нож
В единый мах — не то держись:
Зубами всех заем, не оторвут!
13. IХ.15
ШЕСТИКРЫЛЫЙ
Мозаика в Московском соборе
Алел ты в зареве Батыя —
Ты крылья рыже-золотые
В священном трепете простер.
Узрел ты Грозного юрода
Монашеский истертый шлык —
И навсегда в изгибах свода
Застыл твой большеглазый лик.
14. IX.15
Звездами вышит парус мой,
Лик богоматери меж них
Сияет, благостен и тих.
И что́ мне в том, что берега
Уже уходят от меня!
И тонко светятся рога
Младой луны в закате дня.
14. IX.15
БЕГСТВО В ЕГИПЕТ
По лесам бежала божья мать,
Куньей шубкой запахнув младенца.
Стлалось в небе божье полотенце,
Чтобы ей не сбиться, не плутать.
Холодна, морозна ночь была,
Дива дивьи и эту ночь творились:
Волчьи очи зеленью дымились,
По кустам сверкали без числа.
Две седых медведицы в лугу
На дыбах боролись в ярой злобе,
Грызлись, бились и мотались обе,
Тяжело топтались на снегу.
А в дремучих зарослях, впотьмах,
Жались, табунились и дрожали,
Белым паром из ветвей дышали
Звери с бородами и в рогах.
И огнем вставал за лесом меч
Ангела, летевшего к Сиону,
К золотому Иродову трону,
21. Х.15
СКАЗКА О КОЗЕ
Это волчьи глаза или звезды — в стволах на краю перелеска?
Полночь, поздняя осень, мороз.
Голый дуб надо мной весь трепещет от звездного блеска,
Под ногою сухое хрустит серебро.
Затвердели, как камень, тропинки, за лето набитые.
Ты одна, ты одна, страшной сказки осенней Коза!
Расцветают, горят на железном морозе несытые
Волчьи, божьи глаза.
29. Х.15
Васильевское
Стоял открытый, и к нему
Все шли и шли толпы народа
В душистом голубом дыму.
А на доске, тяжелой, черной,
Блистал твой образ чудотворный
В огнях малиновых лампад.
И, осеняя мир десницей
И в шуйцу взяв завет Христа,
Как горько ты, о темнолицый,
Иссохшие смыкал уста!
29. Х.15
Молчат гробницы, мумии и кости,—
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.
Москва, 1915
ЗАЗИМОК
Сивером на холоде
Обжигает желуди,
Листья и кору.
Свищет роща ржавая,
Жесткая, корявая,
В поле на юру.
Ходят тучи с ношею,
Мерзлою порошею
Стало чаще дуть,
Серебрятся озими —
Скоро под полозьями
Задымится путь,
Заиграет вьюгою,
И листву муругую
Понесет смелей
По простору вольному,
Гулу колокольному
Стонущих полей!
29. Х.15
Пустыня в тусклом, жарком свете…
Пустыня в тусклом, жарком свете.
За нею — розовая мгла.
Там минареты и мечети,
Их росписные купола.
Там шум реки, базар под сводом,
Сон переулков, тень садов —
И, засыхая, пахнут медом
На кровлях лепестки цветов.
30. Х.15
АЛЕНУШКА
Аленушка в лесу жила,
Аленушка смугла была,
Глаза у ней горячие,
Блескучие, стоячие,
Мала, мала Аленушка,
А пьет с отцом — до донушка.
Дружка искать, в кустах вилять,
Да кто ж в лесу встречается?
Одна сосна качается!
Аленушка соскучилась,
Безделием измучилась,
Зажгла она большой костер,
Сожгла леса Аленушка
На тыщу верст, до пенушка,
И где сама девалася —
Доныне не узналося!
ИРИСА
Светло в светлице от окна,
Красавице не спится.
За черным деревом луна,
Как зеркальце, дробится.
Комар тоскует в полутьме,
В пуху лебяжьем знойно,
А что порою на уме —
И молвить непристойно.
Ириса дышит горячо,
Встает… А ножки босы,
Открыто белое плечо,
Смолой чернеют косы.
Ступает на ковер она
И на софу садится…
За черным деревом луна,
Склоняясь, золотится.
СКОМОРОХИ
Веселые скоморохи,
Люди сметливые,
Поломайтесь, позабавьте
Свет боярина!
Скучно ему во палате!
Днем он выспался,
Шашки, сказки да побаски
Уж приелися.
На лежаночке в павлинах
Сел он, батюшка,
В желтом стеганом халате,
В ярь-мурмулочке.
Шибче, шибче, скоморохи!
Ишь как ожил он!
Глаза узкие, косые
Засветилися,
Все лицо его тугое
Смехом сморщилося,
Корешки зубов из рота
Зачернелися…
Ах, недаром вы, собаки,
Виды видывали!
Шибче, шибче! Чтоб соседи
Нам завидовали!
МАЛАЙСКАЯ ПЕСНЯ
L’eclair vibre sa fleche…[5]
L. de Lisle
Над белым блеском острых волн
Проносится в сыром лесу,
И сыплет изумрудный лес
Свою жемчужную красу.
