и тот постепенно крошился, обваливаясь комками и удлиняя обзор по траншее. Горячие гильзы из его автомата сыпались капитану на голову и за шиворот, он тоже поднял свой пистолет, чувствуя при этом, что патроны в магазине вот-вот должны кончиться. Но он знал, что, пока они простреливают отсюда траншею, немцы прорваться в блиндаж не смогут, пятнадцатиметровый отрезок по обе стороны от входа для них был закрыт. Но – гранаты! Немцы могли забросать их гранатами, от которых спасения в траншее не было. Разве что в блиндаже.
В траншейном поединке наступила неопределенная пауза. С бруствера временами слетали разбитые пулями комья земли, и Волошин, оглушенный на правое ухо, не сразу понял, что это стреляли снизу. Оттуда же, ослабленный расстоянием, доносился четкий перестук ДШК, который вел огонь по траншее, очевидно, не давая немцам блокировать блиндаж поверху. Что ж, это была посильная помощь его батальона, и в душе капитана на миг потеплело от благодарности тем, что лежали внизу. «Главное, – думал он, – не дать немцам сунуть гранату в блиндаж, в траншее же пусть рвут сколько угодно».
Повернувшись ровнее, он разрядил пистолет, сунул его за борт шинели, потом, зачерпнув горсть патронов в кармане, принялся торопливо набивать магазин. Но Чернорученко опять полоснул по траншее очередью, и он схватился за пистолет.
– Товарищ комбат, дайте я, – сказал кто-то рядом, и он, оглянувшись, увидел бойца с широко забинтованной головой, который, держа в руках автомат, лез занять его место на входе.
Помедлив, Волошин встал. Боец влез на его место, а капитан спустился на две ступеньки ниже и стал возле двери. В блиндаже, на устланном соломой полу, тесно лежали раненые, в полумраке серели бинты и слабо шевелились бледные лица, в углу кто-то тихо раскачивался в нательной сорочке, остро пахло лекарством. Несколько пар глаз из тесной полутьмы с вопросительным ожиданием уставились на Волошина, и он вдруг ощутил такую беспомощность, какой не ощущал под градом осколков в траншее.
– Ничего! – сказал он в утешение не так им, как больше самому себе. – Будем отбиваться. У кого есть оружие? Давай ближе к выходу.
– Пока есть оружие, мы – бойцы. Будем держаться.
Ответом ему было трудное, напряженное молчание, кто-то обреченно простонал, и он перевел взгляд на Маркина, который в прежней позе лежал на шинели.
– Черт! Не удалось! – тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил Маркин. – Все к чертовой матери!
«Да уж не удалось», – подумал Волошин и, вспомнив комсорга, зашарил по блиндажу взглядом:
– А Круглов здесь? Что с Кругловым?
– Все, нет Круглова, – обернулся на ступеньках Чернорученко. – Вот его автомат. А там сумка, – кивнул он на блиндаж.
Волошин внутренне сжался – значит-таки и Круглов! Еще одного не стало из многих, с кем вместе прошли они весь этот недолгий, но устланный смертями путь батальона… Чья теперь очередь?
Кто-то в наброшенной шинели и с забинтованной рукой, неуверенно ступая между телами, пробрался к двери и передал Чернорученко два снаряженных магазина. Бойца с разрезанным до плеча рукавом, у которого оказалась граната, Волошин посадил возле двери. Но одной гранаты для них было мало.
– Гранат надо больше. У кого еще есть гранаты?
– Вот последняя, – сказал Авдюшкин. – Для сэбе оберегав. Да черт з ей…
Он протянул из угла Ф-1, которую Волошин планкой нацепил себе на ремень возле пряжки. Других гранат у него не осталось. Теперь он снова был готов к бою и, стоя у сырого, из неошкуренной ели косяка, поглядывал в траншею. Рядом на ступеньках, выставив в разные стороны автоматы, сидели Чернорученко и мрачный боец с толсто забинтованной головой.
– Это… Нате вот еще каски, – заботливо передали из блиндажа две немецкие каски. Чернорученко одну насунул поверх шапки, а вторую раненый боец, примерив, зло бросил в траншею.
– Падлой смердит.
Волошин вынул из брючного кармана часы и с удивлением ахнул: было четверть четвертого. А он все думал, что еще утро. Действительно, до вечера осталось совсем немного, хорошо бы дотянуть до вечера. Вслушиваясь одним ухом в громыхание боя, он думал: «А вдруг поднимется батальон?» Если бы он поднялся, может, что-то бы и удалось, пока еще было не поздно. Тогда, может, и они бы тут пригодились.
Но батальон, наверно, уже не имел сил подняться.
Вдруг оба сидящих на ступеньках схватились за автоматы, и одновременно с обеих сторон траншеи слишком знакомо мелькнуло в воздухе. Одна из гранат, прежде чем разорваться, ударилась концом в стенку напротив и отлетела дальше, другая торчком поскакала куда-то по дну траншеи. Как только они рванули, взбив облако пыли, оба автоматчика ударили из своих ППШ, наполнив блиндаж гулким автоматным треском. Волошин, прижимаясь спиной к стене, держал наготове пистолет. Трудно волоча простреленные, без сапог ноги, из угла блиндажа выполз и лег возле входа Авдюшкин. В его сжатой руке блеснула малая саперная лопатка.
– Ах гады! Ну идите, гады! – треща автоматом, исступленно кричал на ступеньках раненый.
