Прежде чем оседлать какую, надо подумать, куда поклажу девать.

– Зато у тебя Джим, – выпалил Иванов.

– Был. Нету Джима.

– Что, подстрелили?

– Генерал забрал. Попался на глаза.

– Э, сам виноват! Чудак! Разве можно такого пса генералам показывать? Просил, мне не отдал. Ну и вот…

Кофе был огненно-горячий и вонял бензином. Волошин сгрыз пару сухарей, согрелся, ему по-домашнему стало уютно и хорошо со старым другом. Если бы не завтрашняя забота, которая тяжелым камнем лежала на душе, он готов был сидеть тут до утра.

– Еще налить? – спросил Иванов. – Матейчук!

– Нет, спасибо. Знаешь, я предпочитаю чаек. Слушай, а у тебя траншея пристреляна?

– Репер есть, – сказал Иванов. – За это можешь не беспокоиться. Точность гарантируется.

– Знаешь, не бахай чересчур вначале. Вначале я уж как-нибудь сам. Мне потом надо. Там, на высотке. Как зацепимся.

– С дорогой бы душой. Но ведь начальство потребует. Ему же, сам знаешь, главное – вначале чтоб грохоту побольше. Чтобы залп был.

– Залп, да. А мне не залп надо. Мне хотя бы по паре снарядов на пулемет. Они же, знаешь, имеют способность с того света возвращаться. Кажется, ты его уже разгрохал, два попадания было, а он через пять минут опять лупит.

– Взаимозаменяемость номеров, чего же ты хочешь! – сказал Иванов, принимаясь за вторую кружку. – Огневая подготовка.

– Подготовочка еще та, это я знаю. Под Звоновом взяли в плен немецкого снайпера. Два креста на кителе, можешь себе представить, сколько он настрелял нашего брата. И всего месячные курсы окончил. Спрашиваю, как обучались? Просто, говорит. Каждый день шесть часов огневой подготовки на полигоне. Вот практика.

– А у нас черт-те знает чего только нет в программах. Вон артиллеристов учат. И ПХЗ, и строевая обязательно. Будто на фронте каждый день парады.

– Грешно хвалить противника, но приходится, – согласился Волошин. Он давно уже знал в характере Иванова этот критицизм, который свидетельствовал о наблюдательности друга, его нередкой готовности открыто выложить правду-матку.

– А почему – грешно? Насчет войны они ведь мастера, ничего не скажешь. Не зазорно кое-чему и поучиться.

– Поучиться, да, – сдержанно согласился Волошин. – Особенно что касается пехоты, это точно. Вон сколько у нас до войны было разных уставов по тактике – и все насмарку. Теперь в пожарном порядке сочинили новые: и БУП-один и БУП-два. Конечно, на другой основе. На той основе, какую навязала война.

– Да, да. Но это у вас, у царицы полей. У нас, в артиллерии, все по-прежнему. По-довоенному.

– У вас что, у вас математика. Функции углов одни и те же у нас и у немцев.

– Вот если бы еще к этой математике да побольше снарядов, – вздохнул Иванов. – А то, ну что за работа – на каждый выстрел разрешение у командира дивизиона просить. И так уж бережешь, как скупой рыцарь. Над каждым снарядом трясешься.

– Это конечно. Ну что же, дружище, хорошо у тебя, но надо топать. Послал разведчиков – жду результатов. Хотя бы косогор не заминировали. А то завтра будет сюрпризик.

Волошин вгляделся в свои швейцарские, было два тридцать.

– Не дай бог мины, – сказал Иванов. – Знаю.

– Под огнем тогда разминируй. Попробуй.

– Шпрингены эти, черт бы их взял. У меня же вот командир взвода управления на мине подорвался. Теперь взводом Матейчук командует.

Волошин поднялся, застегнул на крючок воротник шинели. Томик стихов Есенина с заломанной страничкой лежал на примятом лапнике, и он сгреб его большой рукой.

– Знаешь, ты все равно спать будешь, а мне не до сна. Хоть, может, душу отведу, – сказал он. Иванов поморщился, но согласился.

– Только с возвратом. А то тут у меня очередь.

Они оба вышли из землянки на стужу ветреной ночи, молча посмотрели вниз, в сторону невидимой отсюда высоты. Поодаль темнела настороженная фигура часового. Вокруг сонно лежало ночное пространство, полное неясных отдаленных шумов, звуков, шума ветра в кустарнике.

– Ну что ж, спасибо за кофе и беседу, – сказал Волошин, с тихой грустью пожимая теплую руку друга. – Завтра другая беседа будет.

– Завтра другая, – согласился Иванов. – Ну как-нибудь. Желаю успеха. А впрочем, зачем желать – вместе ведь будем.

Глава девятая

С НП Иванова он направился к батальонной цепи, предполагая наконец наткнуться по дороге на пулеметы Ярощука. Но этот Ярощук, наверно, был неуловим сегодня. Комбат прошел по косогору до самого болота, а пулеметов так и не обнаружил. Он опять проминул их и понял это, лишь когда заметил в темноте одиночные ячейки какой-то из своих рот, дальше на болоте темнел кустарник, в котором серели пятна болотного льда. Его никто не окликнул, но он сам уже услышал притишенный в ночи голос Муратова, еще чей-то и догадался, что это вернулись посланные начальником штаба разведчики.

– Надо доложить на КП, – говорил Муратов. – Где старшина? Идите на КП.

– Не надо на КП, – сказал Волошин, приближаясь к нескольким темным фигурам. – Все вернулись?

