это фамилия Щепкиной-Куперник по мужу. Он присяжный поверенный. В настоящее время занят главным образом тем, что прячет от большевиков сахарозаводчика Конига, который очень болен, только что перенес воспаление легкого, он — астматик. Скрывается с женой под чужими паспортами, так как с них требуют огромную контрибуцию, гораздо большую, чем они могли бы заплатить. […]
15/28 мая.
[…]Приходил Юшкевич уговаривать Яна поступить в Агит-Просвет. Он доказывал, что просвещать всегда, при всяких властях, хорошо. Ян только плечами пожимал. Юшкевич настаивал, указывал, что Яна могут обвинить в саботаже. Ян возражал: «Саботируют те, кто служит и портит дело. Я же не служил и заставить меня служить никто не смеет». — «Но ты умрешь с голоду». — кричит Семен Соломонович. — «Лучше стану с протянутой рукой на Соборной площади, чем пойду туда. Пусть этот факт останется в истории…».
Оба кричат, волнуются. Юшкевич просит отложить ответ до завтра: — «Обдумай!». […]
Охотников в Красную армию нашлось очень мало: почти никто не явился ни из буржуев, ни из пролетариата. Вероятно, начнутся скоро обыски и облавы. Будут искать уклоняющихся.
16/29 мая.
Дождь, холод. Мы сидим после нашего так называемого обеда с Яном и обсуждаем, что же ему ответить Юшкевичу. Вчерашнее посещение оставило на нас очень неприятное впечатление. Ему, понятно, хочется, чтобы Ян вошел туда. Репутация Яна безупречна, а потому для всех входящих важно, чтобы он был с ними. Решаем, что быть с Юшкевичем откровенным не следует, кроме крика из этого ничего не выйдет, что Ян твердо заявит ему, что уж если он решит работать у большевиков, то вернется в Москву.
Через 2 часа Ян возвращается, говорит, что решительно отказался, и что Юшкевич, наконец, отстал, поняв, что ничем его не возьмешь.
Завтра едут на лошадях Юшкевич, Нилус и Ильин к Федорову, приглашать его в Агит-Просвет. Они будут заведовать театром и синема.
Вечером за бутылкой вина Ян с Нилусом спорят: П. А. искренно верит, что они повернут дело по-своему. Ян доказывает, что кроме позора и неприятностей, они ничего не получат. — «Уж если нечего есть, так служи где-нибудь писцом или чем хочешь, но отдавать им самое дорогое — никогда!» П. А., волнуясь: «Искусство выше всего и нельзя отказываться от того, что возвышает жизнь».
17/30 мая.
[…] Из Москвы телеграмма, что родители здоровы. Слава Богу! […]
Ян временами бывает очень подавлен, часто чувствует сильную тоску, но раздражается реже. Я стараюсь его совсем не беспокоить.
Вечером Нилус рассказывает о своей поездке к Федорову. Ехали в отличном экипаже. Федоров сначала колебался, но под давлением жены, согласился. На обратном пути нагнали Кипена, — идет пешком в город, — предложили ему тоже вступить в Агит-Проевет, — он с негодованием отказался, предложили подвезти его, он поблагодарил и тоже отказался.
— Вот молодец! — воскликнул Ян. — Да, если бы побольше таких, то не так легко было бы завоевать нас.
И опять поднялся спор, можно или нет работать с большевиками. […]
18/31 мая.
Дошло увлечение театром и до нашего двора. В нашем доме живет заведующий электричеством какого-то театра. Он ухаживает за нашей горничной Анютой […] Ну, понятно, контрамарки — и то и дело то она, то наша домоправительница Людмила приглашаются на спектакль. Репертуар: Чехов, Толстой, Гоголь и др. Я всегда с нетерпением ожидаю их возвращения и рецензии. […] Но, оказывается, пьесы им не нравятся. Анюта вчера смотрела «Власть Тьмы». Сегодня я расспрашивала ее о впечатлении;
— Удивительно, как у них все едят из одной чашки. А хомутов-то сколько там навалено. У нас не так…
Большего я от нее ничего не добилась.
