подоконники ярки,

Безмятежны и жарки последние дни,

Полетай, погуди — и в засохшей татарке,

На подушечке красной, усни.

Не дано тебе знать человеческой думы,

Что давно опустели поля,

Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый

Золотого сухого шмеля!

26. VII.16

(обратно)

«В норе, домами сдавленной…»*

В норе, домами сдавленной,

Над грязью стертых плит,

Фонарик, весь заржавленный,

Божницу золотит.

Темна нора, ведущая

Ступеньками к горе,

Груба толпа, бредущая

С поклажею к норе.

Но всяк тут замедляется

И смотрит, недвижим,

Как Дева озаряется

Фонариком своим.

И кротостью усталые

Полны тогда черты,

И милы Деве алые

Бумажные цветы.

6. VIII.16

(обратно)

«Вот он снова, этот белый…»*

Вот он снова, этот белый

Город турок и болгар,

Небо синее, мечети,

Черепица крыш, базар,

Фески, зелень и бараны

На крюках без головы,

В черных пятнах под засохшим

Серебром нагой плевы…

Вот опять трактир знакомый,

Стол без скатерти, прибор

И судок, где перец с солью,

Много крошек, всякий сор…

Я сажусь за стол, как дома,

И засученной рукой,

Волосатою и смуглой,

Подает графин с водой

И тарелку кашкавала

Пожилой хозяин, грек,

Очень черный и серьезный,

Очень храбрый человек…

9. VIII.16

(обратно)

Благовестие о рождении Исаака*

Они пришли тропинкою лесною,

Когда текла полдневная жара

И в ярком небосклоне предо мною

Кудрявилась зеленая гора.

Я был как дуб у черного шатра,

Я был богат стадами и казною,

Я сладко жил утехою земною,

Но вот пришли: «Встань, Авраам, пора!»

Я отделил для вестников телицу.

Ловя ее, увидел я гробницу,

Пещеру, где оливковая жердь,

Пылая, озаряла двух почивших,

Гроб праотцев, Эдема нас лишивших,

И так сказал: «Рожденье чад есть смерть!»

10. VIII.16

(обратно)

«Настанет день — исчезну я…»*

Настанет день — исчезну я,

А в этой комнате пустой

Все то же будет: стол, скамья

Да образ, древний и простой.

И так же будет залетать

Цветная бабочка в шелку —

Порхать, шуршать и трепетать

По голубому потолку.

И так же будет неба дно

Смотреть в открытое окно,

И море ровной синевой

Манить в простор пустынный свой.

10. VIII.16

(обратно)

Памяти друга*

Вечерних туч над морем шла гряда,

И золотисто-светлыми столпами

Сияла безграничная вода,

Как небеса лежавшая пред нами.

И ты сказал: «Послушай, где, когда

Я прежде жил? Я странно болен — снами,

Тоской о том, что прежде был я бог…

О, если б вновь обнять весь мир я мог!»

Ты верил, что откликнется мгновенно

В моей душе твой бред, твоя тоска,

Как помню я усмешку, неизменно

Твои уста кривившую слегка,

Как эта скорбь и жажда — быть вселенной,

Полями, морем, небом — мне близка!

Как остро мы любили мир с тобою

Любовью неразгаданной, слепою!

Те радости и муки без причин,

Та сладостная боль соприкасанья

Душой со всем живущим, что один

Ты разделял со мною, — нет названья,

Нет имени для них, — и до седин

Я донесу порывы воссозданья

Своей любви, своих плененных сил…

А ты их вольной смертью погасил.

И прав ли ты, не превозмогший тесной

Судьбы своей и жребия творца,

Лишенного гармонии небесной,

И для чего я мучусь без конца

В стремленье вновь дать некий вид телесный

Чертам уж бестелесного лица,

Зачем я этот вечер вспоминаю,

Зачем ищу ничтожных слов, — не знаю.

12. VIII.16

(обратно)

На Невском*

Колеса мелкий снег взрывали и скрипели,

Два вороных надменно пролетели,

Каретный кузов быстро промелькнул,

Блеснувши глянцем стекол мерзлых,

Слуга, сидевший с кучером на козлах,

От вихрей голову нагнул,

Поджал губу, синевшую щетиной,

И ветер веял красной пелериной

В орлах на позументе золотом…

Все пронеслось и скрылось за мостом,

В темнеющем буране… Зажигали

Огни в несметных окнах вкруг меня,

Чернели грубо баржи на канале,

И на мосту, с дыбящего коня

И с бронзового юноши нагого,

Повисшего у диких конских ног,

Дымились клочья праха снегового…

Я молод был, безвестен, одинок

В чужом мне мире, сложном и огромном,

Всю жизнь я позабыть не мог

Об этом вечере бездомном.