– Все, товарищ комбат, – тише сказал Муратов. – На высоте «Малой» наши.

Волошин подошел ближе, трое бойцов в шапках с оттопыренными ушами выжидательно стояли, приставив к ногам винтовки.

– Были на высоте? – спросил он.

– Нет, товарищ комбат. До высоты не долезли, трясина там. И так вот, по колено, – сказал один из разведчиков и, распахнув полы шинели, показал темные, наверно, мокрые, ноги. – Но мы слышали.

– Что вы слышали?

– Наши там. Роют что-то. Слышно, как ругаются, и все такое. По-нашенски, по-русски.

Волошин молчал. То, что там наши, а не немцы, позволяло вздохнуть с облегчением, но такой метод разведки этих бойцов – на слух – явно не удовлетворял его. Наверно, заметив недоверие комбата к результатам своей работы, все тот же боец возбужденно сообщил подробности:

– Влезли в кусты, сидим ждем, слышим, они там долбят. Хотели уж лезть по воде, да слышим, по-нашему говорят. «Володя, – говорит, – куда ты подсумки положил?» – «На шинели, – говорит, – мои и твои». Ну понятно, наши, – с уверенностью заключил боец.

– Если наши, то надо установить с ними связь, – сказал комбат. – Договориться о взаимодействии на завтра. Вызовите сюда старшего лейтенанта Кизевича.

– Есть!

Боец побежал в направлении девятой роты, а Волошин задумчиво вглядывался в ту сторону, за болото. Разумеется, в темноте он ничего не увидел, но он знал, что на крохотном этом пригорочке больше взвода не расположишь. Впрочем, даже и взвод, окопавшись, мог бы помочь батальону огнем по высоте «Большой». Только кто его мог занять, этот бугор, – неужто подошел авангард соседа? Это было бы здорово.

Дожидаясь Кизевича, Волошин присел на твердые комья бруствера. Несколько стоящих возле него бойцов принялись усердно стучать ботинками – греть ноги.

– Что там, в самом деле невозможно пройти? – спросил комбат.

– Вода там, товарищ капитан. Не замерзла. Мы попробовали, провалились, насилу вылезли.

– А те как же прошли?

– А кто их знает. Может, где и есть проход. А ночью как найдешь?

«Так, так, – думал комбат. – Но вряд ли их там много. Может, секрет от соседа? Но все равно надо связаться. Надо кого-то послать».

Когда неторопливым шагом подошел из темноты Кизевич, Волошин сказал:

– У вас найдется толковый сержант?

– Это зачем?

– Установить связь с высотой «Малой». Что за болотцем.

– Что устанавливать! – передернул плечом Кизевич. – Там никого нет.

– Как нет? Вот люди пришли, слышали – голоса. Наши, русские.

– Что они могли слышать? Я до вечера туда смотрел – ни живой души. Может, они в темноте не на тот бугор вылезли? Может, правее взяли, там правда кто-то елозил вечером.

Комбат помолчал, не зная, как быть. Уверенный тон командира роты просто обескураживал, но и бойцы тоже были уверены, что не ошиблись.

– Мы прямо шли. Через кустики. Под самый бугор. Но там вода, болото не замерзло.

– Вот то-то – болото. Залезешь – не вылезешь, – сказал Кизевич и отвернулся.

– Тем не менее пошлите сержанта с бойцом. Пусть точно установят, кто и сколько.

– Сержанта! У меня их много?

– Самохвалов у вас есть? Его и пошлите.

Кизевич молча постоял минуту и пошел в ночь, не скрывая своего недовольства новым приказом. Волошину это не очень понравилось, но командир девятой имел особый характер и поступал так не впервые. К тому же он лет на пять был старше Волошина, и это обстоятельство несколько сдерживало комбата в его официальных отношениях с ротным.

Волошин коротко простился с молчаливым, подавленным сегодня Муратовым и пошел в роту Самохина – надо было выяснить наконец относительно главной для них высоты, «Большой». Хотя он и понимал, что ночью силой двух бойцов немного чего разведаешь на довольно широком и мерзлом склоне, но все же. По крайней мере, хоть одна обнаруженная там мина позволила бы ему определить, что высота заминирована и что без ее разминирования нельзя начинать атаку. Но будет хуже, если они там ничего не обнаружат и он завтра влезет с батальоном на минное поле.

В этот раз комбат легко нашел в темноте над болотцем маленький блиндажик Самохина, возле которого его встретил старшина Грак. Он сказал, что лейтенант прилег отдохнуть и оставил его, Грака, дождаться возвращения с высоты разведчиков, которые все еще не вернулись. Комбат минуту молчаливо постоял возле траншейки, послушал: на высоте по-прежнему было тихо и глухо, ни один звук оттуда не долетал против ветра, и Волошин решил возвращаться на свой КП.

– Придут разведчики – сразу ко мне.

– Есть, товарищ комбат.

Дело с разведкой неожиданно затягивалось на обоих направлениях, и это не могло не беспокоить комбата. Особенно тревожила высота «Большая». Что-то очень уж долго не возвращался сержант, только бы он не напоролся там на боевое охранение немцев, думал Волошин. Пробираясь в темноте на свой пригорок с НП, он то и дело останавливался и слушал. Однажды ему показалось, что он слышит долетевшие с высоты голоса. Но, по-видимому, это были голоса немцев, потому что если бы разведчики были обнаружены, то наверняка бы вспыхнула перестрелка – без перестрелки не обошлось бы. Но пока