[Гиппиус. — М. Г.] стала уже говорить: «Революция — болезнь, в революции есть элемент бунта», «бывают революции счастливые и несчастные» и т. д. В России была «революция самая несчастная».

7 сентября.

Отъезд Верочки [В. А. Зайцевой. — М. Г.]. Утром ходили по Грассу, показали им город, собор. Потом мы с Верой пошли покупать Наташе15 к именинам разные вещи. Меня поразило благоразумие Верочки. Покупала все дешевое. Дорогих подарков не признает. […]

13 сентября.

[…] Обедали у Мережковских. […] В эту ночь хулиган бросил камень в большое окно, где сидела З. Н. и писала. Если бы попал в висок, то — наповал. […]

15 сентября.

Вчера перед сном Ян много говорил. У него болела нога, он выпил водки и немного возбудился.

— Савинков — авантюрист, убийца, прикрывшийся литературой, преподанной Мережковскими. А его рассматривают, как замечательную личность.

— А Плеханов?

— Вот они все Дейчи, Плехановы и т. д. Что за тупость, что за отчаянное непонимание настоящего момента. […]

1 октября.

[…] Переписала еще раз «Мордовский сарафан», кончила «Цикады»16. […]

4 октября.

[…] Лежали на солнце. Ян хотел ехать в Канн, потом раздумал. Я посоветовала ему ничего не делать, а отдохнуть дома. «— Да, я, правда, ведь никогда не отдыхаю. Вечно меня мучает мысль, что я должен что-то делать».

Вчера начала переписывать рассказ «Марья Маревна». Сегодня кончила. Очень удачный. […]

8 октября.

[…] Комнаты устроили, на мой взгляд, приятно, я думаю, они17 будут чувствовать себя недурно.

Я должна быть очень подтянута — это полезно. Всегда нужно пользоваться возможностью бороться со своими недостатками, а именно с тем, что я не всегда закрываю читаемую книгу, не убираю того, что писала и т. д. […]

Кульманы приехали в девятом часу.

9 октября.

[…] Говорили о «Возрождении». Они тоже находят, что скучная газета. […]

15 октября.

[…] Кульманы редкие сожители, и все-таки я не так спокойна, как была. […]

Спорили о том, кто выше — Зайцев или Шмелев. Я стояла за первого, она — за второго. […]

16 октября.

[…] Н. Ив. [Кульман. — М. Г.] много рассказывала о себе. Да, у нее есть основания «понимать о себе высоко». Она, вероятно, очень способная, работоспособная, много воли — отчего уверенность в себе. Но у нее нет чутья к людям. […] И мало художественных клеточек. […]

20 октября.

У нас завтрак со старичками: Барон Будберг, Ларионов и Неклюдов. […] Все любят поговорить. […]

23 октября.

Рождение Яна. Курица, дыня и т. д. Получили 5000 фр. […]

27 октября.

Перед сном разговор с Кульм[анами] насчет Яна. Они восхищаются «Цикадами». «Это поэма» и т. д. Я сказала, что считаю Яна поэтом, а не беллетристом в собственном смысле этого слова. И нахожу, что и в прозаических произведениях он поэт. Считаю его стихи выше прозы. Н. Ив. удивилась до нельзя. Ник. К. поднял брови и развел руками.

Н. Ив.: Все, кого я спрашивала в Париже, находят, что его проза несоизмеримо выше. В прозе он создал свое, там глубина мысли и форма.

Я: В стихах тоже. Ввел жанр, редкие рифмы. А глубины мысли еще больше в стихах. Форма тоже совершенна. Кроме того, он ввел краски и тона в стихи. […]

Н. К.: Ив. Ал. единственный не порвал с Пушкинской традицией.

Н. Ив.: Но все же Ив. Ал. гораздо выше, как прозаик. […]

6 ноября.

Кульман в Каннах, поехала за билетами в Париж. Как быстро прошло время. Уедут в среду. Грустно всегда, когда уезжают. Они очень милые и хорошие люди с большими знаниями, духовностью и высокой моралью. […] Я весь день пишу. Ян готовит на ноябрь фельетоны.

