– Ни уважения тебе, ни уступки! Вот молодежь! – ворчал между тем Данила. – Раньше было не так.
– Что бы вы делали без этой молодежи? – резко сказал Степка, почувствовав, как с катастрофической неизбежностью в нем нарастает гнев. – Блох по хатам плодили?
Обычно сдержанный, флегматичный Данила в этот раз из-под нависших бровей недобро нацелил в него узенькие щелочки глаз.
– А ты нам не указ! Не командир, значит, чтоб указывать!
– Очень ты командиров любишь! Все чтоб командовали! Небось без команды и в лес не пошел! Ждал, пока с печи стащат!
– Мое дело! Не тебе упрекать старших. Сопляк еще!
– Будет, не заедайтесь! – прикрикнул Бритвин. – Толкач хоть и злой, но смелый. Молодец!
Степка внимательно посмотрел на Бритвина, но тот невозмутимо выдержал его взгляд. Степка улыбнулся одними губами – нет, на такую дешевую приманку его не возьмут.
– Хвалите? Как и его хвалили?
– Это кого?
– Митю, кого!
Бритвин неопределенно хмыкнул.
– Ну, знаешь! Надо было, так и хвалил.
– А теперь не надо? Теперь меня надо? – отрывисто спрашивал Степка и перестал жевать.
Кусок хлеба во рту жестко выпирал за его щекой.
Бритвин нахмурился.
– А ты что, недоволен?
– Доволен!
– Слава богу! А то я подумал: в обиде. Оттого, что, как вчера Маслаков, на мост не погнал.
«Ах вот что!» – мелькнуло в голове у Степки. Может, Бритвин еще начнет упрекать его за неблагодарность? Действительно, на мост не погнал, дело сделали, и все наилучшим образом. Даже взрывчатку для отряда сэкономили – на стороне достали. И все-таки до Маслакова ему далеко.
– Маслаков не гнал! – срываясь, выкрикнул Степка. – Маслаков вел. Это ты гнал!
– Кого это я гнал?
– А Митю! Вспомни!
Распоясанный босой Бритвин вдруг вскочил на ноги, придерживая руками сползавшие темно-синие бриджи.
– Ах ты сопляк! Оговорить хочешь! У меня вон свидетель! А ну, пусть скажет: гнал я или он сам?
– Сам, сам! – охотно подтвердил Данила. – Просил Христом богом. Чтоб, значит, за батьку оправдаться.
– Понял? Полицая сынок к тому же! Учти!
Степка молчал, несколько растерявшись от столь неожиданного поворота ссоры. Да, тут они правы. Просился, это верно. И что сын полицейского – тоже правда. Но что же тогда получается?
– Выходит тогда, что сын полицая мост взорвал? А не мы? Так?
– Нет, не так! – твердо сказал, как обрубил, Бритвин. – Мы взорвали. Мы организовали и руководили. Я руководил. Или ты не согласен с этим?
Он не знал почему, но с этим он действительно был не согласен, хотя и ругаться больше не стал. Что-то в его захмелевшей голове перепуталось – не разобраться. Только какой-то самой упрямой и самой ясной частицей души он чувствовал, что все-таки Бритвин не прав, и он никак не мог примириться с ним.
Данила желтыми редкими зубами драл кусок мяса и с полным ртом говорил:
– Это самое… Если бы не они, – кивком бороды он показал на Бритвина, – если бы не они, все бы пропало.
Степка поднял голову и, почувствовав что-то загадочно-важное в этих словах, поглядел на Данилу.
– Ага. Когда конь подбрыкнул на мост, они бабахнули – и готово. Аккурат посреди моста.
– Кого? Коня?
– Ну. Того Рослика. Вот снайпер, а-яй! – низким голосом невозмутимо гудел Данила.
В шумной и шаткой голове Степки блеснула запоздалая догадка. Ослепленный ею, он минуту не мог произнести ни слова и только переводил ошеломленный взгляд с Бритвина на Данилу и обратно. Но мало-помалу все становилось на свои места, и он совершенно определенно понял, почему не побежал с моста Митя – подросток бросился спасать Рослика. А ему, дураку, показалось тогда, что в коня стрелял полицай.
– Сволочь! – уже не сдерживаясь, выкрикнул Степка. – Ты – сволочь! Понял?
Почти не владея собой, Степка вскочил на ноги, его сжатые в кулаки руки дрожали, он задыхался от возмущения. Бритвин минуту сидел, обхватив колени, будто сбитый с толку его словами.
– Ах вот как! – наконец произнес он и тотчас вскочил на шинели. – Сдать автомат!
На этот раз опешил Степка.
– Автомат? А ты мне его давал?
Бритвин угрожающе шагнул к Степке, но тот, опередив его, с неторопливой уверенностью нагнулся и, подняв свой новенький, с лаковой ложей ППШ, закинул его за плечо.
– Сдать автомат! – гневно потребовал Бритвин.
– А хрена вот!
– Ты что, сопляк! Выпил, так бунтовать?! Против командиров идти?!
– Ах так!
Из-под штабеля с испугом на лице торопливо и неловко поднимался Данила. Бритвин, выждав секунду, молча повернулся и решительно схватил прислоненную к бревну свою трехлинейку. С ней он уверенно шагнул к Степке.
– Не подходи! – крикнул Степка и вдоль штабеля отступил на один шаг.
Но Бритвин и еще шагнул, перехватив винтовку прикладом вперед, – озлобленный, ловкий и решительный.
– Не подходи, говорю! – с дрожью в голосе предупредил Степка и рванул с плеча автомат. От бешенства и волнения он трудно, устало дышал, заходясь в обиде оттого, что их двое против него одного.