Сегодня Людмила пришла из театра прямо в ярости:
— Знала бы, не ходила бы, что тут интересного — понять не могу. (Давался «Вишневый Сад».)
Большевики тоже недовольны буржуазным репертуаром. Все рыскают по Одессе в поисках «Брадобрея» Луначарского…
19 мая / 1 июня.
[…] Делается все голоднее и голоднее.
Ежедневно появляются списки расстрелянных. В Киеве пишут прямо и откровенно — «в порядке проведения красного террора в жизнь, расстреляны такие-то», перечислено 40 человек, после каждой фамилии краткая характеристика вины, как, например, домовладелец. Есть уже и профессор — Флоренский. Ян из себя выходит:
— Что значит — в порядке проведения в жизнь красного террора?
Вода поднимается только до первого этажа, и то кончая базаром, а дальше совершенно не поднимается. […] Стали появляться на улицах продавцы и продавщицы съестных припасов. Вот на Херсонской сидит барышня с книжкой, а возле нее столик со сладкими пышками. Но это не для нас, конечно, а для «товарищей», ибо они очень дороги, рублей семь штука! […]
20 мая / 2 июня.
[…] Рано утром у нас взволнованный Федоров. Пришел пешком с Фонтана, чтобы отказаться от поступления в Агит-Просвет.
— Нет, не могу, потерял покой после того, как согласился, — говорит он, волнуясь. — Лучше голодать, чем работать с ними! Все равно толку у них не выйдет. Лучше идти на техническую работу, по крайней мере, ответственности не будешь нести.
Ян одобряет и поддерживает его.
Утром письмо от Юлия Алексеевича. Письмо необыкновенно интересное: краткое описание минувшей московской зимы. Трудно удерживаться от слез, слушая его. Я сижу в библиотеке и от волнения не могу работать. Бедный Юлий Алексеевич серьезно болен. Мне кажется, доктор его успокаивает, скрывает истинное его положение. Что значит кровь из мочевого пузыря? Но какой он молодец, нет ни жалоб, ни стонов, хотя, наверное, страдал и страдает сильно. […]
Из письма Юлия Алексеевича Бунина26:
«Мы, слава Богу, живы и здоровы. […] Начиная с 10 августа и до сих пор почти ежедневно бывает у меня доктор. В ноябре у меня случилось кровоизлияние, вместо мочи обильно пошла кровь, которая вскоре была приостановлена. […] Общее самочувствие в физическом отношении у меня удовлетворительное. Только сильно похудел. Так, например, твое пальто теперь для меня широко. Исхудание происходит отчасти на почве болезни, а отчасти на почве плохого питания, главным образом недостатка жиров. […] Но меня за минувшую зиму не столько угнетали высокие цены на продукты, сколько холод. С Рождества до самой Пасхи у меня в квартире было не более 3–4 градусов выше нуля. Приходилось спать, не раздеваясь, заниматься не было возможности — руки коченели. Замерз водопровод и канализация. От всего этого осталось впечатление кошмара какого-то. […]
[В] книгоиздательстве большие перемены. Центральной фигурой является теперь Грузинский — он заменил Клестова. Помощником его нанят некто Шугальтер — человек практический. Книгоиздательство превратилось в кооперативное товарищество. Образовалась и переводническая редакция в составе Грузинского, Чеботаревой и Зайцева (последний живет в деревне). В книгоиздательство вошли новые члены, много молодых писателей: кроме того, Андрей Белый, Бальмонт, Вячеслав Иванов, Бальтрушайтис, Сакулин, Бродский и многие другие, так что физиономия книгоиздательства значительно изменилась… Клестов был исключен из коммунистической партии. Тем не менее в советских кругах он играет большую и ответственную роль по делам издательским, вследствие чего он отказался от должности нашего заведующего. […]
С конца осени возобновилась жизнь литературных организаций. „Среды“ происходят теперь систематически по воскресеньям. Возникла новая организация „Звено“, идущее навстречу запросам пролетарских масс; во главе ее Львов-Рогачевский, я и Смирнов-Треплев, много там молодых писателей […] Далее образовался обширный союз поэтов, заключающий в себе более 200 человек — по большей части крайние модернисты, футуристы и так называемые имажинисты. У них есть свое кафе и так называемая эстрада поэтов, на которой они ежедневно выступают перед публикой. От этого союза отделилось в автономную группу правое течение под именем „Неоклассическая секция“, во главе с Гальпериным и Олегом Леонидовым. Секция теперь регистрируется в особое общество под названием „Литературный Особняк“. Собрания происходят еженедельно, на которых бываю и я.
