изломов. […]
20/7 мая.
Вчера перечитывала письма Л. Ал. Авиловой4. […] какая была семья! Какой дом! С материальным благополучием соединялась духовность, любовь к литературе, подлинное знание русского языка, чувство его. […] И какой легкий дух был в их семье. […]
8 июля.
[…] Теперь мы одни. Самое мое любимое время, ибо Ян бывает со мной в свободное время и ведет разговоры. И странно, он в сущности не скучает, ему только кажется, что он будет скучать. […]
Даже самый приятный и легкий гость как-то отнимает у меня спокойствие и мешает сосредоточиться. […]
Вчера уехал от нас Б. [Б. К. Зайцев. — М. Г.]. […] повторяю, Б. почти был не гость. Он человек очень тонко деликатный и духовный. Иногда мы очень для меня интересно говорили о Боге, о вере. В последний раз он много говорил о Данте. У него, т. е. у Бориса, есть свой путь, по которому он идет твердо. Но к практической жизни он мало пригоден. […] Очень самолюбив, большое сознание своего достоинства. Дурак Юшкевич думает, что он скромен. Да, м. б. перед Богом он и смиренен, но не перед Юшкев[ичем]. Странно наблюдать писателей. Почти каждый считает себя выше всех или почти всех. А многих совершенно не приемлет. И как часто видишь, что они не понимают один другого. […]
Получены «Совр. Записки». Степун пишет, что у Марины Цветаевой не только мысли умны, но и фразы. […] Вот уж подлинно ничего не понимаешь. «У Цветаевой ум», — мне кажется, что этого у нее меньше всего: есть талантливость натуры, смелость, даже воля, умение выделять свою личность, но ум? Не видно. Нет и второстепенных качеств ума: такта и меры.
8 июля [Вероятно, В. Н. ошиблась и запись от 9 июля. — М. Г.]
Были у Зайцевых. […] Настроение у Бориса тяжелое. […]
Шульгин 3 месяца был в России. Жил в Киеве. Он находит, что там все новые люди. Он мог бы и не гримироваться — за все время не встретил ни одного знакомого. По его мнению, там народился новый тип американо-комсомольский, который придет на смену коммунистам. Революция еще не изжита.
10 июля.
На завтраке у Мережковских. Очень любезны и гостеприимны. З. Н. прочла свою статью против Святополка [Мирского. — М. Г.]. Очень хорошо и с тактом написано. Все ее газеты отказались напечатать, появится статья у Мельгунова.
Потом пошли гулять, т. е. по магазинам, где З. Н. прямо молодеет. Она всегда готова ходить по всем отделам и всегда мучается желанием купить то то, то — другое. Какое странное сочетание в ней мужского, женского (и даже бабьего) начал. […] На набережной встретили Мережковского […] обрадовался 3. Н., тащил ее с собой, гости уже надоели ему. Он редко откровенный человек, поэтому, в конце концов, с ним легко. […]
11 июля.
Ян плохо спал. Вероятно, мало вчера гулял. Ведь весь день дождь, а вечером волновался и опять из-за Степуна, только, конечно, из-за другой статьи его о «Возрождении». Степун пишет, что он с Кусковой, Осоргиным и др. всегда будет защищать от нападок эмиграции и «эмигрантского злобствования» возникающую в Советской России творческую жизнь. Да кто это отрицает, что, вопреки большевикам, Россия родит таланты? Весь вопрос заключается именно в споре относительно двух слов: — «вопреки» или «благодаря». […]
21 июля.
И опять некогда было писать для себя.
[…] были у Вахрушевых. Их дача почти у самого синего моря. Он — в русской косоворотке. На столе чайники, варенье. Какая-то бедная родственница разливает чай — словом, почти Царицыно. Так же забегают на балкон знакомые и пьют так чашек по пяти. […]
В «Днях» печатаются письма Блока. […] По этим письмам Блок выиграл в моих глазах. […] и стал понятнее.
17 июля/30 июля.
[…] Были на обеде у Зайцевых, 15/29 июля 25-летие литературной деятельности Бориса. Пробыли мы 5 часов. […]
Я ценю в Зайцеве то, что он выбрал свой путь и идет по нему по-зайцевски, и то, что он настроил свою душу на высокий тон. Он ни у кого не выбивает ничего, а тихо, медленно, но неуклонно идет по своему пути, который всегда подымается выше повседневности. Он, как писатель, говорит: мне нужно только мое ощущение, только мое восприятие, а логично ли, правдиво ли это — мне все равно. […]
Вчера ездили в Канн. Были у Мережковских. Они приветливы, ласковы. З. Н. жалуется, что пишет в «Верстах» и что это очень трудно, т. к. Милюков не все примет, что ей хочется. «Так и пишу сначала, что сама думаю, а потом начинаю смягчать, перемешивать, и так трижды приходится всякую статью переписывать».
Читала письмо Ходасевича5 (они в горячей переписке). Очень умное, но злое и ядовитое. Презирает всех и вся. И эс-эров, и Вишняка, и всех жен. Вообще плохо быть «женами». Это какое-то позорное клеймо. […]
Мережковский хорошо говорил, что метафизически столкнулись коммунизм и нэпманство, и из этого только может получиться трагедия.
Неожиданно приехал Рощин6 […] Ян тоже рад. А Рощину будет полезно пожить с Яном.
6 августа.
Вчера такая была гроза, что Ян, сидя в кабинете, видел огненный шар почти у головы, потом посредине комнаты. […]
Из статьи Ходасевича о Блоке: «Блок признавался, что многих ранних стихов своих больше не понимает».
