и теперешних. Да и сам на себя дивлюсь — как все это выдумалось — ну, хоть в „Натали“. И кажется, что уж больше не смогу так выдумывать и писать» (запись в дневнике 20 сентября 1942 г.).
Бунин писал в 1943 году: «Вот в „Натали“ две любви, как вообще бывают две любви и две ненависти и одна из них иногда вдруг пересиливает другую».
У Толстого в рассказе «Дьявол» — любовь Иртенева к Лизе и Степаниде; в романе Достоевского «Идиот» любовь князя Мышкина к Аглае и Настасье Филипповне. «И как это любить двух? Двумя разными любвями какими-нибудь?» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти томах. Художественные произведения, т. VIII. Л., 1973, с. 485) — спрашивает князя Евгений Павлович Род омский.
В «Натали» Мещерский удивлялся, ужасался: за что так наказан он, что бог «дал сразу две любви, такие разные и такие страстные, такую мучительную красоту обожания Натали и такое телесное упоение Соней».
В «Натали» в некотором смысле отобразилось то, что пережил сам Бунин: его увлечение красивой и талантливой поэтессой Г. Н. Кузнецовой, хотя «свою жену Веру Николаевну он любил настоящей, даже какой-то суеверной любовью» («Альманах библиофила», вып. XII, М., 1982, с. 85). При этом надо сказать, вслед за Буниным, что рассказ «Натали» от начала до конца вымышленный.
Обожание Натали и чистый восторг дали Мещерскому высшую радость и силы для преодоления «языческой страсти» к другой. И в его безумии страсти, как это видим и в других рассказах «Темных аллей», — «нечто поистине неизъяснимое, божественное и дьявольское». По словам Бунина, «страшнее, привлекательней и загадочней любви нет ничего ни на небе, ни на земле».
И этот высокий строй чувств в «Натали» и в других рассказах книги явлен людям в пору, когда, по словам Бунина, мир переполнен тем, что он назвал: «Звериный зов разнузданной плоти». Над всем этим, страшным для душ человеческих, прозвучали слова автора «Митиной любви», «Дела корнета Елагина», «Жизни Арсеньева», «Темных аллей»: «Какое неземное слово любовь…» Он звал к совершенству и чистоте.
Н. А. Тэффи писала Бунину в мае 1944 года по поводу его «изумительных рассказов» «Темные аллеи»: «…впечатление от книги: она очень серьезная, значительная, мрачная вся от первого до последнего слова. Трагически безысходная. Один только рассказ чуть-чуть пронизан лирикой любви и конец у него тургеневский. Героиня умирает от родов („Натали“. — А. Б.). Подходя к концу рассказа, я думала: „Куда Бунин ее денет?“ Но таким героиням заранее предначертан тургеневский конец. И в этих рассказах чем проще они ведутся, чем циничнее — тем страшнее и трагичнее. Написаны они превосходно. Не считайте с моей стороны наглостью давать литературную оценку вашим произведениям. Вы автор господом богом коронованный, но даже у вас есть и должна быть некая скала (от ит. scala — градация. — А. Б.) (как бы прилив и отливы) при всем вашем великолепии. Поэтому я и говорю „написаны превосходно“» («Литературная Россия», 1979, № 14, 6 апреля, с. 16).
Рассказ «Натали» был взят одним из американских издательств в 1945 году в антологию мировой литературы.
Лирическая новелла, «Натали», исполнена драматизма, и достигается это не изображением драматических ситуаций, а выявлением, как в стихах Пушкина, того таинственного, что есть в повседневности жизни. В критике отмечалось, что именно этим был близок Бунин Пушкину.
Рукописный текст «Натали» (ГБЛ) Бунин стилистически переработал и сократил для последнего прижизненного издания 1946 года.
В конце главы IV, когда Натали признается в любви к Мещерскому, в рукописи была сцена, не вошедшая в окончательный текст: «Я взял ее за талию, она отклонила голову, я коснулся ее рта. Она не ответила ни малейшим движением губ, я уронил руки, и она пошла назад к дому».