Далее организован так называемый „Дворец Искусств“, в доме Сологуба на Поварской, описанном в „Войне и Мире“. Помещение поразительное по своей красоте и благородному изяществу. „Дворец“ числится при комиссариате народного просвещения, нона автономных началах. Во главе стоит Иван Рукавишников, которому покровительствует Луначарский […] Во „Дворце“ бывают доклады, литературные чтения, музыкальные вечера (участвуют лучшие оперные силы), устраиваются курсы и проч. Я иногда бываю там. Затем на Воздвиженке, во дворце Морозовых, помещается „Пролеткульт“, в котором есть и литературная секция, где выступают часто пролетарские писатели, из которых выделяются Александровский, Казин, Полетаев и др. Руководят занятиями Андрей Белый и Вячеслав Иванов. Раза два там был и я. Занятия идут планомерно и очень усердно.
При „Пролеткульте“ издаются журналы „Горн“ и „Гудки“. При художественной секции выставляются рисунки пролетарских художников — очень недурные. Есть секция театральная, музыкальная и др. Отделения „Пролеткульта“ имеются во многих районах. Кроме того, имеется много рабочих клубов, где устраиваются вечера, лекции, танцы и т. д. Театров теперь в Москве насчитывается более сорока. Масса художественных выставок, лекций, митингов, концертов, на которых постоянно выступают лучшие артистические силы: Нежданова, Гельнер, Южин, Качалов и пр. Энергичное участие принимает Коган.
Существует здесь союз Советских журналистов с разными секциями. Наш „Союз журналистов“, как и „Общество деятелей периодической печати“ замерло. Зато возник „Союз Писателей“, в который вошли лучшие литературные, журнальные и научные силы. Председателем состоял раньше Гершензон, а теперь Бальтрушайтис. „Союз“ оказывает многочисленные услуги. Все мы зачислены в I-ую категорию, имеем охранные грамоты на помещение, получаем по дешевой цене муку (по два с половиной пуда за 100 р.), картофель и др. продукты. „Союз“ тоже разбит на секции (литературную, историко-литературную, философскую, общественно-историческую и др.) Советская власть относится с сочувствием и покровительствует „Союзу“.
Во всех советских учреждениях работает масса интеллигенции. Кооперативные учреждения, находящиеся теперь под контролем советской власти, также заполнены интеллигенцией. Много устраивается теперь всевозможных съездов: в одном из них, статистическом, — бывал и я. […] Я надеюсь получить какую-нибудь домашнюю статистическую работу.
Как всегда к концу сезона, чувствуется утомление, хотелось бы отдохнуть где-либо. Будущая зима страшит особенно. […]»
[Одесские записи Ивана Алексеевича Бунина начинаются со странички, на которой сбоку синим карандашом написано «1919» и продолжается начатая прежде фраза, даты нет.]
[…] Часто теперь, читая какую-нибудь книгу, останавливаюсь и дико смотрю перед собой, — так оглушила, залилала [вероятно, залила. — М. Г.], все затмила низость человеческого слова и так дико вспоминать, на минуту выплывая из этого моря, что существовало и, может быть, где-нибудь еще существует прежнее человеческое слово!
4 ч. Гулял, дождя нет, пышная зелень, тепло, но без солнца. На столбах огромн[ые] афиши: «В зале пролеткульта грандиозный Абитур-спектакль-бал…» — После спектакля «призы»: 1) за маленькую изящн[ую] ножку, 2) за самые красивые глаза, киоски в стиле «модерн», «в пользу безработных спекулянтов», губки и ножки целовать в закрытом киоске, красный кабачек, шалости электричества, катильон, серпантин и т. д.