Стою у хижины твоей:
Ты на циновке голубой,
На скользких лыках сладко спишь,
И ветер веет над тобой.
Ты спишь с улыбкой, мой цветок.
Пустая хижина твоя,
Благоухает от тебя.
Ресницы смольные смежив,
Закрывши длинные глаза,
Окутав бедра кисеей,
Ты изогнулась, как лоза.
Мала твоя тугая грудь,
И кожа смуглая гладка,
И влажная нежна ладонь,
И крепкая кругла рука.
И золотые позвонки
Висят на щиколках твоих,
Янтарных, твердых, как кокос,
И сон твой беззаботный тих.
Но черен, черен горизонт!
Зловеще грому вторит гром,
Темнеет лес, и океан
Сверкает острым серебром.
Твои уста — пчелиный мед,
Твой смех счастливый — щебет птяц,
Но, женщина, люби лишь раз,
Не поднимай для всех ресниц!
Ты легче лани на бегу,
Но вот на лань, из тростников,
Двух желтых суженных зрачков:
О женщина! Люби лишь раз!
Твой смех лукав и лгал твой рот —
В моей руке — и метко бьет.
Вот пьяные твои глаза,
Вот побелевшие уста.
Во мраке вьется блеск холста.
Клинком я голову отсек
Косою к мачте привязал —
И снова в путь, во мрак и ночь.
И озаряет надо мной
По мачте льющуюся кровь
И лик, качаемый волной.
23. I.16
СВЯТОГОР И ИЛЬЯ
На гривастых конях на косматых,
На златых стременах на разлатых,
Едут братья, меньшой и старшой,
Наезжают — ан гроб, да большой:
Гроб глубокий, из дуба долбленный,
С черной крышей, тяжелой, томленой,
Вот и поднял ее Святогор,
Лег, накрылся и шутит: «А впору!
Помоги-ка, Илья, Святогору
Снова выйти на божий простор!»
Обнял крышу Илья, усмехнулся,
Во всю грузную печень надулся,
Двинул кверху… Да нет, погоди!
«Ты мечом!» — слышен голос из гроба.
Он за меч, — занимается злоба,
Загорается сердце в груди, —
Но и меч не берет: с виду рубит,
Да не делает дела, а губит:
Где ударит — там обруч готов,
Нарастает железная скрепа:
Не подняться из гробного склепа
Святогору во веки веков!
Кинул биться Илья — божья воля.
Едет прочь вдоль широкого поля,
Утирает слезу… Отняла
Русской силы Земля половину:
Выезжай на иную путину.
На иные дела!
23. I.16
СВЯТОЙ ПРОКОПИЙ
Бысть некая зима
Всех зим иных лютейша паче.
Бысть нестерпимый мраз и бурный ветр,
И снег спаде на землю превеликий,
И храмины засыпа, и не токмо
В путех, но и во граде померзаху
Скоты и человецы без числа,
И птицы мертвы падаху на кровли.
Бысть в оны дни:
Святый своим наготствующим телом
От той зимы безмерно пострада.
Единожды он нощию прииде
Ко храминам убогих и хоте
Согретися у них; но, ощутивше
Приход его, инии затворяху
Бияху и кричаще: — Прочь отсюду,
Отыде прочь, Юроде! — Он в угле
Псов обрете на снеге и соломе,
И ляже посреде их, но бегоша
Те пси его. И возвратися паки
Святый в притвор церковный и седе,
Согнуся и трясыйся и отчаяв
Спасение себе. — Благословенно
Господне имя! Пси и человецы —
Единое в свирепстве и уме.
23. I.16
СОН ЕПИСКОПА ИГНАТИЯ РОСТОВСКОГО
Изрину князя из церкви соборныя в полнощь…
Сон лютый снился мне: в полно́чь, в соборном храме,
Из древней усыпальницы княжо́й,
Шли смерды-мертвецы с дымящими свечами,
Гранитный гроб несли, тяжелый и большой.
Я поднял жезл, я крикнул: «В доме бога
Владыка — я! Презренный род, стоять!»
Они идут… Глаза горят… Их много…
И ни един не обратился вспять.
23. I.16
МАТФЕЙ ПРОЗОРЛИВЫЙ
Матфей
Бушует буря на реке,
Опять ты, низкий искуситель?
Я, прозорливец, снова я!
Черней трубы твоя обитель,
Да ты ведь зорок, как змея, —
Тотчас заметишь!
Матфей
Тебе ль смеяться? Нет лютей
Врага для вас во всей вселенной,
Чем я, нижайший из людей.
Ах, прозорливец! Этим людям
Давай уж лучше вместе будем
Ходить за ними по пятам.
Ты мастер зреть их помышленья,
Внедряться в тайну их сердец,
И я порядочного зренья:
Зачем же бесам враждовать?
Ты разве хуже бес, чем все мы?
Матфей
Молчи, завистливая тать,
Тебе пути мои невемы.
