сказал Данила.

Маслаков энергично встал на ноги.

– Ну, потопали! Данила, бери канистру!

Глава пятая

Они выходили из Гриневичского леса. Ельник редел, видно, кончался, шире раздалось небо над головой, уже рядом была опушка. Вдруг Маслаков коротко бросил: «Постойте!» – шагнул с дороги и скрылся в сплошной чащобе молодого подлеска. Остальные остановились на краю дороги. Данила, отсапываясь, поставил канистру и сел, где стоял. Бритвин настороженно глядел в подлесок. Степка, положив на траву винтовку и опустившись на колено, принялся затягивать проводом сапог. Но не успел он завязать узел, как из ельника донеслось:

– Сюда давай!

Они встали и полезли в молодой еловый подлесок, источавший резкий смолистый запах. Раздвигая неподатливые колючие сучья, Степка через минуту вылез на более просторное место. Тут уже был край леса. Над молодой хвойной порослью, убегавшей по пригорку вниз, возвышались две толщенные, увитые прядями мха ели с разлапистыми сучьями. Возле ближней из этих елей, склонив голову, стоял Маслаков.

– Давайте подправим скоренько.

В земле неглубокой впадиной наметилась несвежая, наверно прошлогодняя, могила. Небрежно накопанная земля осела, края могилы обсыпались. Маслаков начал сапогами сгребать к ней песок. Данила поставил канистру.

– Что, знакомый? – спросил Бритвин.

– Двое наших: Кудряшов и Богуш. Осенью в Староселье на засаду нарвались. Кудряшова на месте в лоб, Богуш по дороге умер.

Степка прислонил к еловому комлю винтовку и без лишних расспросов подался к командиру. Грести песок сапогами он не решился, опасаясь вовсе остаться разутым, и начал руками разравнивать его по форме могилы. Данила с Бритвиным стояли поодаль.

– Ну что? – вскинул голову командир. – Давай, Данила, дерна поищи. Обложить надо.

Данила молча вытащил из ножен на ремне немецкий штык-тесак и вразвалку неохотно поплелся в заросли. Бритвин опустился под елью.

«Падла! – подумал Степка, шлепая ладонями по волглой земле. – Боится руки запачкать. Начальничек!»

Пока они вдвоем возились с могилой, Данила в поле кожуха принес три куска дерна, вывалил рядом. Маслаков приложил дерн к краю могилы, но его было мало. Тогда под елью нетерпеливо поднялся Бритвин.

– Дай штык! А то провозишься тут…

Данила отдал штык, и он решительным шагом двинул к опушке. Несколько помедлив, Данила пошел следом. Степка подумал, что и ему следовало бы включиться в эту работу, но прежде, чем отправиться туда, он сказал Маслакову:

– Знал бы, не пошел.

– А что?

– Да этот… Бритвин.

– Ничего, – сказал командир, помолчав. – Не обращай внимания. Придирчивый, зато головастый.

Все по разу они принесли десяток дернин, и Маслаков кое-как обложил могилу. Получилось совсем не плохо – почти как на кладбище.

– Вот и порядок! Славные ребята были, – будто оправдываясь, сказал Маслаков.

Бритвин поморщился:

– На всех славных время не хватит.

– Сколько того время? Полчаса.

– Бывает, что и полчаса дорого. Особенно на войне, – сказал Бритвин, полой шинели вытирая ладони.

Степка невзначай глянул на его руки – грубые и натруженные, с корявыми пальцами, на которых бросались в глаза толстые обломанные ногти. Уже без недавней неприязни парень подумал, что, возможно, Бритвин и не такой уж плохой, как показалось вначале. Но чувство неприязни к нему окончательно еще не исчезло.

Бритвин между тем поправил на плече свою СВТ с обшарпанной ложей и, сделав шаг, оглянулся, поджидая Маслакова.

