того, как огненные трассы замелькали наперерез. Федор упал. Потом говорил, что испугался ее отчаянного крика, подумал: ранена. А она закричала, испугавшись за него, и тем спасла его. Двух разведчиков там убило.

Здесь невозможно было ни крикнуть, ни позвать на помощь.

Плач ее вдруг сам собой прекратился. Как нередко случалось, после слёз наступило облегчение. Было уже почти темно. В лесу под соснами и вовсе ничего не было видно. Она снова пошла, опасаясь, как бы не наткнуться где-нибудь на полицию. Ясно понимала, второй раз им не спастись.

А может, полиция раньше нее обнаружила Федора? Если пошла по следам повозки, очень даже возможно. Но тогда что же выходит? Выходит, что он снова попал в их лапы, а она спаслась? Но это было бы ужасно. Что он подумает о ней?

Она уже не шла — слепо брела в ночной темноте, протянув вперед руки. Часто спотыкалась о какую-нибудь кочку или хворостину, которых здесь валялось немало. Хорошо, что нигде не напоролась на острый еловый сук, торчащий из комля. Даже приблизительное направление она окончательно потеряла и даже не пыталась угадать. Темные пятна в лесу — преимущественно от можжевельника — казались ей затаившимися живыми существами, и она подолгу вглядывалась: шевелится или нет? Казалось по-разному, но надо было идти. И она шла. Надеялась где-нибудь наткнуться на лошадь, все-таки лошадь могла быть заметной и ночью. Но ни лошади, ни человека нигде в лесу не было.

Она выбивалась из сил и часто останавливалась. От непрестанно досаждавших ей комаров уже не отмахивалась. Оцарапанные в зарослях ноги саднило, как от ожогов. Под утро упала в папоротнике и не нашла в себе сил подняться. Казалось, забылась на какую-нибудь минуту, а когда очнулась, увидела, что вокруг светло. Поблизости видны стали обступившие ее сосны, редкие рябинки меж ними. В растерянности поднялась, недолгое сонное забытье словно отрезвило ее. И она впервые явственно поняла, все — напрасно! Напрасно искать его, сломя голову бегать по лесу. Он исчез для нее навсегда. И ей почему-то не стало оттого страшно, — наверно, весь свой страх она пережила вчера. Стало горестно. Так горестно, как не было вчера, когда их схватили. Вот как сошлось, скрутилось в одно — жизнь и смерть, доброе и злое, не оставив капли надежды. Идти в отряд было мучительно стыдно, но куда же еще могла она пойти?

Как и ночью, побрела по лесу — между редких высоких сосен, по мягкому зеленому мшанику. Потом вышла на лесную просеку, вслушалась в таинственный гул проводов вверху. Телеграфная линия, видимо, вела в местечко, куда их вчера везли, и Зина свернула в негустой здесь подлесок. Вслушиваясь в загадочные звуки леса, сразу уловила дальний топот лошадиных копыт. Наверно, близко проходила дорога. Не та ли проклятая дорога?.. И она подумала, что, может, на дороге что-то поймет, прежде всего — в какую сторону идти. Или у кого-нибудь спросит…

Дорога оказалась совсем близко, за крохотной рощицей молодых березок. Ее невысокую насыпь девушка увидела с травянистой, поросшей редким кустарником низинки. На дороге вроде никого не было, и Зина остановилась. Тем временем совсем рассвело. Невидимое за лесом ярко светило утреннее солнце, в небе неподвижно застыли два крохотных облачка. Присев за кустиком, Зина недолго наблюдала за дорогой, соображая, куда податься? Вправо или влево? Или перейти на ту сторону. Она уже знала, что переход дороги — самое опасное дело. Но оставаться здесь нельзя — днем ее могли обнаружить. Тем более, что где-то поблизости возможна засада. Или патрули. А то еще в лесу устроят облаву…

Пока она рассуждала так, невдалеке на дороге появилась повозка. По мере того, как она приближалась, девушка все ниже склонялась к траве. Скоро стало видно, что в повозке, запряженной сивой лошадкой, сидел дядька в зимней шапке-ушанке. Он, не спеша ехал куда-то, пошевеливая вожжами. Босые его ноги свисали, казалось, к самой канаве. Когда подъехал ближе, Зина увидела немолодое, покрытое седой щетиной лицо. Понурый, озабоченный. Он был совсем рядом, и девушка поднялась из-за куста.

— Эй, постойте!..

Дядька вскинул голову, остановил повозку. Зина подошла к дороге.

— В какую сторону местечко? — спросила она, чтобы скрыть свой интерес.

— А тебе разве в местечко? — прошамкал он беззубым ртом, и она поняла, что ее хитрость не удалась.

— Мне в другую сторону.

— Другая сторона — там, — махнул он кнутом. — Деревня Войтовичи. Тебе туда?

Зина не успела ответить, как оба они встревоженно оглянулись. Из-за поворота показались два всадника, и она бросилась за канаву. На беду кустики оказались редкими, насквозь просматривались с дороги. Отбежать дальше не было времени, и она затаилась за крайним, наверно, не самым для того подходящим. На былинку возле ее руки откуда-то опустилась бабочка, похожая на двух вчерашних, с глазастыми крылышками. Девушка невидящим взором уставилась в нее, вся уйдя в слух. Стук копыт на дороге быстро приближался, она понадеялась, что всадники проедут мимо… Но нет, — они остановились, и вот совсем близко услышала грозный матерный бас:

— Кто здесь был?

— Где?

— Только что. На дороге!

— Так я не видел…

— Врешь! Кто был — тебя спрашивают?

