чайные (палевые), белые с зеленоватым оттенком. Палевые, высыхая, желтеют (цвет желтка).
12. VI. 41.
Ездил в Ниццу, завтракал с Еленой Александровной фон Розен-Мейер, рожденной Пушкиной — дочь А. А. Пушкина, родная внучка Александра Сергеевича.
15. VI. 41.
Вчера у нас завтракала и пробыла до 7 вечера Е. А., эта внучка Пушкина.
Неделю тому назад англичане начали наступление на Сирию.
16. VI. 41. Понед., вечер.
Прошлый год мы в этот вечер были в Ниме, по пути куда-то к чорту на рога.
Презрение первых христиан к жизни, их отвращение от нее, от ее жестокости, грубости, животности. Потом варвары. И уход в пещеры, в крипты, основание монастырей… Будет-ли так и в 20, в 21 веке? […]
21. VI. 41. Суббота.
Везде тревога: Германия хочет напасть на Россию? Финляндия эвакуирует из городов женщин и детей… Фронт против России от Мурманска до Черного моря? Не верю, чтобы Германия пошла на такую страшную авантюру. Хотя чорт его знает. Для Германии или теперь или никогда — Россия бешено готовится.
Послал телеграмму Алданову: «Pas nouvelles ni argent». 12 слов, 77 фр.
В городе купили швейцарские газеты: «отношения между Герм. и Россией вступили в особенно острую фазу». Неужели дело идет всерьез?
С некоторых пор каждый день где-то в Грассе ревет корова. Вспоминается Россия, ярмарки. Что может быть скучнее коровьего рева!
Одиннадцатый час вечера: швейцарское радио о падении Дамаска.
Туманный вечер, еще не совсем стемнело (ведь наши часы на 2 часа вперед), множество лючиолей: плывут вверх, вниз, вспыхивают желто-зеленовато, гаснут и опять вспыхивают; от них в деревьях, в тени темнее, таинственнее.
22. VI. 41. 2 часа дня.
С новой страницы пишу продолжение этого дня — великое событие — Германия нынче утром объявила войну России — и финны и румыны уже «вторглись» в «пределы» ее.
После завтрака (голый суп из протертого гороха и салат) лег продолжать читать письма Флобера (письмо из Рима к матери от 8 апр. 1851 г.), как вдруг крик Зурова: «И. А., Герм. объявила войну России!». Думал, шутит, но то же закричал снизу и Бахр. Побежал в столовую к радио — да! Взволнованы мы ужасно. […]
Тихий, мутный день, вся долина в беловатом легком тумане.
Да, теперь действительно так: или пан или пропал.
23. VI. 41. Понедельник.
В газетах новость пока одна, заявление наступающих на Россию: это «la guerre sainte pour prêserver la civilisation mondiale du danger mortel di bolchevisme».
Радио в 12 дня: Англия вступила в военный союз с Россией. А что же Турция? Пишут, что она останется только «зрительницей событий». […]
24. VI. 41.
Ночью болела голова и горло. Прекрасное тихое утро. И позавчера и вчера Россию в 10 вечера уже не слышно.
Письма Флобера из Египта (1850 г.) превосходны. Вообще, совершенно замечательный был человек.
Весь день лежу и читаю. 37 и 2.
Начал читать (с конца) рассказы Левитова, прочел (вернее, просмотрел) уже страниц 300 — совершенно нестерпимо, пошло и бездарно до тошноты. Но среди всего этого «Горбун», который очаровал меня лет 55 тому назад. «Горбуна» писал точно другой человек. И теперь я опять испытал некоторое очарование. И замечательно: с изумлением увидал, что много мест и фраз я помню с тех пор чуть не наизусть.
Утром в газетах первое русское военное сообщение: будто бы русские уже бьют немцев. Но и немцы говорят, что бьют русских.
Опять весь день думал и чувствовал: да что же это такое — жизнь Г. и M. y нас, их злоба к нам, их вечное затворничество у себя! И вот уже третий год так живут!