21 ноября.

Поездка к Блохам. […] Гр. А. показывал Андреевскую18 кривую — как сам автор оценивал свои произведения: выше всего «Жизнь человека», высоко «Царь Голод», «Мысль», «Катерина Ивановна». Вот человек, который жил в себе и собой. […] Но все же революция перевернула его, он забыл о самом себе. Ни в 1917, ни в 1918 он ничего не писал.

2 декабря.

Последний вечер на Belvedere в этом году […]

6 декабря.

Живу на бивуаках, в кабинете сестер19. […]

19 декабря.

Праздник Св. Николая. Община празднует. У нас Фондаминские. […]

21 декабря.

Ночь была тяжела. В вагоне испорчен был регулятор тепла и мы задыхались от жары. Ян особенно в теплом белье. […] «Нет, мы дикари, киргизы. Вот я сижу весь всклокоченный, босой, а французы сидят и спят. Они старая и культурная раса, ко всему относятся механически. Не то, что мы».

Потом почему-то стал говорить о своей смерти, о том, чтобы я приготовилась, не сходила с ума и т. д., о том, что нужно об этом думать. Я сказала, что меня спасет от отчаяния та ответственность, которая ляжет на меня по отношению к нему, но что, может, он еще переживет меня, и я боюсь, что для него это будет мучительно.

— Да, — сказал он, — тяжело терять жену, но ты для меня больше, ты для меня родная, и никого в мире нет ближе тебя и не может быть. Это Бог послал мне тебя. Но будет об этом.

[…]остановились в Hotel de l’Intelligence, но затем переехали в Hotel International, Avenue d’Iena 50. Две комнатушки 58 фр. Тихо и уютно, но бедно.

23 декабря.

[…] Вчера Ян познакомился с А. О. Гукасовым20. […] Говорил о «жертвенности с обеих сторон». Ян возразил, что жертвенность возможна, когда есть кусок хлеба.

Ездил Ян и к Зайцеву. […]

(обратно)

1926

[Продолжаю выписки из рукописного дневника Веры Николаевны:]

1 января.

[…] Новый год по новому стилю мы встречали в «Возрождении». Угощал Гукасов, но ужин устраивали репортеры. […] По виду Гукасов понравился. […] Струве отсутствовал. Он в Праге. Ему послана телеграмма и письмо с подписями. Шмелев говорил речь. Он сильно выпил. Кульман поднял тост за букву «ѣ» [ять. — М. Г.] […]

14 января.

В Лютеции была встреча Старого Нового года. Я заведовала лотереей и «книжной лавкой». […] Бал вообще удался. Вероятно, доход будет около 25000. М. С. [Цетлина. — М. Г.] довольна. Жаль, что половину нужно отдавать журналистам. […]

2 февраля.

[…] Ян с Борисом [Зайцевым. — М. Г.], Ландау и Осоргиным ушли обедать. Мы — жены — не знали, поэтому наш бабий вечер на этот раз не вышел. […]

6 февраля.

Статья Ильина «Дух преступления» великолепна. Воображаю, какое негодование вызовет она у левых. Он назвал своим именем громко то, о чем мы всегда говорили. (Впрочем, Ян говорил и публично об этом.) Недаром Павел Юшкевич упрекал его «в уголовной точке зрения на революцию». […]

3 апреля.

Ян получил пригласительный билет на Съезд1. […]

5 апреля.

Председателем избран Струве. […]

9 апреля/27 марта.

[…] На Съезде идет не дружная работа, а борьба между двумя партиями из-за «органа». Правые совершенно не учитывают ни времени, ни места. Боюсь за Струве. […] Им кажется, все недовольны, а для него съезд — дороже жизни.

[…] Д. Д. Гримм2 очаровательный человек с очень приятным голосом. Он расстроен съездом, тоже находит, что Струве делает ошибки. Струве, из желания объединить всех, делает уступки правым, а они стараются все захватить в свои руки. […]

Ночь с 15 на 16 апреля (н. ст.).

