[…] и выбрать Лопатэн для дипломатических разговоров! Все это мне очень неприятно. […]
У меня почти нет надежды, что Ян получит, но все же, если получит, то почему дать такую сумму Мережковскому? Ведь у нас есть и более близкие друзья. Если же получит Мережковский, то je ne tiens pas — их счастье!
9 октября.
Только что села в своем кабинетике, как вошел Ян и спокойно сказал: — Нобелевская премия присуждена шведскому писателю. […]
Потом мы с Яном говорили, как трудно нам будет жить. Считали доходы, расходы. […] если быть очень аккуратными, никуда не ездить, то можно кое-как жить, сократившись на еде.
Ян все же взволнован, пошел в город, пошлет вырезку Мережковскому. […] Я рада лишь, что неожиданно рано разрешился этот вопрос, иначе мы в ноябре очень, вероятно, волновались бы. Что делать? А, может быть, это и к лучшему.
10 октября.
[…] Начала Тургенева. Прочла Сирина. Какая у него легкость и как он современен. Он современнее многих иностранных писателей. Вот, у кого […] есть «ироническое отношение к жизни». Вот, кто скоро будет кандидатом на Нобелевскую премию. […]
11 октября.
[…] Встали все рано. Ян в хорошем настроении, уже работает. В доме приятная тишина. Может быть, хорошо, что премия «мяукнула» — все сосредоточатся и станут серьезно работать без всяких надежд.
18 октября.
[…] Я нахожу, что у нас слишком большое уединение и никаких развлечений, а они особенно нужны Яну. […]
20 октября.
[…] Вчера были у Кугушевых. Потом катались. Ася [кн. Кугушева. — М. Г.] впервые видела SuperCannes. На лице у нее написано удивленное восхищение. Вот, как живут — со своей машиной, а никуда не ездят, а мы всем этим объелись и все недовольны. […]
12 окт./25 окт. 10 ч. вечера.
[…] От Шассена очень милое письмо. Он дал интервью насчет своего посещения Яна. Дал очень умно. Между прочим, сообщил, что Мережковские в Швеции ведут пропаганду о своей бедности. Была статья об «Арсеньеве» в шведской газете, очень благоприятная. Шассен, видимо, надеется насчет будущего года. Ян чуточку повеселел, хотя веры и у нас очень поубавилось. […]
30 октября.
[…] Денег от сербов нет до сих пор! Галя уже в Париже. […]
[Из рукописных записей Ив. Ал. Бунина:]
31. Х. 31.
Без четверти пять, мой любимый час и вид из окна (на закат, туда, к Марселю). Лежал, читал «Письма» Мансфильд, потом закрыл глаза и не то подумал (соверш. неизвестно, почему) о кукованье кукушки, о дали какого-то весеннего вечера, поля, леса, не то услыхал это кукованье и тотчас-же стал действительно слышать где-то в далекой и глухой глубине души, вспомнил вечер нынешней весной, похожий на русский, когда возвращались с Фондаминскими из С. Валье, вспомнил его, этот вечер, уже как бесконечно-давний молодой и счастливо-грустный, и все это связалось с какими-то воспоминаньями и чувствами моей действительной молодости… Есть-ли вообще голос птицы прелестней, грустней, нежней и юней голоса кукушки!
Третий день хорошая погода. Рука лучше.
1-XI-31.
«La Toussant». Были с Верой на музыке, потом пошли в собор. […] Видел черепа: St. Honorat’a и St. Yeugoulf’а. В 3 началась служба — под торжественно-звучные звуки органа выход священнослужителей, предшествуемых мальчиками. Потом труба и песнопения — безнадежно-грустные, покорные (мужские голоса) под оч. тугие, кругло-катящиеся, опять таки очень звучные звуки органа, с его звучным скрежетом и все более откуда-то освобождающимся рычанием, потом присоединение ко всему этому женских голосов, уже грустно-нежными, умиленными: «А все таки, Господи, Ты единое прибежище!»
От Гали письмо. (Она в Париже.) Завтра «Jour des Morts» или «Les Morts».