Улан Черкасов. — Прототип Черкасова — Алексей Алексеевич Муромцев, двоюродный дядя Веры Николаевны Муромцевой-Буниной; его, писала она, Бунин «тронул в „Деревне“ и в „Натали“» (ЛН, кн. 2, с. 162, 218).
«Средь шумного бала, случайно…» — романс П. И. Чайковского на слова А. К. Толстого.
Несносный «Обрыв». — Эта оценка романа И. А. Гончарова не выражает мнения Бунина. Он писал, что «это головой сделано. Скучно читать»; а 24 апреля 1919 г. записал в дневнике: «Перечитываю „Обрыв“. Длинно, но как умно, крепко… Марк истинно гениальное создание…»
Брюс Яков Вилимович (1670–1735) — государственный деятель эпохи Петра I, ученый, переводчик иностранных книг, автор календаря (1709).
В январе… в Татьянин день, был бал воронежских студентов… — Написано отчасти по воспоминаниям о вечере 12 января ст. ст. («в Татьянин день») 1907 г. Бунин пишет в автобиографических заметках (Бунин, т. 9, с. 300), что он был приглашен на вечер читать в пользу студенческого землячества. В. Н. Муромцева-Бунина вспоминает в «Беседах с памятью»: у Ивана Алексеевича «была близкая знакомая, дочь тамошнего городского головы Клочкова, и, вероятно, она и устроила, что Бунин согласился приехать в город, где он родился, и участвовать в вечере… Этот вечер, вернее, вся его обстановка, дана в его рассказе „Натали“» («Материалы», с. 105). О Клочковой см. также примеч. к рассказу «Чистый понедельник».
Агарь — по библейским преданиям, египтянка, наложница Авраама, родившая сына Измаила и изгнанная Авраамом в Аравийскую пустыню. О ней говорится также в стихотворении Бунина «Путеводные знаки».
В одной знакомой улице*
Газ. «Русские новости», Париж, 1945, № 26, 9 ноября. В этом рассказе Бунин цитирует (неточно) отрывки из стихотворения Я. П. Полонского «Затворница».
Речной трактир*
В 1945 году в Нью-Йорке было выпущено отдельное издание этого рассказа в художественном оформлении М. В. Добужинского (1875–1957), в количестве одной тысячи нумерованных экземпляров. Бунин писал М. А. Алданову из Парижа 11 октября 1945 года: «За „роскошное“ издание „Речного трактира“ немножко стыжусь — в нем кое-что неплохо насчет Волги, вообще насчет „святой Руси“, но ведь все-таки это не лучший „перл“ в моей „короне“, хотя как раз этот „трактир“ принес мне много похвал (я читал его тут многим)». Оценка критики была иной. М. А. Алданов писал Бунину 26 декабря 1945 года о рассказах «Таня», «Натали», «Генрих» и др.: «…все решительно превосходно, никто так не напишет. Описание Волги в „Речном трактире“ и трактира — верх совершенства».
Кума*
«Темные аллеи», Париж, 1946.
Вы любите ли сыр… — строка из «Эпиграммы» Козьмы Пруткова.
«Темные аллеи», Париж, 1946.
«Дубки»*
Пифия — в Древней Греции жрица-прорицательница в храме Аполлона.
Барышня Клара*
«Темные аллеи», Париж, 1946.
Клевер Юлий Юльевич (1850–1924) — русский живописец-пейзажист. Он неоднократно писал одни и те же виды, например, «багряные закаты», что приводило к шаблонам.
«Мадрид»*
Журн. «Новоселье», Нью-Йорк, 1945, № 21.
Журн. «Новоселье», Нью-Йорк, 1945, № 21. В «Происхождении моих рассказов» Бунин писал: «Сплошь выдумано. Не раз думал написать нечто вроде „Записок художника“, в воображении мелькало то то, то другое, отрывочно. Мелькнуло как-то то, из чего выдумался „Кофейник“» (ЛН, кн. 1, с. 394).
В рассказе упоминаются реальные лица: русские художники — Ярцев Г. Ф. (1858–1918), Коровин К. А. (1861–1939), Кувшинникова С. П. (1847–1907), Малявин Ф. А. (1869–1940) — и журналист, литературный и театральный критик Голоушев С. С. (псевдоним Глаголь; 1855–1920).