Спать не могу. Нервное состояние Яна передалось мне. Он так боится операции, что свет ему стал не мил. Сегодня были в Villejuif. Ездили на такси. Дорога произвела на него гнетущее впечатление. Да еще встретили похороны, вернее, обогнали. Но госпиталь мне понравился. На больницу не похоже. […] Комната у нас будет одна, небольшая, с приятным видом, но боюсь, что все же трудно будет в ней жить вдвоем.

16 апреля.

[…] Мне [письмо. — М. Г.] от Шмелева. […] Сообщает, что Белич3 написал ему, что серб[ское] правит[ельство] решило поддержать 8 писателей — 1000 фр. в месяц. Он не понимает — 1000 фр. каждому, или же на всех. Если каждому, то как будто щедро, если на всех, то уж больно мало. […]

19/6 апреля.

Мы в Villejuif. У нас небольшая, но приятная комната. Вся белая. На столе белые цветы. Ян бесконечно страдает. […] Дежурная сестра очень мила, женственна. […] Боли, по ее словам, будут завтра и послезавтра. […]

20/7 апреля.

Без четверти 12. Ян пошел на операцию. Пошел бодро. […] Прошло 25 м., а его еще нет. […] Сейчас принесут. Дай, Боже, не волноваться. Уже прошло Ў часа.

Весь день страдал неимоверно от головной боли.

21/8 апреля.

[…] Ян очень кроткий. Ночь прошла довольно хорошо. Просыпался раза 3. […]

22/9 апреля.

Ночь провел беспокойно. Спал мало. Заставил меня встать рано, а потому болит голова. […]

23/10 апреля.

19 лет нашей совместной жизни. […] Темп[ература] стала нормальной. […]

24/11 апреля.

Температура нормальная. Настроение хорошее. Пишет письма. Спали достаточно, хотя часа 2 ночью колобродили. […]

28/15 апреля.

[…] Все еще лежит в постели, хотя принесли кресло. […]

10 мая.

Второй день в Грассе. Устраиваемся. […] Доехали сравнительно хорошо, хотя часто просыпались. […] Нам в дорогу навезли много — кто курицу, кто жиго, кто вино, кто шоколад, кто торт; кто ром, а кто — цветы. Ян, смеясь, вспомнил, как Ангелиночка завидовала Вале, что ему операцию должны делать: «будут дарить подарки!» […]

15 мая.

[…] Сегодня за завтраком разговор коснулся литературы и Ян много говорил.

Илис (Ил. Ис. Фондаминский) дал мне прочесть рассказ Чирикова, и я передала его Яну. Рассказ обычный Чириковский, много пошлости, наивности, конечно, настоящего искусства там нет, но напечатать следует по многим соображениям: и потому, что он старый писатель, и потому, что у него есть свой читатель и т. д. и т. д. От него перешло к А. Н. Белому, Ремизову и другим.

Илис считает, что все-таки они большие таланты, хотя и исковерканные. Ян стал оспаривать. […] Они очень жизнеспособные, но к искусству отношения не имеют. Это уже 40 лет продолжается. И Мер[ежковский], и Гип[пиус], и даже Розанов — все они не только потому так пишут, что их душа этого просит, а потому, что так надо, так модно. «Эти ослы по нотам разыгрывают. Конечно, они способны выявлять все эти извивы, но этими извивами они и маскируют свои небольшие таланты. Вы посмотрите, что эту зиму разделывал Мережковский — он, оказывается, великолепный актер, — и ноги расставляет, и кривится, и шопотом говорит, и опять поднимает голос на каком-нибудь вечере Звена». И тут Ян хорошо изобразил Дм. С., то он бесом представится, то юродивым. — И все они как на людях, так говорят не по-людски, а как до практического дела — так начинают совершенно просто, без всяких завываний говорить. И так дурачат публику уже 30–40 лет. Но, конечно, они способнее тех, кто и этого не умеет делать, а между тем всем перверсным организмом своим жаждет всех этих