[Из дневника Веры Николаевны:]
1 ноября.
День всех Святых. Все католики сегодня устремляются с цветами на кладбище, чтобы украсить могилы близких. […] В прошлом году мы были в этот день у Герцена. […] Потом юбилейный завтрак Лоло. И зачем это? […]
У Яна рука стала красная. Он боится экземы. […] Говорит, что за дачу 4000 фр. в декабре платить нечем. […]
2 ноября.
[…] Письма: 1) от Глеба Струве8, пишет насчет Вирджинии Вульф. Как будто есть надежда, что отнесется со вниманием, если, конечно, русские книги в ее издательстве не читает Святополк Окаянный [Д. Святополк-Мирский. — М. Г.]. 2) От Лютера9, очень любезное, и его статья в немецком журнале о «Божьем древе». Он, видимо знаком со статьей Степуна. […] 3) От Олейникова в запечатанном конверте 3000 — это он «приходит на помощь ослабевшим чехам». […]
3 ноября.
[…] Вечером говорили о Париже. Я уговаривала его [Бунина. — M. Г.] ехать. Но тогда чем платить за виллу. […] Он был терпелив, нежен, внимателен, а это еще хуже меня расстраивает. Так и не спала. Читала Hardy. […]
Ян раздражается по пустякам. […] но со мной мил донельзя. Днем гуляли. […] Живем мы теперь скромно, даю на расход 30 фр. […]
7 ноября.
[…] Вчера была телеграмма «Tout va bien». […] хорошо, что он уехал, встряхнется, истратит деньги и начнет работать, а то томился, кис, мучился. Да и следует ему показаться докторам. […]
Письмо от Троцкого [журналист И. Троцкий. — М. Г.]: большевики ведут агитацию против «эмигрантской премии», распускают слухи, что в случае чего — порвут договор. Горький представлен немцами. Карлфельд был за Яна. Мешает отсутствие единодушия, всякие другие эмигрантские кандидатуры. […]
17 ноября.
[…] Ян вернулся успокоенный, хотя и уставший. Рука совсем проходит. Настроение спокойное. […]
27 ноября.
Леня дал свой роман10 Яну. Он прочел пока 2 части. Хвалит. — «Один недостаток — все очень хорошо. Громадный шаг вперед». […]
[Из рукописных записей И. А. Бунина:]
3-ХII-31.
Четыре с половиной. […] Вошел в кабинет, уже почти темный. Удивительная огненная красота облачного заката над морем — особенно сквозь черный (как бы железный) узор черно-зеленого шара мандарина. Над той горой, за которой С. Рафаэль, желто-палевое. Эстерель уже стал синим туманом. Маленькое поле плоского зелено-сиреневого слабо видного моря. В нашей долине и в городе все в темной синеве, в которой зажигаются огни. Когда зажег огонь у себя, облака над городом сделались цвета подсохших лиловых чернил (оч. мягкого). Потушил огонь — лиловое превратилось в фиолетовое.
Чувство ясности, молодости, восприимчивости, дай Бог не сглазить.
[Вера Николаевна записывает:]
13 декабря.
[…] 11-ого утром неожиданно приехал Илюша. […]
О похоронах Демидовой он рассказывал с восторженностью. Служил Евлогий, пел чудный полный хор Афонского, церковь была полна. По дороге встречались войска, — а она это любила. Игорь, — как русский князь, — истово крестился, не плакал. Лицо было просветленное. […]
В журнале они завалены: Алданов — новый роман, продолжение «Бегства», Зайцев — из эмигрантской жизни, Сирин — «Камера Обскура» […] Берберова — «Повелительница». […]
Такой завал не очень хорош для Лени. […]
Ян нас порадовал, сказал, что к февралю пришлет новое свое произведение. Бог даст, Арсеньева. Он начал что-то писать. Дай-то Бог!
