минные разрывы в болоте и на склоне совершенно закрывали от него высоту, и он переставал видеть, что там происходит. Но когда была видимость, он упрямо нажимал спуск, почти физически чувствуя, как его огонь разметывает земляной бруствер немецкой траншеи. Самое время было атаковать.

После шестой или седьмой очереди, когда он уже хорошо пристрелялся, сзади вдруг послышался шум, и кто-то ввалился в его воронку. Волошин оторвался от пулемета – сплевывая песок, у его ног сидел весь закопченный, запыленный, с разодранной полой полушубка лейтенант Маркин.

– Куда вы бьете? – сорванным голосом закричал новый комбат. – Куда, к черту, лупите?

– Выручаю Кизевича. Вон под самой высотой залег.

– Что мне Кизевич! – сквозь грохот раздраженно закричал Маркин. – Мне эта высота нужна. Ее приказано взять.

– Не, взяв ту, не возьмешь эту! – также раздражаясь, прокричал Волошин. По обеим сторонам воронки сокрушающе грохнуло несколько разрывов, взвыли осколки. Один из них, словно зубилом, звонко рубанул по краю щита, оставив косой рваный шрам на металле. Сверху весомо зашлепали комья и густо посыпалась земля, отряхнувшись от которой они торопливо вскинули головы: еще кто-то ввалился в воронку, за ним следующий – оказалось, это был Иванов с телефонистом. Тоже отплевываясь, командир батареи тыльной стороной ладони протер запорошенные глаза.

– Дают, сволочи! Хорошо хоть, воронок нарыли. А то бы хана.

– Некогда в воронках сидеть! – сказал Маркин. – Пора подниматься. Связь с огневой есть?

– Связь-то есть, – сказал Иванов. – Пока что. А ну проверь, Сыкунов.

– Слушай, – обернулся к нему Волошин. – Кидани парочку по той высоте. Смотри, вон Кизевич у самой траншеи лежит. Ему бы чуть-чуть. Хоть для психики.

– Разве что парочку, – сказал Иванов, доставая из-за пазухи свой измятый блокнот. – А ну передавай, Сыкунов.

– Ни в коем случае! – встрепенулся Маркин. – Вы что? Кизевич большей частью отвлекает. Главное для нас – это высота.

– Они же там все полягут! – закричал Волошин. – Вы посмотрите, куда они добрались. Отойти им нельзя.

– Отойдут, – спокойно сказал Маркин. – Жить захотят – отойдут. Дело нехитрое.

– Теперь им легче вперед, чем назад!

– Давайте весь огонь сюда, по траншее! – жестко затребовал Маркин. – И батареи и ДШК. Через десять минут я поднимаю седьмую с восьмой.

– А девятая? – спросил Волошин и, взглянув в холодные глаза своего начштаба, не узнал их – столько в них было безжалостной твердости. Конечно, это его право распорядиться приданной артиллерией, имея в виду главную задачу, но ведь Кизевич вплотную приблизился к своей удаче или к погибели. По существу, вся судьба девятой решалась в эти короткие секунды, как было не пособить ей?

– Два снаряда всего, – умоляюще сказал Волошин, едва сдерживая быстро накипавший гнев. – Два снаряда!

– Нет! – отрубил Маркин. – Открывайте огонь для седьмой.

Иванов чужим голосом скомандовал доворот от репера и отвернулся с биноклем в руках, а Волошин на коленях бросился к пулемету. Дрожащими руками он снова навел его на верхушку «Малой». Наверное, следовало проверить наводку, но он, весь горя бешенством, надавил спуск, потом, прицелясь, еще и еще, пока пустой конец ленты не выскользнул из приемника.

С успокоительным сознанием исполненного он выглянул из-за колеса пулемета: на высоте за болотцем ветер сносил последние клочья пыли, и он подумал, что стрелял не напрасно. Серые неуклюжие вдали фигурки, которые копошились на склоне, оказались в какой-нибудь сотне метров от немецкой траншеи. Но фигурки не торопились. Ругая их про себя за медлительность, он с неприязнью подумал об их командире Кизевиче, который, впрочем, никогда не отличался сноровкой, всегда медлил и опаздывал. Но вдруг он увидел несколько мелькнувших на самой высоте человек, которые тут же неизвестно куда и пропали, наверно, соскочили в траншею. Там, вдали, слабо бабахнули разрывы гранат, еще кто-то промелькнул на гребне задымленной высоты, и он обрадованно понял: ворвались! Теперь для девятой все будет решаться в траншее.

– Кизевич ворвался! – крикнул он Маркину и схватил из-под ног новую коробку с патронами. Безразличный к его словам Маркин сидел на скосе воронки, со злым видом уставясь на телефониста, который встревоженным голосом вызывал в трубку «Березу», и Волошин понял, что связь с огневой оборвалась. Окончательно убедившись в этом, телефонист бросил на аппарат трубку и чуть приподнялся, чтобы выскочить из воронки на линию. Но не успел он сделать и шага, как, ойкнув, схватился за грудь и осел к ногам Иванова.

– Сыкунов, что? Куда тебя, Сыкунов? – всполошился Иванов, обеими руками хватаясь за связиста и пытаясь расстегнуть неподатливые крючки его шинели. Но лицо телефониста быстро бледнело, веки странно задергались, и слабеющим голосом он выдавил:

– Я все… Убит я…

Кажется, он действительно был убит, полузакрытые глаза его остановились на какой-то далекой точке, рука упала с груди, и Иванов опустил его на дно воронки.

– От черт!

Рядом вскочил на колени Маркин.

– Мне нужен огонь! Огонь мне, капитан! Посылайте этого! – указал он на Гайнатулина. – Эй, слышь? Быстро на линию, устранить порыв!