– На диверсиях время – золото. Что-что, а это я знаю. Двенадцать поездов рота фуганула. Вон от Клепиков до Замошья под насыпью – сплошь моя работа.

– Под насыпь старо, – сказал Маслаков. – Что под насыпь пускать – в выемках надо.

Бритвин, будто отстраняя его, двинул рукой.

– Ничего, и так неплохо.

Спорить с ним Маслаков не стал. Поработав, он разогрелся и, сняв с телогрейки ремень, подпоясал им гимнастерку. Степка украдкой поглядывал на Бритвина и думал, тоже – его работа! У них в отряде еще зимой было приказано диверсии на дорогах устраивать только в выемках, потому что спущенные под откос поезда останавливали движение на полдня, не больше.

– А насчет могилы, – сказал Маслакову Бритвин, – так можно бы дядькам поручить. Дядьки бы позаботились.

– Очень нужно.

Они остановились возле канистры, за которую теперь не спешил браться Данила, и Бритвин, наверно, понял, что пришла его очередь.

– Неудобно же! Как вы ее несли? – удивился бывший ротный, приподнимая посудину.

Оглянувшись вокруг, он подобрал кривоватый еловый сук и продел его в ручки канистры.

– Так будет лучше. А ну, берись, парень!

Это относилось к Степке, который, однако, не тронулся с места: дураков нет, он свое отнес. Если что, пусть берется Данила.

– Ваша очередь. Ну и несите!

– А ты попробуй!

Но Степка не хотел и попробовать, и тогда за конец палки взялся Маслаков. Правда, скоро обнаружилось, что командиру нести неудобно: сползал с плеча автомат, левой же рукой Маслаков двигал осторожно, не разгибая в локте, – наверно, еще болела. Тогда вперед вышел Данила.

– А ну дайте!

– Что, во вторую смену? Пожалуйста, – улыбнулся Маслаков.

Взяв канистру, Данила с Бритвиным пошли по склону пригорка вниз, рядом шагал командир. На опушке, едва высунувшись из леса, он остановился: впереди была деревня – за не вспаханными еще огородами серели соломенные крыши хат, хлева, на выгоне паслись гуси, и трое ребятишек сидели верхом на изгороди. Минуту вглядевшись сквозь редкий еще кустарник, Маслаков круто повернул в сторону, в ольшаник. В ольшанике они скоро наткнулись на изрытую кротами тропинку, которая вывела их к ручью на лугу. Ручей перешли по двум хлюпким жердям. Потом опять подвернулась малоезженая полевая дорожка, приведшая их к густой стене мрачного ельника. Хотели было сразу скрыться в нем, но дорога с километр тянулась у самой опушки вдоль поля, ярко зеленевшего густыми полосками озими. Война войною, а крестьянская душа без земли не могла: в деревнях и пахали и сеяли. Маслаков непрестанно посматривал по сторонам, оглядывался. Бритвин далеко не отрывался от него, жилистый рукастый Данила неслышно шагал в своих легких на ходу лаптях. Степка, отстав, тянулся за всеми – на ноге сбилась портянка, вроде натирала пятку, в намоченных на болоте сапогах надоедливо чавкало.

Наконец дорога опять повернула в лес, под навись еловых ветвей, и у всех отлегло на душе: лес был союзник.

– Ну, больше деревень не будет, – вздохнул Маслаков. – Загораны спалены, Ковши хуторские лесом обойдем.

– Прохвичи еще, – низким, глуховатым, как из бочки, голосом отозвался Данила.

– Прохвичи останутся в стороне. За речкой.

– За речкой, ага. Племянница там замужем.

Это был намек, который таил в себе немаловажный смысл. Если у кого в деревне случались знакомые или, что еще лучше, родственники, то это обещало многое, и не для одного только лесного родича. Маслаков, конечно, понимал это не хуже других и, наверно, поэтому минуту молчал, что-то прикидывая.

– Потом. Как назад пойдем. Не теперь.