Бритвин остановился, сомкнул насупленные брови, с недобрым блеском в суженных глазах, но вдруг прыгнул вперед и оказался напротив. Степка дернул рукоятку – затвор легко щелкнул в тишине, став на боевой взвод. Обдирая о бревна спину, Степка прижался к штабелю.
В озверевших глазах Бритвина скользнула нерешительность, но тут же они вспыхнули новым гневом, он сделал резкий выпад вперед и взмахнул винтовкой. Степка пригнулся, но неудачно – боль электрическим ударом пронизала его от шеи до пят. Парень едва не уронил автомат и сжал зубы. Нестерпимая обида захлестнула его, не своим голосом он крикнул: «Сволочь!» – и, задохнувшись, ткнул от себя автоматом. Коротенькая, в три пули очередь упруго треснула в лесной тишине.
Выронив винтовку, Бритвин согнулся, обеими руками схватился за живот и, шатко переступая, начал клониться к земле.
В гневе и горячке парень едва понял, что случилось, как на штабеле сзади что-то хакнуло, и широкие чужие руки сомкнулись на его груди. Степка рванулся, стараясь освободиться от насевшей на него тяжести, но силы были неравны. Он понял это и, дергаясь и слабея, все ниже оседал на коленях, пока не воткнулся лицом в мшистую мякоть земли.
– Вяжи его! Руки вяжи! – надрывался где-то плаксивый голос.
Данила уже без надобности крутанул его на земле, выше заломил руки, коленом мстительно пнул в ребра ниже лопатки – в глазах у Степки блеснул и расплылся желто-огненный круг. Но он смолчал, не запросился, изо всех сил сдерживая боль и задыхаясь от удушливо-кислой, разрывавшей его грудь вони…
Наткнувшиеся на них хлопцы из разведки к вечеру принесли Бритвина в отряд.
Степку со связанными руками пригнал под автоматом Данила.
Глава восемнадцатая
А теперь вот сиди.
Солнце из-за еловых вершин ярко высвечивает одну сторону ямы – становится теплее. Лес вокруг вовсю уже полнится звуками: слышно, переговариваясь, строится невдалеке группа партизан, наверно, на очередное задание; кто-то из посыльных, громко окликая по пути знакомых, разыскивает начальника хозяйства Клепца; в другой стороне отпрягают коня – грохают брошенные на землю оглобли, слышится тихий перезвон удил и скрип сбруи. Новый часовой нет-нет да и подойдет к яме, заглянет в нее – на земляные комья тогда ложится его резкая изломанная тень и тут же исчезает. Хотя он и утешал Степку, но, по-видимому, разговаривать с арестованным у него нет больше желания, и парень чувствует это. Какая-то пугающая отчужденность уже обособила его от других, вчерашних его товарищей по отряду и поставила в особое положение – обидное и угрожающее. Но что ж, наверно, он виноват.
Наверху, судя по звукам, ничего особенного не происходит, там с полным безразличием к нему идет повседневная отрядная жизнь. И потому неожиданно донесшийся знакомый голос заставляет его съежиться.
– Вот где они! А я искал, искал…
Степка сразу догадывается, что это за ним. Но почему Данила?
– Ну, где он? Сидит?
В земле гулко отдаются шаги, оба с часовым они идут к яме, и вскоре Степка видит над собой знакомые взъерошенные космы Данилы. Ну, что ему еще надобно?
– Во посадили! Как волка, а? На, поесть принес.
В яму свешивается на проволочной дужке переделанный из какой-то жестянки котелок, на краю его свежий, едва подсохший потек кулеша. Запах съестного сразу забивает все другие, затхлые запахи ямы. Степка, ощутив минутную радость, перенимает котелок, зажимает его между колен.
Ложка у него есть, он тут же достает ее из кармана – свою давнюю алюминиевую кормилицу с коротко обрезанным черенком, – отирает пальцами сор и начинает есть. Данила садится на краю ямы. Рядом стоит часовой.
– Знаю я этого Бритвина, – говорит часовой. – Занудливый, не дай бог. Вон зимой Маланчука в Подосиновиках застрелил. Будто за нарушение дисциплины. Подлый он.
– Подлый, да, – легко соглашается Данила, и Степка поперхается от удивления – смотри, как быстро переменил мнение! Он коротко поглядывает снизу вверх: Данила не спеша крутит папироску, его черное заросшее лицо сегодня непроницаемо.
– Говорят, подрались? – спрашивает часовой.
– Было, – неопределенно отвечает Данила. Судя по его настроению, рассказывать, как и что произошло вчера, он не намерен.
– На этой проклятой войне все бывает. Ты, может, на закурку богат?
– Где там! Мусор собрал.
– Так бычка оставишь. А то два дня не курил – уши опухли. С такими, как этот Бритвин, лучше не задираться. Ну их! Что нам, больше всех надо? Делают, как знают, черт с ними.
– Ну, – коротко подтверждает Данила, напустив в яму дыма.
Разговор не клеится, часовой ждет бычка, и Данила с жадной поспешностью дотягивает папироску.
– На, кури.
Кончиками пальцев часовой берет у Данилы окурок и отходит. Данила молча и тяжело смотрит, как Степка выскребывает котелок.
– Ну, поел?
Степка молчит: что ему разговаривать с человеком, от которого неизвестно чего ожидать.
– Бритвину операцию делать будут. Сказал, чтоб тебя привел.
Еще чего не хватало! Что ему делать у Бритвина – ругаться разве? Но ругань уже окончена. Теперь дело за начальством, оно все и решит. В его