Ну все, поняла Зина, она пропала. Окончательно и навсегда. Дед видел, куда побежала, и сейчас покажет. Надо же было ей к нему подходить…

Видно, старик упрямился, наивно божился, что никого не видел. Один полицай продолжал допрос, а другой тем временем повернул лошадь назад.

— Да вот она, вот! — вскричал он совсем близко, и у Зины помутилось в глазах. Лошадь перескочила обросшую бурьяном канаву, едва не задев притаившуюся за кустом девушку. — Попалась, пташечка! А ну вылазь, твою мать…

Зина медленно поднялась, бросив прощальный взгляд на траву, — бабочки там уже не было. На дороге другой полицай хлестал кнутом старика, не пожелавшего сказать им правду. Старик молчал, прикрываясь вскинутой над головой рукой, и Зина подумала: вот еще жертва… Очень не вовремя вышла она к дороге. Видно, и родилась тоже не вовремя, — вот в чем дело…

Ранний летний рассвет застал Федора все на той же лесной дороге. Куда вела эта дорога — неизвестно, но ехать здесь было сподручнее, чем в бору или в зарослях. Лошадь пошла живее, надо крепче держаться, а это без седла, да с раненой ногой для него непрестанное мучение. Одной рукой он сжимал короткий клок лошадиной гривы, а в другой держал повод. Впрочем, повод мог бы и не держать, править тут было некуда, лошадь чуяла дорогу сама. Но он хотел скорее выбраться из леса, хотя и понимал, что в поле может быть хуже. Тем более что стало быстро светать, погасив звезды, светлой полосой между хвойных вершин прояснилось небо. Под этой, быстро светлеющей полосой он и ехал, привычно вслушиваясь в звуки пробуждающегося леса. Хотя звуков было немного — в хвойных дебрях редко водились птицы, их рассветные хоры звучали теперь в других местах. Лишь однажды где-то в чащобе проворковали и смолкли лесные голуби. Федор пожалел, что не успел потемну выбраться в поле, чтобы застать звезды. Утром без звезд не сориентируешься — рельеф незнакомый, а деревни лучше объезжать стороной. Особенно здесь, в прилесном районе, полно полиции. Рассветная пора для партизан — самое опасное время, все неожиданное большей частью случается на рассвете. Как и с ними вчера… Вот же втяпались, дурни битые, в который раз с отчаянием думал он. Поторопились, сократили путь. Но — Зина! Правда, она ни о чем не просила, не предлагала, да он и сам понимал, что ей надобно. То же, что и ему. Все-таки они любили друг друга…

Прежде чем выбежать в поле, дорога спустилась в неглубокий овражек с болотистым берегом, в котором едва не завязла лошадь. Немалых усилий стоило Федору удержаться верхом, пока она кидалась из стороны в сторону, хлюпая ногами в раскисшей болотной жиже. Но потом стало сухо, лошадь ровно пошла по наезженной полевой дороге. Из-за чахлых кустиков на покатом пригорке скоро открылось широкое ржаное поле. Рожь была так себе — местами погуще, а больше реденькая и низкорослая. Но все равно дружно красовалась в положенный свой час облепленными пыльцой колосками.

Уже совсем рассвело, и его могли увидеть издали. Федор напрягал память, чтобы узнать местность. И напрасно — ничего здесь вспомнить не мог, это поле видел впервые. Ехал настороженно, готовый ко всему. Хотя что бы он мог предпринять, если бы что-то случилось? Оружия у него не было, нога остро болела, возможности для спасения — кот наплакал. На что приходилось надеяться, кроме как на авось? И еще— на эту загнанную лошадку.

Пока что лошадка выручала. Показалось Федору, вместе с ним чутко вслушивалась, поводя коротенькими ушами. Но вот эти уши тревожно замерли, Федор бросил взгляд влево — за ржаным пригорком показалось несколько соломенных крыш— деревня. Дорога, несомненно, вела туда, и Федор круто повернул лошадь в рожь. Впереди, хотя и далековато, зеленело несколько молодых сосенок.

Реденькая низкорослая рожь не могла скрыть его, беспокойно шуршала под ногами лошади. Федор уже немного отъехал от леса и наверняка стал виден из деревни. Надо поскорее убраться с этого поля, подумал он, нетерпеливо задергав поводом.

И тут над полем раздался крик. Что кричали, Федор не понял, но вполне мог догадаться. И он хлестнул поводом по натертому, в пятнах загривку. Крик прозвучал резко, угрожающе, — на пригорке во ржи появились два всадника, третий торопился вдогонку сзади. Они требовали остановиться. Вцепившись в лошадиную гриву, Федор пригнулся, концом повода отчаянно нахлестывая лошадь. Из последних сил он скакал к сосенкам.

Преследователи его настигали, повернули чуть в сторону, наперерез, над полем вдали громыхнул первый выстрел. Федор не остановился. Гнал и гнал лошадь, почти физически ощущая, — следующий выстрел свалит его наземь. Но и следующая пуля пронеслась мимо, наверно, попасть в него на скаку было все же не просто. Третьего выстрела он не услышал, лишь в замешательстве ощутил, как, странно споткнувшись, припала на задние ноги лошадь. Чтобы не свалиться, Федор обхватил ее горячую шею, и в следующее мгновение он и лошадь рухнули вместе наземь.

Падая, все-таки успел выхватить из-под лошади здоровую ногу, отпрянул в сторону. Минуту лежал на боку, растерянно наблюдая, как бьется о землю лошадь. Безуспешно пытаясь подняться, она рыла копытами землю, все больше заваливаясь на бок. Но вот ноги ее подломились, голова запрокинулась, из оскаленной пасти хлынула кровавая пена. Недолго и тщетно дергаясь, она оседала все ниже. По взмокшей от пота шее раз и второй пробежал нервный спазм,