– Теперь нет. Где уж теперь, – согласно подхватил сзади Данила.

Неожиданно для себя Степка почувствовал легкое разочарование: зайти в деревню всегда было кстати, хотя и с риском наткнуться на бобиков или немцев – все равно после опостылевшей лесной жизни властно влекло к людям, немудреному домашнему уюту, которого Степка не знал много лет. Эта тяга жила в нем с раннего детства, когда во время коллективизации он потерял родителей, не исчезла в детдоме, в школе ФЗО и особенно усилилась за войну в его бесприютных партизанских блужданиях по лесу.

Наступая на осклизлые, ободранные колесами корни елей, они обошли широкую, с застоявшейся водой лужу на дороге, и Маслаков оглянулся.

– Если управимся, ночью заскочим. Так тому и быть, – сказал он. Данила прибавил шагу, они с Бритвиным догнали Маслакова, и Данила подхватил разговор, который явно интересовал его:

– Если управимся, то… Пасха же.

– Пасха, да. А вообще лучше не заходить, – сказал Маслаков. – Меньше беды будет.

Бритвин отчужденно молчал, а Данила и тут согласился:

– Оно так.

– Как-то зашли, едва ноги унесли, – вспомнил Маслаков. – Другие предложили, а я, дурак, и послушался.

– Как говорится, других слушай, а своим умом живи.

– Закурить нет?

– Есть малость.

– Давай подымим. Чтоб веселей жилось.

Носильщики остановились, осторожно опустили наземь канистру. Данила откинул полу кожуха и начал перебирать что-то в карманах суконных латаных-перелатаных штанов. У Бритвина тем временем нашлась и бумажка – страничка из школьного учебника по геометрии. Стоя поодаль, Степка устало глядел, как они отрывали от нее по клочку, и Данила бережно отмерил каждому щепотку самосада. Степка тоже курил, когда было что, теперь же ему не предлагали, и он не просил, зная цену табаку. Особенно для таких курильщиков, как Данила.

– Прикурим от немецкой, – объявил Маслаков, засовывая руку за пазуху. Нащупав, он достал плоскую, будто пачка от иголок, бумажку со спичками, бережно отделил одну и чиркнул о терку, что почти испугало Данилу.

– Зачем?.. У меня ж кресало! – спохватился он. Но спичка уже вспыхнула, и он первым прикурил из пригоршней Маслакова. – Испортил, ай-яй!

– Ничего! На Круглянский мост хватит, – успокоил его командир.

Они с наслаждением затянулись и будто веселей даже двинули по поросшей молодой травкой дороге. Наверно, возвращаясь к прерванной мысли, Маслаков обернулся к носильщикам:

– Про комбрига Преображенского слышали?

– Того, что осенью немцы расстреляли? – не вынимая изо рта цигарки, спросил Бритвин.

– Какой осенью? Его еще летом расстреляли.

– А говорили, сам в плен сдался, – ненастойчиво возразил Бритвин.

Маслаков остановился.

– В плен! Языки бы тем повырвать, кто так болтает.

– Не знаю. Слышал, кто-то рассказывал. Я же в их отряде не был.

Маслаков бросил беглый, все замечающий взгляд вперед, куда уходила эта извилистая лесная дорога, огляделся по сторонам. В лесу везде было спокойно, лишь в ветвях возилась-потенькивала невидимая птичья мелкота да вверху на посвежевшем ветре привычно шумели верхушки елей. Внизу же, в узком кривом коридоре между деревьями, было тепло и тихо, комары еще не появлялись. Время близилось к вечеру, солнца не было видно, над лесом медленно плыла серая навись облаков.

– Был кто в Шнурах?

Степка впервые слышал такое название, да и Бритвин, наверно, тоже. Они молчали, один лишь Данила, что-то припоминая, заморгал глазами.

– Тех, что за Лесовичами?

– Тех самых, – подтвердил командир. – Славная