Правильно сказал Ян, что это род душевной болезни. Человек видит спичечную коробку, а выражает какое-то мутное чувство к ней. Тут не поймешь, спичечная коробка это или что-нибудь другое.
Ян вчера на прогулке говорил на тему, какое значение имеет имя автора. Если оно знаменитое, то читатель гораздо больше напрягает внимание. Поэтому — успех, и часто даже не по заслугам. […]
Ян с приезда Рощина повеселел, ему, конечно, было жутко по ночам. […]
25 авг. 26 г.
Я решила недели 3 дать себе отпуск и ездить ежедневно к морю. И, поскольку это возможно, быть одной. […]
8 сентября.
[…] 2 недели в постели. Слабость. Безразличие. […] Ян опять в бегах, и я опять среди чужих людей. […] Вчера был Елпатьевский. […] Он служит в Москве амбулаторным врачом в Кремле. […] Он считает одной пользой от революции, что самый последний мужиченка в Якутской области стал думать о том, о чем раньше никогда не думал.
9 сентября.
[…] Сегодня я совсем одна. Может быть, это лучше — свободнее. Но тоска ужасная. Лежу в саду под пальмой, печет солнце. […] Что бы, кажется, я дала, если бы около меня были папа, Митя, Павлик или Андрей Георгиевич [вероятно, проф. Гусаков. — М. Г.]. Болеть для меня в настоящем положении — кошмар. И что гнетет, что собственно это начало болезней. […] Расплата, что имеешь мужа, который «радует других», а потому он освобожден от обязанности радовать меня. […]
Вечером говорил, что больше всего в мире любил мать, и меня любит не меньше. Да, непонятна душа человеческая!.
12 сентября.
[…] В шестом часу приехал Рахманинов. Посидел около часу. Он с семьей в Канн. Большая вилла, своя машина, на которой они приехали из Германии. Он очень мне понравился. Очень прост и приятен. Звал меня к себе. По-видимому, к Яну относится очень хорошо. […] Рахманинов пришел без шапки, в коричневой фуфайке, парусиновых туфлях. Забыл портсигар. […]
18 сентября
[…] Были у нас все Рахманиновы. Очень приятна и мила жена его. Женственна, проста и добра. […]
23 сентября
[…] Во вторник были у Рахманиновых и от всей семьи осталось необыкновенно приятное и легкое впечатление. Дочери очаровательные, лучше, чем показалось в первый раз. […]
24 сентября.
Вспоминаю обед у Рахманиновых. […] Трогательное отношение к Чехову. Все просил Яна порыться в памяти и рассказать об Антоне Павловиче. Ян кое-что рассказал. — Рахманинов […] очень заразительно смеялся. Рассказал, что когда он еще был совершенно неизвестным, он в Ялте аккомпанировал Шаляпину. Чехов сидел в ложе. В антракте он подошел к нему и сказал: «А знаете, вы будете большим музыкантом». — Я сначала не понял и удивленно посмотрел на него, — продолжал СВ., — а он прибавил: «У вас очень значительное лицо». — Вы понимаете, что тогда значили для меня слова Чехова. А музыки Антон Павлович не понимал. Он предлагал мне потом написать что-то к «Черному монаху».
Толстого Рахманинов не любит. […] Ян старается показать всю трагедию Л. Н., но мне кажется, его слова до Рахманинова не дошли. […]
30/17 сентября.
Седьмой год именины за границей. […]
Целый месяц ни строчки. Приезд Кульманов. Поездка на острова. Не очень тяжелый припадок7. 5 дней в постели. Прощальные обеды с Рахманиновыми. Доктор Маан {Бунины иногда пишут Маан, иногда — Мак. — Ред.}. Отъезд Рощина. Визит к Мережковским. Блохи. Вот краткий отчет за месяц.
Сегодня Ян был очень печален. Долго лежал в темноте. Говорит, тоска ужасная. Да, тяжело он отрывает от себя каждый год. С корнями ушел в землю, потому и тяжело. Слишком он все видит и понимает, все остро чувствует. Потом сошел вниз, развеселился, поставил бутылку вина, которую они с Н. К. [Кульманом. — М. Г.] и выпили.
Когда я пришла к нему наверх, он лежал в постели, видимо, ждал меня. Был нежен. Говорил, что только я для него все. Что мысль о моей смерти преследует его уже 20 лет. 40 лет боялся смерти матери, а 20 — моей. Поэтому, когда я заболеваю, то у него весь мир преображается. И он, как сумасшедший, должен куда-то лететь. Он понимает, что может увлечь, но это не настоящее. «Отдельный кабинет, ужин, момент усталости — она смотрит, увидит морщину и подумает: стар. А мне хочется сказать — allez vous en! Ты одна не видишь того, что есть. Да, как отражение в окне вагона и стекло, и сквозь него видишь звезду».
(обратно)
1927
[Из дневника Веры Николаевны:]
Ночь с 1 ян. на 2 ян. 2 ч. 30 м:
[…] я два месяца ничего не записывала. А за эти 2 месяца было пережито так много, что положительно, от полноты сердца, уста немеют.
Я — одна. Яна до сих пор нет. […]
Операция не страшит. Мне так тяжело дома, что мысль о Виль Жюив радует. Белая комната, тишина ночью, нарушаемая лишь редкими звонками, пение петухов. Приходят мысли о смерти. Пока отношусь к ней тупо. Жить есть силы, хотя, если уже не жить по-старому, то жить буду иначе, если останусь жива. Главное, надо помнить, что самое тяжелое я пережила. […]
Villejuif.
4/17 января.
Спала хорошо. Трудно было заснуть из-за болей. Вчера было 3 припадка, первый в церкви — значит, еще не достойна Причастия.
Были Васильев и Алексинский. Склоняются к мысли,