Гайнатулин, сморгнув глазами, перевел взгляд на Волошина.

– Вряд ли сумеет, – сказал Волошин. – Он из новеньких.

– А мне наплевать, из новеньких или из стареньких. Мне нужна связь. У меня атака срывается.

Связь, конечно, нужна, подумал Волошин, но зачем же так грубо? Он обернулся к Гайнатулину, к которому уже привык за эти несколько часов боя и оставаться без которого теперь не хотел. К сожалению, кроме него, послать на линию тут было некого.

– Давай! – сказал он. – Ползком, провод – в руку. Соединишь порыв – и назад. Понял?

Боец что-то понял, кивнул головой и на четвереньках переполз через край воронки. Перед глазами Волошина мелькнули нестоптанные, усеянные гвоздями подошвы его ботинок, и боец скрылся в поле.

Они стали ждать. Связист уже отошел, на его бескровном лице быстро затвердела чужая, отсутствующая гримаса. Иванов с Маркиным подвинули его тело со дна к краю воронки, где он меньше мешал живым и где лежал иссеченный осколками пулеметчик. Маркин свободнее вытянул ноги и требовательно уставился на Иванова, нервно сжимавшего в руке молчащую трубку. Обычно свойственная капитану выдержка на этот раз заметно изменяла ему, и было отчего. Хотя и прежде связь с огневой позицией рвалась зачастую в неподходящее время, но момента похуже этого просто невозможно было придумать.

Волошин осторожно выглянул из воронки – минные разрывы теперь колошматили высоту «Малую», откуда немцы явно вознамерились вышибить роту Кизевича. Здесь же, по склонам, где расползлись и попрятались по воронкам остатки седьмой и восьмой, только стегали настильные пулеметные трассы. Волошин отомкнул пустую патронную коробку, чтобы заменить ее полной, которая оказалась, однако, сильно покоробленной взрывом. Чтобы не возиться с ней, он выволок из нее всю ленту и подровнял патроны. Он уже успел свыкнуться с этим пулеметом и теперь не без иронии подумал про себя, что если из него не получился комбат, так, может, получится пулеметчик. Во всяком случае, он нашел в этом бою свое дело и уже готов был примириться со своей злой участью. Что же еще ему оставалось?

– Але, «Береза», але! – вдруг обрадованно закричал в трубку Иванов. – Это я. Сыкунова нет, убит Сыкунов. Слушайте команды. Сейчас передаю команды…

Волошин облегченно вздохнул и с удовлетворением подумал о Гайнатулине – молодец, не подвел. Переживет первый страх, пообвыкнет и будет хороший боец, если только немецкая пуля минует его в предстоящей атаке, в которой он нужен был и Волошину. Одному с пулеметом ему не справиться.

– Да, но отсюда же ни черта не видать, – выглянул из воронки Иванов. – Надо выдвигаться.

– Выдвигайтесь! – мрачно сказал Маркин и вынул из кармана трофейную, из белого металла, ракетницу.

– Осторожно, – сказал Иванову Волошин. – Тут они пулеметами просто стерню стригут.

Иванов смотал с начатой катушки длинный конец провода и, прихватив за ремень аппарат, вывалился из воронки.

Оба комбата, дожидаясь начала атаки, остались в воронке. Отношения между ними окончательно рушились, говорить никому не хотелось, и Волошин следил, как змеилась-двигалась на скосе воронки красная нитка провода. Он знал, что, пока она шевелилась, с Ивановым все было в порядке.

– Вы с пулеметом останетесь? – имея в виду предстоящую атаку, спросил Маркин.

– Я с пулеметом. Да, вам известно, что Самохин убит?

– Знаю. Седьмой пока покомандует Вера.

– Нашли командира!

– А что? Девка бедовая…

– Бедовая, да беременная. Вы подумали о том?

– Ну что ж, что беременная. Никто ее тут не держал. Сама осталась. Так что…

– Черт бы вас взял! – не сдерживаясь, выругался Волошин, забыв в этот момент, что час назад сам послал Веру наводить порядок в седьмой. Но тогда он уже утратил свои полномочия отправить ее в тыл, те полномочия, которые вместе с многими другими перешли к Маркину и которыми новый комбат распорядился по-своему. И все-таки было досадно, главным образом от сознания того, что Вере в батальоне не место. Ни до, ни тем более во время этой не заладившейся с самого начала атаки, которая, кроме еще одной, совершенно нелепой смерти, ничего хорошего им не сулит.

Пригнув голову, Волошин сидел на скосе воронки. Провод тихо шевелился у его ног, медленно уходя в поле. Значит, Иванов все полз, наверно, еще не видя траншеи. Но вот широкая петля провода замерла на краю воронки, Волошин торопливо расправил ее изгиб, но провод не шевельнулся. «Сейчас скомандует», – подумал Волошин. Однако минула минута, другая, команды все не было слышно. Молчала и батарея.

– Ну что он там? – нетерпеливо сказал Маркин и выглянул из воронки.

Волошин тоже выглянул, но Иванова нигде не увидел, наверное, тот скрылся за выпуклостью этого склона. Высовываться дальше не имело смысла, они еще подождали, но провод больше не двигался, и гаубичная батарея сзади продолжала молчать.

– Черт знает что! – теряя терпение, выругался Маркин, и в сознание Волошина ворвалась тревога. Как на беду, ни в воронке, ни поблизости от нее нигде никого не было. Погодя немного, не в состоянии одолеть беспокойство за друга, Волошин бросился по его следу из воронки.

– Вы куда? – крикнул вслед Маркин.

– Я счас…

Он торопливо пополз