[Из дневника Веры Николаевны:]
25-ого июня 41.
Все эти дни как в лихорадке. […] Здешние русские люди резко разделяются на две половины. […]
27-ого июня.
[…] видела во сне очень ярко Верочку [Зайцеву. — М. Г.], веселой, молодой. Очень боюсь за нее. Вероятно, она ничего не ест, стараясь все отдавать Борису. Оба исхудали.
Все время после 22. VI. ощущение сильного волнения. Что будет с Россией? Песенка коммунизма спета. В Москве говорят только о патриотизме. Дух силен. […]
Едим лучше, но худеем по-прежнему. Беспокоит Ян. Он совершенно исхудал. Чуть было не заболел, но вывернулся. Дух его хорош. Он добр. Очень волнуется. […]
[Из записей Бунина:]
29. VI. 41.
Послал Олечке открытку:
С постели рано я вскочил:
Письмо от Оли получил!
Я не читал и не молчал,
«Как наша Оля подросла!
Переросла она осла!
А ведь не маленький осел —
Он ростом выше, чем козел.
Потом, смотрите, как она
Ужасно сделалась умна!
Сдала экзамен на башо
У кур и кроликов своих,
Когда зимой кормила их!»
Но оказалось, что во сне
Вся эта глупость снилась мне, —
Что я письма не получал
И не скакал и не кричал…
И так обиделся я вдруг,
Что посинел и весь распух.
30. VI. 41.
[…] И вообще становлюсь все грустнее и грустнее: все, все давит мысль о старости. […]
Итак, пошли на войну с Россией: немцы, финны, итальянцы, словаки, венгры, албанцы (!) и румыны. И все говорят, что это священная война против коммунизма. Как поздно опомнились! Почти 23 года терпели его!
Швейцарские газеты уже неинтересно читать.
В двенадцатом часу полиция. Рустан с каким-то другим. Опрос на счет нас трех мужчин12, кто мы такие, т. е. какие именно мы русские. Всем трем арест при полиции на сутки — меня освободили по болезни, Зурова взяли; Бахрак в Cannes, его, верно, там арестовали. Произвели осмотр моей комнаты.
Рустан вел (себя) удив. благородно.
Во втором часу радио: Франция прервала дипломат. отношения с Россией в виду ее мировой коммунистич. опасности.
8 часов вечера.
Был др. Deville, осматривал меня, Веру и Маргу.
Часа в три приехал из Cannes Бахр., пошел в полицию и должен провести там ночь, как и Зуров. А, м. б., еще и день и ночь?
На душе гадко до тошноты.
Слухи из Парижа, что арестован Маклаков (как и все, думаю).
Радио — немцы сообщают, что взят Львов и что вообще идет разгром «красных».
Поздно вечером вернулись М. и Г., ходившие в полицию на свидание с З. и Б., которым отнесли кое-что из еды и для спанья. Оказалось, что всех арестован, русских (вероятно, человек 200–300) отвезли за город в казармы; М. и Г. пошли туда и видели во дворе казармы длинную вереницу несчастных, пришибленных (и в большинстве оборванных) людей под охраной жандармов. Видели Самойлова, Федорова, Тюкова, взятых с их ферм, брошенных у некоторых, несемейных, на полный произвол судьбы со всеми курами, свиньями, со всем хозяйством. Жестокое и, главное, бессмысленное дело.
1. VII. 41. Вторник.
С горя вчера все тянул коньяк, ночь провел скверно, утром кровь. Вера бегала в город покупать кое-что для наших узников, потом была в казарме (это километров 5, 6 от города туда и назад). Видела З. и Б. Они ночевали на полу, в повалку со множеством прочих.
Вчера перед вечером и весь вечер грохотала громом. Нынче с утра солнечно, с полудня тучки, редкий дождь изредка. На душе тупая тошнота. Валяюсь и читаю Флобера (его письма 70-го года).
В Эстонии уже горят леса. Думаю, русские будут жечь леса везде.