Бунин соглашался с теми, кто называл «Мадрид» и «Второй кофейник» «человеколюбивыми рассказами», и говорил при этом: «…пиша и про девочку в „Мадриде“, и про „Катьку, молчать!“, я то и дело умиленно смеялся, чувствовал нечто вроде приступа нежных, радостных слез» (сообщено проф. А. Звеерсом).
Об этих рассказах Бунин писал 1 октября 1945 г. С. Ю. Прегель: «…ведь и тут такая прелесть русской женской души; оба эти рассказа меня самого до сих пор трогают…» (ГБЛ). О них Бунин также писал М. А. Алданову 3 сентября 1945 г.: «…они так чисты, простодушны, „героини“ их, по-моему, просто очаровательны».
В автографе улица, где находилась мастерская художника, не Знаменка, а Воздвиженка; картина, которую он писал, — «Деревенская купальщица»; упоминается художник не Ярцев, а Зайцев, также лицо реальное.
Железная Шерсть*
«Темные аллеи», Париж, 1946.
Рассказ основан на фольклоре. В русских народных сказках есть мотивы, напоминающие сюжет бунинского рассказа. В сказке «Звериное молоко» рассказывается о медведе железная шерсть, злом преследователе людей. Есть сходство рассказа Бунина со сказкой «Медведко, Усыня, Горыня и Дубина богатыри» (см. «Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах». М., 1957, т. 1, № 141, 152; т. 2, № 202). В книге С. В. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила» (СПб., 1903) дано описание лешего и оборотней. Бунину могла быть известна эта книга, а также фольклорные рассказы, распространенные в средней полосе России, о лешем, о его встрече с девушкой, «о девушке, ушедшей в монастырь, чтобы избавиться от сладострастного змея» (ЛН, кн. 1, с. 126). Фольклорные мотивы, аналогичные тем, которыми воспользовался Бунин в своем рассказе, можно наблюдать в произведениях европейской литературы — у Мериме в рассказе «Локис» и в литовских сказках. Рассказ Мериме Луначарский переделал в драму «Медвежья свадьба», она шла на сцене Малого театра в 1924 году (см.: Сапаров К. Рассказы Бунина. — Журн. «Литературная Армения», Ереван, 1967, № 5).
Газ. «Русские новости», Париж, 1945, № 1, 18 мая.
В рассказе отразилось впечатление, которое произвело на Бунина известие об убийстве Фердинанда. В дневнике он записал: «В начале июля (по новому стилю. — А. Б.) 1914 года мы с братом Юлием плыли вверх по Волге от Саратова, 11 (одиннадцатого) июля долго стояли в Самаре, съездили в город, вернулись на пароход (уже перед вечером) и вдруг увидали несколько мальчишек, летевших по дамбе к пароходу с газетными клочками в руках и с неистовыми веселыми воплями:
— Екстренная телеграмма, убийство австрийского наследника Сараева в Сербии!
Юлий схватил у одного из них эту телеграмму, прочитал ее несколько раз и, долго помолчав, сказал мне:
— Ну, конец нам! Война России за Сербию, а затем революция в России… Конец всей нашей прежней жизни!» («Материалы», с. 224).
Бунин записал в дневнике 1 января 1945 года: «Очень самого трогает „Холодная осень“».
«…Какая холодная осень!» — Бунин неточно приводит первые четыре строки из стихотворения без заглавия А. А. Фета; определение «дремлющих» сосен он заменил словом «черных»; даже если это ошибка памяти, а не сознательное стилистическое изменение поэтической строки, все равно такая замена слов характерна для Бунина: она соответствует его стремлению изображать мир в красках. Небо, загоревшееся пожаром на восходе солнца, видимое сквозь чернеющие сосны, — резко контрастная и впечатляющая картина.
Прошло с тех пор целых тридцать лет. — Этот срок соответствует дате написания рассказа. И раздумья о пережитом «за эти годы» — раздумья автора о том «волшебном, непонятном, непостижимом ни умом, ни сердцем, что называется прошлым».
Пароход «Саратов»*