27. VIII.16

(обратно)

«Тихой ночью поздний месяц вышел…»*

Тихой ночью поздний месяц вышел

  Из-за черных лип.

Дверь балкона скрипнула, — я слышал

  Этот легкий скрип.

В глупой ссоре мы одни не спали,

  А для нас, для нас

В темноте аллей цветы дышали

  В этот сладкий час.

Нам тогда — тебе шестнадцать было,

  Мне семнадцать лет,

Но ты помнишь, как ты отворила

  Дверь на лунный свет?

Ты к губам платочек прижимала,

  Смокшийся от слез,

Ты, рыдая и дрожа, роняла

  Шпильки из волос,

У меня от нежности и боли

  Разрывалась грудь…

Если б, друг мой, было в нашей воле

  Эту ночь вернуть!

27. VIII.16

(обратно)

Помпея*

Помпея! Сколько раз я проходил

По этим переулкам! Но Помпея

Казалась мне скучней пустых могил,

Мертвей и чище нового музея.

Я ль виноват, что все перезабыл:

И где кто жил, и где какая фея

В нагих стенах, без крыши, без стропил,

Шла в хоровод, прозрачной тканью вея!

Я помню только римские следы,

Протертые колесами в воротах,

Туман долин, Везувий и сады.

Была весна. Как мед в незримых сотах,

Я в сердце жадно, радостно копил

Избыток сил — и только жизнь любил.

28. VIII.16

(обратно)

Калабрийский пастух*

Лохмотья, нож — и цвета черной крови

Недвижные глаза…

Сон давних дней на этой древней нови.

Поют дрозды. Пять-шесть овец, коза.

Кругом, в пустыне каменистой,

Желтеет дрок. Вдали руины, храм.

Вдали полдневных гор хребет лазурно-мглистый

И тени облаков по выжженным буграм.

28. VIII.16

(обратно)

Компас*

Качка слабых мучит и пьянит.

Круглое окошко поминутно

Гасит, заливает хлябью мутной —

И трепещет, мечется магнит.

Но откуда б, в ветре и тумане,

Ни швыряло пеной через борт,

Верю — он опять поймает Nord,

Крепко сплю, мотаясь на диване.

Не собьет с пути меня никто.

Некий Nord моей душою правит,

Он меня в скитаньях не оставит,

Он мне скажет, если что: не то!

28. VIII.16

(обратно)

«Покрывало море свитками…»*

Покрывало море свитками

Древней хартии своей

Берег с пестрыми кибитками

Забавлявшихся людей.

Вот зима — и за туманами

Скрылось солнце. Дик и груб,

Океан гремит органами,

Гулом раковинных труб.

В свисте бури крик мерещится,

И высокая луна

Ночью прыгает и плещется

Там, где мечется волна.

29. VIII.16

(обратно)

Аркадия*

Ключ гремит на дне теснины,

Тень широкая сползла

От горы до половины

Белознойного русла.

Истекают, тают сосны

Разогретою смолой,

И зиждитель скиптроносный

Дышит сладостною мглой.

Пастухи его видали:

Он покоится в тени,

И раскинуты сандалий

Запыленные ремни.

Золотою скользкой броней,

Хвоей, устлана гора —

И тяжка от благовоний

Сосен темная жара.

29. VIII.16

(обратно)

Капри*

Проносились над островом зимние шквалы и бури

То во мгле и дожде, то в сиянии яркой лазури,

И качались, качались цветы за стеклом,

За окном мастерской, в красных глиняных вазах,—

От дождя на стекле загорались рубины в алмазах

И свежее цветы расцветали на лоне морском.

Ветер в раме свистал, раздувал серый пепел в камине,

Градом сек по стеклу — и опять были ярки и сини

Средиземные зыби, глядевшие в дом,

А за тонким блестящим стеклом,

То на мгле дождевой, то на водной синевшей пустыне,

В золотой пустоте голубой высоты,

Все качались, качались дышавшие морем цветы.

