здорово живешь – шагом марш в тыл?
Маркин был зол и, не стараясь скрыть своего недовольства поступком комбата, еще пробурчал что-то. Комбат, однако, не очень прислушиваясь к его ворчанию, достал из кармана часы и подошел к фонарю. Обе зеленовато-фосфорные стрелки приближались к двенадцати.
– Надеюсь, лейтенант, вы меня за идиота не принимаете?
– Да я что? Я так просто. Сказал…
– Кто-кто, а вы-то должны понимать. Мишени на поле боя нам не нужны.
Он положил часы на край ящика и сам опустился рядом. Маркин с неожиданным озлоблением выпалил:
– А эти, что остались, не мишени?
– От нас! Вот посмотрим, как они завтра поднимутся. Как бы не пришлось в зад каблуком пинать.
– Очень даже возможно. Завтра, возможно, и не поднимутся. Придется и пинать. А через неделю поднимутся. Через месяц уже награждать будем.
Маркин надел в рукава полушубок.
– Если будет кого, – спокойнее сказал он и вытащил из кармана другую тетрадь. – Вот. Боевое распоряжение из полка. На атаку.
Комбат взял тетрадь, наполовину исписанную знакомым писарским почерком, достал из сумки измятую карту. Маркин посидел и, зевнув, откинулся на солому в угол.
Наверху стало тихо-тихо…
Глава шестая
Боевое распоряжение на атаку не много прибавляло к тому, что и без него было известно. Комбат быстро пробежал взглядом две странички рукописного текста, дольше задержался на карте. Постепенно ему стало понятно, что охватный маневр, предписанный командиром полка, вряд ли получится. Для охвата такой высоты, как эта, понадобился бы не один батальон и не одна поддерживающая его батарея. Опять же – соседний за болотом пригорок. С виду это была малозаметная среди мелколесья горбинка, едва обозначенная на карте двумя горизонталями, к тому же располагалась она далеко за флангом, на соседнем, неизвестно кому принадлежащем участке. Но в случае именно этого охватного маневра горбинка оказывалась почти что в тылу боевого порядка батальона, и это уже настораживало. А вдруг там – немцы?
Невеселые размышления комбата прервал настойчивый внутренний зуммер телефона. Чернорученко с охриплой поспешностью назвал свои позывные и снял с головы трубку.
В шорохе и треске помех слышался нервный голос командира полка:
– Опять у вас фокусы, сюрпризы! Когда это кончится, Волошин?
– Что вы имеете в виду?
– Почему вернули карандаши? Вы что, не получили приказ на сабантуй?
– Получил, товарищ десятый, – нарочно невозмутимым голосом ответил комбат.
– Так в чем же дело?
– Я вернул больных.
– Что? Больных? – Гунько коротко хохотнул недобрым, издевательским смехом. – Кто тебе сказал, что они больные? Не они ли сами?
– Ну конечно. У меня же врача нету.
– Слушай, ты… Вы там нормальный или нет? Если вы будете такой легковерный, так у вас завтра в хозяйстве никого не останется.
– Останется, товарищ десятый. А те, кто на санчасть оглядывается, мне не нужны.
– Как это не нужны? Вы понимаете, что вы говорите? С кем вы тогда будете выполнять боевую задачу? Вы просили пополнение. Я вам дал максимум. За счет других, можно сказать. А вы отказываетесь. Я просто не знаю, как это понимать?
Волошин печально вздохнул, ему опять становилось тоскливо и муторно от этого бессмысленного разговора.
– Товарищ десятый! Вот и отдайте их тем, кого вы обделили. Мне хватит.
– Хватит?
– Да, хватит.
Трубка примолкла, потом зарокотала опять, но уже в новом, более нетерпеливом тоне.
– Имейте в виду, Волошин, я вам завтра это припомню. Запросите помощи – шиш получите.
– Не сомневаюсь.
– Что?
– Говорю, не сомневаюсь. Только просить не буду.
– Не будете?
– Нет, не буду!
Трубка замолкла, и он уже хотел отдать ее Чернорученко, как там снова появился голос. Голос был бодрый, почти веселый, и комбат не сразу узнал его обладателя.
– Але, Волошин? Так как вы встретили карандашиков?
– Обычно. Хлебом и солью, – в тон ему, полушутливо ответил комбат. Теперь он не очень выбирал выражения – это говорил заместитель командира полка по политчасти майор Миненко, отношения с которым у комбатов были довольно демократичные.
– Хлеб – хорошее дело, но не забывайте и о пище духовной.
– Ну а как же? Разумеется.
– Так вот что. Надо побеседовать с людьми. Рассказать о положении на фронтах. О победе под Сталинградом, про боевые успехи части. Да и вообще. Вы знаете о чем.
– Вы думаете, я – политрук?
– А это неважно. Институт военкомов отменен, так что…
– Тем не менее вы-то остались. Вот и рассказали бы о положении на фронтах.
– Ну это ты брось, Волошин! – недовольно послышалось в трубке. – Что мне положено, я и без тебя знаю.
Волошин вздохнул полной грудью:
– Товарищ двадцатый! Неужели вы думаете, что у меня перед завтрашним сабантуем нет других дел, кроме как рассказывать о положении на фронтах? Я перед своим носом еще не разобрался в положении.
Он замолчал, в трубке тоже смолкло. Потом Миненко, наверно, подумав, сказал примирительнее:
– Ну хорошо! Я подошлю лейтенанта Круглова. Он проведет беседы, а вы уж обеспечьте людей.
– Завтра?
– Почему завтра? Сегодня.
