летом. В это время сзади прозвучала команда, все в шеренге опустили на лица прозрачные защитные козырьки — подготовились. Демонстранты тем временем подошли ближе, стали хорошо видны передние молодые мужчины, ребята и девушки, взявшись за руки, как и раньше, медленно приближались. В самой середине колонны под большим крестообразным штандартом шагал высокий худощавый человек с лысоватой головой и впавшими щеками. Это был знаменитый Зенон, которого Ступак как-то видел весной на митинге. Когда они подошли еще ближе, сзади за ОМОНом грянула еще одна команда. Все три омоновские шеренги взорвались железным грохотом, заглушившим все на улице. Ступак вместе со всеми ошалело колотил по щиту резиновой палкой и внутренне насмехался над демонстрантами. Испугались они или нет, неизвестно, но пройдя еще немного, шествие остановилось. Вперед с мегафоном вышел Зенон.

— Господа полицейские!, — мощно зазвучало из мегафона и тут же заглохло в еще более сумасшедшем грохоте ОМОНа. Лидер БНФ несколько раз пытался обратиться к ОМОНу, но никто не хотел его слушать. Тогда из передних рядов демонстрантов, на которых напирали задние, начали выскакивать отдельные люди, молодые ребята, махая руками, они что-то пытались объяснить омоновцам. Зенон бросился к ним, чтобы остановить и вернуть назад в шеренги, превратившиеся в крикливую толпу, которая теперь никому не подчинялась. Задние напирали на передних, некоторые на правом фланге уже столкнулись с омоновцами. Послышались крики, через минуту шеренги окончательно сломались, их фланги уже перемешались с омоновцами. Грохот палок по щитам невольно прекратился — начиналась стихийная потасовка. Туда бросились начальники с мегафонами, зазвучали угрозы и ругань. Там же Ступак рассмотрел широкие плечи Шпака, который тоже командовал, кричал, угрожал. Нескольких ребят с плакатами омоновцы захватили в свою цепь, тогда демонстранты стали отбиваться тем, что держали в руках. Омоновцы не отступали, стараясь удержать шеренги и не нарушить строй. Но это плохо им удавалось — в нескольких местах стройные ряды искривились, группа омоновцев сама оказалась в окружении демонстрантов. Молодых людей, оторвавшихся от шествия, омоновцы прижали к стене здания, но те не сдавались. Над головой Ступака мелькнуло древко флага, может, пытались ударить кого-то позади него, и Ступак, выпустив палку, ухватился за легкое полотнище, рванул вниз, ткань наполовину оторвалась, тогда он рванул еще раз и оторвал ее всю.

Стычка, однако, не развивалась. Зенон, наконец, докричался до своих ребят и те отхлынули. Нескольких все же перехватили омоновцы и милиционеры. Остальные отошли, стали поворачивать по проспекту назад, — видимо, решили поменять маршрут движения. Омоновцы немного постояли, по команде сошлись в круг, перекурили и разобрались по своим «камазам». Ступак понемногу успокоился, явная опасность миновала, но на душе было паскудно. Чувствовал, что влез не туда. Хотя, ничего он такого не сделал — только постоял в строю. Никого даже палкой не перетянул ни разу.

Через день это чувство бесследно исчезло. Он получил подъемные — аж девять миллионов «зайчиков», а перед строем — погоны с двумя звездочками стал лейтенантом. Полковник, начальник штаба, объявил ему благодарность за «успешные действия при отражении нападения экстремистов» и сказал, что лейтенант Ступак будет командовать взводом.

Что ж, взвод — дело нехитрое, он в Афгане уже командовал взводом, хотя был всего только старшим сержантом. Ощущая в карманах по две тугие пачки купюр, злорадно подумал о жене, которая вряд ли дождется такой суммы от своего гендиректора. А от вот имеет! Тогда же подумал, что, может, зря продал гараж, вполне может скоро понадобиться опять. Хотя, ведь не совсем продал, а задаток он потом вернет. Если, конечно, Волынец то того времени не сядет в тюрьму. Или его не подстрелят в подъезде. Жалко, однако, но, значит, такова его судьба. У каждого своя судьба. О своем навязчивом и страшном намерении он вспоминал все реже, от этого отвлекали ежедневные заботы. Опять же, оружия им все не давали, испытывали что ли? Ну и черт с ними, думал Ступак, зачем ему это оружие? Что он, не настрелялся в Афгане?

Он уже начал было мечтать, чтоб не давали как можно дольше, хоть бы месяца два, а он бы поправился на милицейских харчах, отлежался на белых простынях. А то и квартиру получил бы. На вечерней беседе с личным составом полковник сказал, что офицерам дадут квартиры или улучшат жилплощадь строится новый дом в престижном районе, недалеко от станции метро. Кто-то спросил, так он же для творческой интеллигенции, как писали в газетах. Полковник ответил, да, для творческой интеллигенции. Десять квартир писателям, а тридцать пять нам. Нас больше уважают, чем пьяниц-писателей, к тому же они все бенеэфовцы. Что ж, заиметь свою квартиру без этой сволочи Людки было весьма заманчиво, думал Ступак. Если б еще купить иномарку, такую, как у Шпака. А что, он не заслужил? Хоть бы в Афгане.

По вечерам в красном уголке, так у них называлась большая круглая комната, работал телевизор, а перед ним обычно сидели омоновцы. Больше всего интересовались московскими шоу, певцами и певицами, немного меньше даже новостями спорта. Но в нужный час телевизор переключали на местный канал и тогда все слушали и смотрели самого. Ступак также слушал и, что удивительно, теперь его выступления, жесты и облик самого не вызывали у него прошлого злого чувства, разве что — безразличие. О своем намерении он старался не думать, придумав себе оправдание — посмотрим. Поживем — увидим, как оно все сложится.