Мы, слава Богу, живем сейчас очень хорошо в душевном отношении. Ян пишет и добр. Леня стал много спокойнее. Ян неуловимо стал относиться к нему серьезнее и любовнее. Галя работает много. […]
Я все это время чувствую себя беспокойно. […] Четверть века моего романа с Яном. […] страшно подумать, 25 лет назад началась наша любовь и, как ни странно, она не иссякает, хотя форма ее и изменилась. И сколько за эту четверть века пережито, даже страшно, до чего человек туп. И как изменилась моя душа за это время. […] поняла, что только в смирении можно что-нибудь сделать. […] поняла всю тщету земных желаний.[…]
Читаю теперь «Святые» [ «Святые древней Руси». — М. Г.] Федотова — очень для меня нужная книга. […]
24 декабря.
[…] После обеда взволнован Ян:
— Я на границе душевной болезни. Сжег сегодня 17 страниц «Жизни Арсеньева». Я устал. Нужно бы проехаться, а денег нет.
— Поезжай, а там устроимся.
— Я поехал бы в Авиньон и написал бы о Лауре и Петрарке… Но денег нет! Будущее меня страшит. Душа изболелась. Как будем жить? […]
Письмо Алданова: «Цетлины в начале января переезжают в Лондон. […] Был у Мережковского — дела их очень плохи. […] Помогаем им устроить вечер». […]
31 декабря.
Последние часы старого года. Мы решили на этот раз не встречать Новый. Может быть, это и лучше — прошлый год мало радостей принес. […] Много стало хуже в денежном отношении, хотя, вероятно, в будущем будет еще хуже. Личные мои дела очень плохи. С апреля ничего не напечатала. Мои воспоминания двигаются медленно, а, главное, не знаю, насколько они ценны. […]
(обратно)
1932
[Записи В. H. переписаны на машинке. Привожу выдержки:]
1 января. Пятница.
[…] завтра 9 лет со смерти мамы. […]
Обедали в кабинете, где тепло. Обед был более, чем скромный. Только к чаю Ян купил по крохотному кусочку фаршированной индейки. […]
Перед сном мы втроем — Ян, Галя и я — пошли гулять. Поднялись наверх и Ян сказал:
— Как я дурно себя чувствую, замирает сердце.
— Это от подъема, — сказала Галя.
Но он поднимался очень медленно.
Выйдя на дорогу, он стал ругать Шаляпина: — Сукин сын, мерзавец! В своем интервью с Поляковым он подчеркивает, что поет в пользу безработных, п. ч. «ведь это русские». Значит, боится слиться с эмигрантами. […] он не аполитичен, он в душе такой буржуй, что представить себе трудно, жаден ужасно. Как же ему должны претить большевики. Помнишь, что Рахманинов рассказывал. […]
2 января.
[…] Ян волнуется из-за норвежского издательства. Если бы дело это устроилось, то мы были бы на весь год спасены. […]
Думала поехать завтра в церковь, но рассчитала — не хватит денег. […] При бедности самое тяжелое — праздники. […]
3 января.
[…] Вырубов пополнел, стал блестящ по виду, все так же весел, неистощим. […] Какая свобода! […] какая легкость разговора, перескакивание с темы на тему, и все без задержки, без напряжения. […]
О Савинкове: Он случайно встретился с ним накануне отъезда его в Россию […] Савинков был выпивши и стал звать его зайти куда-нибудь. Вблизи оказался ресторан. […]
— Савинков, как вы знаете, — рассказывает Вырубов, — только и интересен, когда выпьет. Он все время нас ругал: «Эмиграция ничего не хочет сделать, союзники равнодушны, нужно теперь действовать иначе».
— Но как иначе?
— А так, идти туда к ним, сделаться любовником жены Троцкого, жениться на дочери Ленина, втираться в семьи большевиков, а затем убивать их. […]
Говорили о Толстых, возмущались его падением, его «Черным Золотом». […]
— Ну, в «Петре Первом» дело историческое, можно спорить. А тут ведь сплошная подлость. Денисов бывал у нас, но никаких деловых нефтяных разговоров мы не вели. […] Тут подлость, он лучших друзей оклеветал.
— А говорят, он должен приехать заграницу, — сказал Ян.
— Он, кажется, уже приехал в Берлин,