Ну да, уж где мне! Ты пророк!
Ты разрушаешь наши козни,
Ты топчешь семя зла и розни,
Ты и стоокий и стоухий!
Спроси тебя: «Ты почему
Исследуешь так жадно тьму?» —
Ты тотчас скажешь: «Там, как мухи,
Как червь на падали, кишат
Исчадия земли и ада —
Я не могу терпеть их смрада,
Я на борьбу спускаюсь в ад».
О ненасытная в гордыне
И беспощадная душа!
Нет в мире для тебя святыни,
Нет заповедного ковша,
Нет сокровенного потока:
Во всех ключах ты воду пил
И все хулил: «Вот в этом ил,
А в том — гниющая осока…»
Матфей
Что отвечать мне твари сей,
Столь непотребной, скудоумной?
Мой скорбный рок, мой подвиг трудный
Он мерит мерою своей.
Одежды ветхи… Сплю в гробу…
О боже! Дай опору вере
И укрепи мя на борьбу!
24. I.16
КНЯЗЬ ВСЕСЛАВ
Князь Всеслав в железы был закован,
В яму брошен братскою рукой:
Князю был жестокий уготован
Жребий, по жестокости людской.
Русь, его призвав к великой чести,
В Киев из темницы извела.
Да не в час он сел на княжьем месте:
Лишь копьем дотронулся Стола.
Что ж теперь, дорогами глухими,
Воровскими в Полоцк убежав,
Что теперь, вдали от мира, в схиме,
Вспоминает темный князь Всеслав?
Только звон твой утренний, София,
Только голос Киева! — Долга
Ночь зимою в Полоцке… Другие
Избы в нем, и церкви, и снега…
Далеко до света, — чуть сереют
Мерзлые окошечки… Но вот
Слышит князь: опять зовут и млеют
Звоны как бы ангельских высот!
В Полоцке звонят, а он иное
Слышит в тонкой грезе… Что́ года
Горестей, изгнанья! Неземное
Сердцем он запомнил навсегда.
24. I.16
Мне вечор, младой, скучен терем был,
Темен свет-ночник, страшен Спасов лик.
Вотчим-батютка самоцвет укрыл
А любезный друг далеко, в торгу,
Похваляется для другой конем,
Шубу длинную волочит в снегу,
Светит ей огнем, золотым перстнем.
24. I.16
Ты, светлая ночь, полнолунная высь!..
Ты, светлая ночь, полнолунная высь!
Подайся, засов, — распахнись,
Тяжелая дверь, на морозный простор,
Ты, звонкая ночь, сребролунная даль!
Ах, если б не крепкая паль,
Не ржавый замок, не лихой волкодав,
24. I.16
БОГОМ РАЗЛУЧЕННЫЕ
В ризы черные одели, —
Юную княжну.
Ангел келью затворил ей,
Саван, пелену.
Дни идут. Вдали от света
Подвиг скорбного обета
Завершен княжной.
Вот она в соборе, в раке,
При лампадах, в полумраке,
В тишине ночной.
Смутны своды золотые,
Тайно воинства святые
Светят на стенах,
И стоит, у кипарисной
Дивной раки, с рукописной
Книгою, монах.
Серебром… Она не дышит,
Лик ее сокрыт…
Но бледнеет он, читая,
И скользит слеза, блистая,
Вдоль сухих ланит.
25. I.16
КАДИЛЬНИЦА
В горах Сицилии, в монастыре забытом,
По храму темному, по выщербленным плитам,
В разрушенный алтарь пастух меня привел,
И увидал я там: стоит нагой престол,
А перед ним, в пыли, могильно-золотая,
Давно потухшая, давным-давно пустая,
Лежит кадильница — вся черная внутри
От угля и смолы, пылавших в ней когда-то…
Ты, сердце, полное огня и аромата,
Не забывай о ней. До черноты сгори.
25. I.16
Когда-то, над тяжелой баркой…
Когда-то, над тяжелой баркой
С широкодонною кормой,
Немало дней в лазури яркой
Качались снасти надо мной…
Вздохнуть свободней и полней —
В купели неба и морей!
25. I.16
Дурману девочка наелась,
Тошнит, головка разболелась,
Пылают щечки, клонит в сон.
Но сердцу сладко, сладко, сладко:
Все непонятно, все загадка,
Не видя, видит взор иное,
Чудесное и неземное,
Не слыша, ясно ловит слух
Восторг гармонии небесной —
И невесомой, бестелесной
Наутро гробик сколотили.
Над ним попели, покадили,
Прикрыл его тесовой крышкой
И на погост отнес под мышкой…
30. I.16
СОН
По снежной поляне,
При мглистой и быстрой луне,
В безлюдной, немой стороне,
Несут меня сани.
Лежу, как мертвец,
Возница мой гонит и воет,
И лик свой то кажет, то кроет
И мчатся олени,
Глубоко и жарко дыша,
В далекие тундры спеша,
И мчатся их тени —
Страны этой бедной, суровой,
Где блещет алмазной подковой
И