Вечер, 9, т. е. по настоящему 7. Мутно, серо, мягко, все впадины долины в полосах белесого дыма — оч. тихо, дым от вечерних топок не поднялся.
Не запомню такой тупой, тяжкой, гадливой тоски, которая меня давит весь день. Вспомнилась весна 19-го года, Одесса, большевики — оч. похоже на то, что тогда давило.
Наши все еще в казарме. Г. и М. были там вечером, видели Б., З., Самойлова, Федорова — этот о своей собаке: «нынче моего сукина сына еще покормят, а завтра? Издохнет сукин сын!» Город прислал в казармы кровати, будет кормить этих узников. Большое возмущение среди французских обывателей тем, что делается.
Как нарочно, читаю самые горькие письма Флобера (1870 г., осень, и начало 1871 г.).
Страшные бои русских и немцев. Минск еще держится.
Желтоватая, уже светящаяся половина молодого месяца.
Да, опять «Окаянные дни»!
2. VII. 41.
Проснулся в 6, оч. плохо себя чувствуя. В. встала еще раньше и ушла — в казарму, очевидно. Заснул до 8, сладостр. сны. В 9 телеграмма М. от кого-то. Г. вошла, прося 5 фр. для телеграфн. мальчишки и сказала, что сами русские только что объявили, что они сдали Ригу и Мурманск. Верно, царству Сталина скоро конец. Киев, вероятно, возьмут через неделю, через две.
Приезд в Париж 28 марта 20 г., каштаны, новизна и прелесть всего (вплоть до колбасных лавок…). Какая была еще молодость! Праздничные дни были для всех нас.
3. VII. 41.
Часов в 8 вечера вернулись из казарм Бахр. и Зуров. Там было все таки тяжело — грязь, клопы; спали в одной камере (правда, большой) человек 30. Сидели и ждали опросов. Но никто ничего не спрашивал. А нынче вдруг приехала какая-то комиссия, на паспортах у всех поставила [оставлено белое место. — М. Г.] и распустила всех. Глупо и безобразно на редкость.
5. VII. 41.Cy6.
С утра довольно мутно и прохладный ветерок. Сейчас — одиннадцатый час — идет на погоду. И опять, опять, как каждое утро ожидание почты. И за всем в душе тайная боль — ожидание неприятностей. Изумительно! Чуть не тридцать лет (за исключением десяти, сравнит. спокойных в этом смысле) живешь в ожидании — и всегда в поражении своих надежд!
Пришла газета. Немцы: «сотни тысяч трупов красных на полях сражений…» Русские: «тысячи трупов немцев на полях сражений…»
«Блажен, кто посетил сей мир». На мою долю этого блаженства выпало немножко много! J’en ai assez!
6. VII. 41.
Неподвижный день с пухлым облачным небом.
Вчера письмо от Andrê Gide (он в Gabrise’), беспокоится за меня в связи с арестами русских13. Очень меня тронул. Нынче ответил ему.
Ожидания! Жизнь вообще есть почти постоянное ожидание чего-то.
Читаю «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» Т. А. Кузминской. Очень много пустяков, интересных только ей.
Противно — ничего не знаешь толком, как идет война в России.
Англ. радио: Идеи сказал, что через 2 недели произойдет нечто такое, что поразит весь мир.
Новая мудрая мера: высылают, — вернее, рассылают, куда попало и неизвестно зачем, англичан. М-me Жако, прожившая в Грассе всю жизнь, должна уехать с детьми (и бросить весь свой дом) в какое-нибудь глухое место из тех шести, что ей предложили на выбор — в горах выше Грасса и еще где-то.
8. VII. 41. Понедельник.
[…] Ездил один в Cannes. Купался. Жара, когда вышел из дому на автобус, страшная. На берегу песок как огонь.
Сидел в «Клэридже» — пустота, скука. Послал Олечке открытку:
Пишу тебе два mots,
Целую за письмо,
За чудную картинку,
Где Ваня кормит свинку.
В сумерки началась гроза, все увеличиваясь, все больше трепеща, дергаясь и вслед за тем на мгновение все открывая и