– Ну что вы говорите, товарищ двадцатый! Люди прибыли с марша. Усталые и голодные. Завтра… Вы знаете, что их ждет завтра. Надо им отдохнуть или нет? В конце-то концов…
Замполита этот выпад комбата мало в чем убедил.
– Ну, ну, ну… Так не пойдет. Мы не можем ни на минуту забывать о политмассовой работе. Мы должны проводить ее в любых условиях. Так требует Верховный Главнокомандующий. Вы понимаете?
Волошин бросил на кожаный футляр трубку и откинулся спиной к стене. От его голоса в землянке проснулся разведчик; поджав ноги, сел возле ящиков лейтенант Маркин… Он пришлет лейтенанта Круглова, думал комбат. Круглова, конечно, прислать нехитрое дело, безотказный комсорг и так только вчера ушел из его батальона в соседний.
А впрочем, так оно, может, и лучше. Пусть приходит Круглов, с ним можно договориться и выкроить для бойцов возможность хотя бы напеременку отдохнуть перед атакой. Иначе завтра от них, задерганных и неотдохнувших, проку будет немного. Это он знал точно.
Разведчик спросонья поскреб под мышками, стянул сапог и начал перематывать портянку. Чернорученко с недовольным видом продувал трубку, проверяя линию. Маркин вопросительно поглядывал на комбата.
– Что он?
Комбат взял с пола карту, на которой из завтрашней задачи еще многое оставалось нерешенным и недодуманным, и, не поднимая взгляда на своего начальника штаба, сказал:
– Товарищ Маркин! Отправляйтесь в девятую и организуйте разведку бугра за болотом.
Маркин немного помедлил, потом подпоясался по полушубку трофейным ремнем с кирзовой кобурой на боку и молча вылез в траншею.
Комбат подумал, что, пожалуй, приказал чересчур официально, мнительный лейтенант мог обидеться. Но теперь у него не было никакой охоты к почтительности – злило начальство, злили немцы, злила неопределенность в обстановке на передовой. А тут еще никаких вестей от разведчиков с высоты. Пора было бы им вернуться и докладывать, да вот – ни слуху ни духу.
Начинался второй час ночи.
Комбат решительно встал с соломы, туже подтянул ремень. Его тревожное нетерпение все усиливалось. В такие минуты было несносно оставаться с собой, тянуло к людям, в роты, и Волошин откинул на входе палатку.
– Придет Гутман, пусть остается тут.
– Есть, товарищ комбат, – согласно ответил Чернорученко.
На НП в боковой ячейке тихо шевелилась темная, завернутая в плащ-палатку фигура – боец уважительно повернулся к комбату, привычно ожидая его вопросов. Волошин остановился, прислушался: ночь была тихая и загадочная, какая редко выпадает на передовой, – по крайней мере, поблизости нигде не стреляли. Где-то невдалеке слышались голоса, но вряд ли на его участке, наверно, в ближнем тылу у соседей.
– Ну что, Прыгунов?
– Так, ничего. Постреляли немного да стихли.
– Давно?
– С полчаса назад. Пулемет потыркал, потыркал и смолк.
– Ракет не бросали?
– Две всего. Часовые, наверно.
Может, часовые-дежурные, а может, и боевое охранение – если засекли разведчиков. А может, те уже вернулись, да Самохин медлит с докладом, хотя такое промедление на него непохоже.
– А из-за болота, с высоты «Малой», ничего не было слышно? – спросил он у Прыгунова.
Тот повертел головой:
– Нет, ничего, товарищ комбат.
Волошин помолчал, вслушиваясь, и разведчик начал обмахиваться, шлепая себя рукавицами по бокам, – грелся.
– Сколько времени уже, товарищ комбат? Часов двенадцать есть?
– Половина второго.
– Ну, через полчаса сменят. Кимарнуть часок до утра. А утречком наступления не ожидается? – тихо, без особенного интереса спросил разведчик. Волошин внутренне поморщился от этого, неприятного теперь вопроса.
– Ожидается, Прыгунов. Утром атака.
– Да? – не слишком даже удивившись, скорее с привычным равнодушием произнес Прыгунов. – Тогда хуже дело.
Да, завтра будет похуже, это наверняка, но говорить о том не хотелось. Заботило множество вопросов, немаловажных для этого завтра, и среди них самым главным был результат разведки нейтралки и того бугра за болотом. Но тут, наверно, надо бы довериться Маркину. Если уж приказал, то надо бы набраться терпения и дождаться выполнения этого приказа. Но, как всегда, в таком положении ждать было невмоготу, и Волошин, постояв немного, оперся коленом на край бруствера и выбрался из траншеи.
Глава седьмая
Комбат тихо шел по косогору к болоту. По-прежнему было темно, напористый восточный ветер суматошно теребил сухие стебли бурьяна, с тихим присвистом шумел в мерзлых ветвях кустарника. Сдвинув кобуру вперед, Волошин настороженно посматривал по сторонам – все-таки шел один, и мало ли что могло с ним случиться среди глухой ночи в полукилометре от немцев. Они ведь тоже, наверно, не спят – организуют оборону, охранение, ведут поиск разведчиков и, может, уже рыщут где-либо поблизости в тылах его батальона.
Наверно, нет ничего хуже на войне, чем случайная смерть вдали от своих, без свидетелей.
В данном случае скверной казалась не сама смерть, а то, как к ней отнесутся люди. Наверняка найдутся такие, что скажут: перебежал к немцам, как это случилось осенью после исчезновения их командира полка Буланова и его начальника штаба Алексюка. В сумерках приехали верхами на КП второго батальона, поразговаривали, закурили и отправились в третий, до которого было километра два логом через низкорослый кустарничек. Однако в третий они так и не прибыли. Исчезли бесследно,