Проносились февральские шквалы. Светлее и жарче сияли

Африканские дали,

И утихли ветры, зацвели

В каменистых садах миндали,

Появились туристы в панамах и белых ботинках

На обрывах, на козьих тропинках —

И к Сицилии, к Греции, к лилиям божьей земли,

К Палестине

Потянуло меня… И остался лишь пепел в камине

В опустевшей моей мастерской,

Где всю зиму качались цветы на синевшей пустыне морской.

30. VIII.16

(обратно)

«Едем бором, черными лесами…»*

Едем бором, черными лесами.

Вот гора, песчаный спуск в долину.

Вечереет. На горе пред нами

Лес щетинит новую вершину.

И темным-темно в той новой чаще,

Где опять скрывается дорога,

И враждебен мой ямщик молчащий,

И надежда в сердце лишь на бога,

Да на бег коней нетерпеливый,

Да на этот нежный и певучий

Колокольчик, плачущий счастливо,

Что на свете все авось да случай.

9. IX.16

(обратно)

Первый соловей*

Тает, сияет луна в облаках.

Яблони в белых кудрявых цветах.

Зыбь облаков и мелка и нежна.

Возле луны голубая она.

В холоде голых, прозрачных аллей

Пробует цокать, трещит соловей.

В доме, уж темном, в раскрытом окне,

Девочка косы плетет при луне.

Сладок и нов ей весенний рассказ,

Миру рассказанный тысячу раз.

2. X.16

(обратно)

Среди звезд*

Настала ночь, остыл от звезд песок.

Скользя в песке, я шел за караваном,

И Млечный Путь, двоящийся поток,

Белел над ним светящимся туманом.

Он дымчат был, прозрачен и высок.

Он пропадал в горах за Иорданом,

Он ниспадал на сумрачный восток,

К иным звездам, к забытым райским странам.

Скользя в песке, шел за верблюдом я.

Верблюд чернел, его большое тело

На верховом качало ствол ружья.

Седло сухое деревом скрипело,

И верховой кивал, как неживой,

Осыпанной звездами головой.

28. X.16.

(обратно)

«Бывает море белое, молочное…»*

Бывает море белое, молочное,

Всем зримый Апокалипсис, когда

Весь мир одно молчание полночное,

Армады звезд и мертвая вода:

Предвечное, могильное, грозящее

Созвездиями небо — и легко

Дымящееся жемчугом, лежащее

Всемирной плащаницею млеко.

28. X.16

(обратно)

Падучая звезда*

Ночью, звездной и студеной,

В тонком сумраке полей —

Ослепительно зеленый

Разрывающийся змей.

О, какая ярость злая!

Точно дьявол в древний миг

Низвергается, пылая,

От тебя, Архистратиг.

30. X.16

(обратно)

«Море, степь и южный август, ослепительный и жаркий…»*

Море, степь и южный август, ослепительный и жаркий.

Море плавится в заливе драгоценной синевой. Вниз бегу.

Обрыв за мною против солнца желтый, яркий,

А холмистое прибрежье блещет высохшей травой.

Вниз сбежавши, отдыхаю. И лежу, и слышу, лежа,

Несказанное безмолвье. Лишь кузнечики сипят

Да печет нещадно солнце. И горит, чернеет кожа,

Сонным хмелем входит в тело огневой полдневный яд.

Вспоминаю летний полдень, небо светлое…

В просторе Света, воздуха и зноя, стройно, молодо, легко

Ты выходишь из кабинки. Под тобою, в сваях, море,

Под ногой горячий мостик… Этот полдень далеко…

Вот опять я молод, волен, — миновало наше лето…

Мотыльки горячим роем осыпают предо мной

Пересохшие бурьяны. И раскрыта и нагрета

Опустевшая кабинка… В мире радость, свет и зной.

30. X.16

(обратно)

Поэтесса*

Большая муфта, бледная щека,

Прижатая к ней томно и любовно,

Углом колени, узкая рука…

Нервна, притворна и бескровна.

Все принца ждет, которого все нет,

Глядит с мольбою, горестно и смутно:

«Пучков, прочтите новый триолет…»

Скучна, беспола и распутна.

3. I.16

(обратно)

Заклинание*

Из тонкогорлого фиала

Я золотое масло лью

На аравийскую жаровню,

На жертву тайную мою:

«Приди ко мне, завороженной!

Приди к невенчанной жене,

Супруг невенчанный, сраженный

Стрелой в неведомой стране!»

И угли вспыхивают длинным

Зеленым пламенем — и дым,

Лазурный, теплый и угарный,

По бедрам стелется нагим.

И лоб мой