Очередного броска гранаты Волошин не успел заметить, возможно, ее перебросили через бруствер, только рядом в траншее вдруг оглушительно грохнуло, пахнув в растворенную дверь блиндажа жарким смрадом взрывчатки, и немецкая каска с головы Чернорученко с железным звоном ударилась о притолоку. На ступеньках, откинувшись навзничь, конвульсивно задергался Чернорученко, выпустив из рук автомат. Волошин подхватил этот забитый песком, горячий еще ППШ и отпрянул к закачавшейся на петлях двери.
– Дверь! Дверь! – закричало в блиндаже несколько голосов. – Держите дверь!
Чьи-то проворные руки мощным рывком грохнули плотно закрывшейся дверью, отрезая от себя все, что было за ней в траншее. Волошин не знал, что произошло с Чернорученко, убит тот или ранен, не знал, в каком состоянии раненный в голову боец, автомат которого, однако, тоже замолк. Испугавшись, что в блиндаж вот-вот ворвутся немцы, капитан через доски двери выпустил наружу три короткие очереди и снова замер у двери. На минуту все там затихло.
– Маты моя ридная! – взмолился кто-то из раненых.
– Мовчи! – крикнул на него с пола Авдюшкин. – Без тэбе тошно.
Опять настала гнетущая пауза, которая, казалось, предшествовала последней схватке. Теперь уже помочь им не мог никто в целом мире, и даже они сами помочь себе не могли. Предстояло, наверно, проститься друг с другом и подумать, как подороже отдать свои жизни.
– Ух, сволочи! Ух, какие же они сволочи!.. – навзрыд плакал в углу раненый в нательной сорочке. – Неужто конец нам?
– Подождите, – не зная еще, чем можно их и себя утешить, сказал Волошин. – Еще не все потеряно. Еще мы подержимся. У нас ведь броня.
– Броня?
– А как же! – ободряюще сказал капитан. – Вот – земля родная. Лучше нет в мире брони. Попробуй пробей, – стукнул он кулаком в стену. – Там, на косогоре, бугорка не было. А тут… Там бы такой блиндаж!
– А це правда! – раздался вдруг просветленный голос. – Я там за лопаточку ховався…
Не успел он договорить, как стены блиндажа снова содрогнулись от мощного взрыва, потом еще одного и еще двух кряду. Дверь они держали подпертой у самой земли ногами. Волошин изо всех сил упирался в ее уголок каблуком сапога, и у него едва доставало силы удержать ногу при взрывах. Вся верхняя часть двери, иссеченная осколками, засветилась десятками щелей и дыр. Держа ее каблуком снизу, он ждал, когда она рухнет на них или разлетится в щепки, и тогда… Тогда предстояла последняя схватка с минимальными для них шансами выйти отсюда живыми. Но дверь выдержала. Гранаты все-таки рвались в отдалении, за три метра в траншее, и он удивился, что ни одна из них не разорвалась под дверью. Впрочем, он тут же смекнул: скатиться гранатам к двери не давали двое убитых. Рухнув на ступеньках у входа, мертвые защищали живых, приняв на себя всю силу взрывов и все осколки. Им доставалось. Волошин уже почувствовал под подошвой жидкую лужицу и понял, что это было. Мертвые истекали живой, еще теплой кровью.
У стены встревоженно завозился Маркин.
Не выпуская из рук пистолета, он выдернул из-под изголовья сумку, коротко бросив в наступившей затем тишине:
– У кого спички?
Кто-то дал ему спички, и лейтенант, поворошив в сумке, выдернул оттуда несколько бумажек, свернул их в трубку. В блиндаже загорелся коптящий небольшой костерок, в который Маркин, нервно сминая, начал совать бумаги. «Предусмотрительный малый», – подумал про него Волошин. У него в полевой сумке тоже нашлось бы кое-что из бумаг, подлежащих уничтожению в такую минуту, но он все тянул, словно на что-то надеясь. Маркин, оказывается, в этом отношении был предусмотрительнее и уже ни на что не надеялся. Что ж, видимо, он был прав.
– Карта у вас? – поднял к нему мрачное лицо начштаба.
Карта с нанесенной на нее обстановкой батальона была у Волошина, и, хотя обстановка эта здорово изменилась за сутки, капитан молча вынул карту из сумки и бросил Маркину.
Блиндаж скоро наполнился дымом. К горящим документам начштаба, именным спискам и картам кое-кто из бойцов начал подбрасывать свои бумаги, которые быстро пожирал огонь. Волошин увидел, как таяла в огненном ворохе маленькая карточка девушки – сначала ее плечо, блузка, затем кудряшки прически, ровненький носик, челочка на лбу. Скоро остался узенький обрез поля, который бесследно смешался с черной золой.
А немцы все медлили. С трудом вынеся эту мучительную паузу, Волошин повернул автомат стволом к двери и протрещал несколькими очередями. Иссеченная пулями и осколками дверь светилась многочисленными дырами, сквозь которые, однако, можно было наблюдать лишь узкий отрезок траншеи напротив. Заглянув в одну из дыр, Волошин увидел вблизи разбитое взрывом лицо Чернорученко… В траншее, кажется, никого не было, немцы, наверно, скрывались за поворотами. Время от времени капитан заглядывал в эту узкую вертикальную дыру в доске и в третий или четвертый раз увидел нечто такое, что его удивило.
Сначала ему показалось, что это был дым, струи которого, расходясь под потолком, тянулись по воздуху к двери и которые собирались теперь в траншее. Но, приглядевшись, он понял, что это было что-то другое. Плотно-серое дымное облако быстро наполняло траншею, уже скрыв ее противоположную стену, затягивая изуродованный профиль Чернорученко. Тошнотворно-удушливый химический запах, проникнув, заполнял блиндаж, бойцы завозились, закашлялись, и