Как-то в выходной он решил наведать свою хрущевку. Надо было забрать партбилет (сказали, что будет хорошо, если он восстановится в компартии В какой из двух — его личное дело). А главное, ему нужен был орден, валявшийся в женином шкафу. Хорошо, что жены не было дома, только дочка, она показала шкаф, который теперь стоял в прихожей, а гостиная была заставлена новыми столиками и креслами от шикарного немецкого гарнитура. Дочка, без особой радости при встрече с отцом, похвастала, что мать теперь уже директор банка. Ступак тихо позавидовал жене, значит не всем худо, есть люди, которым и сейчас везет. Долго не задерживаясь в квартире, он нашел все, что нужно, и, выйдя из подъезда, повернул к гаражам под липами. Здесь его первым разглядел седой Сазон и сильно удивился его униформе.

— Вот и я когда-то… Такой молодой, подтянутый…

Вылез из-под своего «запорожца» Плешка, сдержанно поздоровался.

— Глянь-ка, лейтенант милиции! А нам и не сказал ничего, все в секрете. А сколько платят?

Ступак ему не ответил, действительно, пусть будет в секрете. Опять же, давал подписку недавно, уж и не помнил, которую за последнее время. Значит, надо было молчать.

— А где Алексей, — спросил он, разглядев два замка на дверях своего соседа.

— Эх, Алексей… Алексей уехал.

— сказал Плешка.

— Куда уехал?

— Нам не сказал. В Германию или еще дальше. Может, в Израиль.

— Как в Израиль?

— удивился Ступак,- Он же белорус.

— Он-то белорус, а вот жена — довольно сомнительных кровей, — туманно разъяснил Сазон.

Ступак промолчал. Ему было жаль Алексея, который однажды спас его от смерти. Если б на минуту позже, его бы не было здесь. Ни здесь, ни в ОМОНе, подумал Ступак. И эти мужики не удивлялись бы его камуфляжу. А может, это и хорошо для Алексея. Если бы у него, Ступака, жена была не белоруска, он тоже бы уехал. В Израиль или хоть к самому дьяволу. А так — пошел на службу, продал душу этому самому дьяволу. Но, кто ж его знает, может так оно и лучше.

В тот же день вечером, едва он вернулся из города, дежурный сказал, что его вызывает подполковник Шпак. Ступак слегка удивился: почему подполковник? Недавно еще был майор, а теперь уже подполковник, не напутал ли дежурный? Нет, не напутал. В штабе его действительно ожидал бывший коллега, на погонах которого теперь сверкали две большие звезды.

— Лейтенант Ступак, приказано собрать вещи и в штаб. Через полчаса отъезд.

— Куда, — вырвалось у Ступака.

— К новому месту службы.

Вот тебе на — уже и новое место. Надо было бы удивиться, но Ступак перестал удивляться. Офицеры обступили Шпака, а Ступак пошел в гостиницу, собрал свое нехитрое барахло. Через полчаса его уже везли в закрытом «Урале» куда-то за город.

В кузове кроме него сидели еще три человека — все из ОМОНа. Они были мало знакомы Ступаку и он помалкивал. Довольно скоро, однако, машина остановилась, они вылезли. Вокруг, в вечерних сумерках стояли высоченные ели, а под ними широкие низкие строения — дачи. Это была, догадался Ступак, старая правительственная резиденция, и их привезли, чтобы пополнить личную охрану самого. «Во, попал!

— снова удивился Ступак, еще не зная, радоваться этому или нет. Однако внешне он ничем не выдал своих мыслей, ничего не говорил, а только слушал и выполнял все, что приказывали, шел, куда вели. Снова были анкеты, подписки, даже принятие секретной присяги. Все это он делал машинально, как безвольный зомби, свои давние намерения он задвинул вглубь памяти и только немного тревожился, как бы об этом не узнали. Через несколько дней их вооружили, чему он не успел порадоваться в ОМОНе. И не какими-то хвалеными кочергами АК, которые отбивали плечо при стрельбе и здорово мешали на марше, а новенькими коротышками «узи». Очень приятные автоматики, словно сами просились в руки, и абсолютно не мешали — хоть на плече, хоть на груди. Бьют, сказали, за двадцать метров в воробья при нулевом рассеивании. Ступак старательно вытер излишек смазки с вороненого металла, взвесил на руках в собранном виде и остался доволен. Это вполне может пригодиться. Забот на новом месте службы было немного, некоторые уезжали куда-то на время, возвращались и молчали.

Политобработка, заметил Ступак, велась очень интенсивно, регулярно, коллективно и индивидуально. Днем и, особенно, вечером всегда куда-то по одному вызывали, что-то выясняли, с другими долго разговаривали. Так старательно не обрабатывали их даже замполиты в армии. Но, тут была не армия, даже не ОМОН. Бери выше. Они — элита безопасности, как сказал полковник, лучшие из лучших. Личная охрана. Хотя того, кого им предстояло охранять «вплоть до пожертвования собственной жизнью», они пока не видели. Ни вблизи, ни издалека. Чувствовали, что он где-то здесь, рядом, в этих постройках-дачах, но где конкретно — не знал никто. И никто ни у кого об этом не спрашивал, — было запрещено. Вообще это было подразделение молчунов. Они молчали с начальством,