она позабыла. Как всегда, выручал Антон.
— Привет вам от Мироныча, — сказала она, выжидательно глядя на исхудавшее, серое, в недельной щетине лицо Петрякова. Тот, тихо крякнув, проговорил отзыв:
— Давненько с кумом не виделись.
Кажется, все было правильно, пароль и отзыв сошлись. Зоська облегченно вздохнула и тут же решила спросить, как насчет переправы, да Петряков повернулся на обрыве.
— Это… Сюда идите. Цыц ты, шкварка! — прикрикнул он на собачонку, которая снова попыталась наброситься на Антона. Зоську она игнорировала, Антона же явно возненавидела о первого взгляда
— Вот, пойдите пока… Вот сюда, — отворил Петряков подвешенную на ремешках дощатую дверь землянки, из которой пахнуло теплом и дымом.
Зоська и следом за ней Антон, пригнувшись, влезли в крохотную, выдолбленную в овражном склоне земляночку с обломком стекла в двери вместо окошка, топчаном и хорошо накаленной железной печкой, дым из которой почему-то упрямо не хотел идти в трубу и то и дело валил внутрь. Петряков протер пятерней слезящиеся глаза и взял с пола сапог с потянувшейся следом дратвой.
— Вот зашить надо… А вы, это, садитесь, — указал он на топчан, пристраиваясь сам на чурбаке возле печки. — Пока Бормотухин лодку пригонит.
Они сели, Зоська поближе к печке, Антон — у двери. Антон беглым взглядом окинул жилище.
— А нет начальника, — сказал Петряков, с усилием прокручивая шилом дыру в заднике.
— Как? Был же сержант этот. Из десантников.
Петряков невозмутимо прокашлялся, сплюнул в угол за печку.
— Был. Попался сержант. Теперь я вот.
— Ах вон как…
— Так вот. А вы туда? — поднял он на Зоську измученный взгляд покрасневших от дыма глаз.
— Туда, — скупо подтвердила Зоська. Петряков, сжимая в коленях головку сапога, тихо вздохнул;
— Да-а-а…
— А что? — не поняла Зоська.
— Да ничего, что ж… Вчера вон возвращались хлопцы из Чапаевского. Двое. Третьего привезли в дерюжке. Вот сапоги с него.
Зоська затаила дыхание.
— Что, убили?
— Убили. Две пули. Одна в грудь, другая в живот.
— Да, скверное дело, — поморщился Антон.
Зоська молча сидела, неприятно пораженная этой вестью, хотя, если подумать, чему тут поражаться? Мало ли где кого убили — шла война, и убивали каждый день сотнями. И все-таки она чувствовала, что это мимоходом сообщенное известие имело отношение и к ней, — наверно, убитый переправлялся на ту сторону у этого Островка, да и убили его где-то в тех самых местах, где предстояло действовать ей. К тому же упоминание о пуле в живот всегда вызывало у Зоськи противный озноб внутри. Больше всего она боялась именно пули в живот, хотя отлично понимала, что получить пулю в голову пли в грудь нисколько не лучше.
Петряков с помощью самодельного шила и дратвы старательно чинил сапог, все время хрипло покашливая, и Зоська, глядя на его толсто обвязанную какой-то суконкой шею, спросила:
— У вас горло больное, да?
— Да уж больное, — сказал он, не отрываясь от своего занятия. — Застудил и вот… Видно, докашляю в эту зиму.
— Ну, почему вы так? — удивилась Зоська, заслышав в его голосе нотки обреченности. Петряков лишь отмахнулся рукой:
— А, все одно! Чем жизнь такая…
Антон в нетерпении резко встал с топчана и, согнув голову под низким потолком землянки, выглянул в неплотно притворенную дверь, из которой несло ветром и холодом.
— Ну где же твой Бормотухин? Или ты перевезешь?
— Бормотухин перевезет. Он теперь перевозчик.
Антону явно не сиделось, да и Зоська едва терпела в этой прогорклой от дыма земляночке. Теперь ее, правда, растрогал обреченный вид Петрякова, и ей стало жаль больного человека.
— Так, может, лекарство надо какое? Может, мед вам помог бы? — сказала она, настывшими руками поглаживая пригретое от печки колено.
— Какое лекарство! Мне уже ничто не поможет, придется того… Чахотка у меня, — просто сообщил Петряков и замолк, глубоко засунутой рукой нащупывая в сапоге конец дратвы.
Зоська смешалась, она не знала, что в таких случаях можно сказать человеку и чем утешить его. Да и следует ли утешать?
Исчезнувшая было собачонка, радостно заскулив, опять появилась под дверью, Антон выглянул наружу и отступил на шаг в сторону. Дверь широко растворилась, и в ее низеньком проеме появился вконец озябший парнишка, с виду подросток, с худенькой шеей, в небрежно запахнутых на груди одежках. На его нестриженой голове, глубоко надвинутая на уши, сидела серая поношенная кепка с пуговкой на макушке.
— Сигнал давали, дядька Микалай?
— Давал, как же. Вот, перевезти. — Взглядом Петряков указал на гостей, и Зоська догадалась, что наконец пришел Бормотухин. А ей думалось, что это будет сумрачный мужик с бородой. Мальчонка, однако, вошел в ставшую совершенно тесной землянку и прикрыл за собой дверь, за которой тоненько заскулила собачонка.
— Заколел. Такой ветер усчався…
— Сало все идет? — спросил Петряков.
— Еще болей стало. Такие льдины — ого!
— Станет Неман, — решил Петряков. — Худо дело будет.
— А нам хуже не буде, — сказал Бормотухин.
Он присел перед печкой, протянул к огню скрюченные стужей кисти, и Зоська подумала: как же он их перевезет в такой ледоход? А вдруг в лодку ударит льдина, и они окажутся в коде. Но Неман — не болотная речка, отсюда не так просто выбраться на берег. Она с беспокойством поглядывала на Петрякова и мальчонку, но те вроде и не думали об этом. Бормотухин, все держа у огня настылые руки, повернул к ней остренькое, с посиневшим носом лицо и вроде бы подмигнул даже.
— На связь? В разведку?
— Бормотухин! — с хриплой строгостью прикрикнул Петряков. — Не твое дело. За чем надо, за тем и идут.
— А! — разочарованно бросил парень. — Будта неведама, пашто за Неман ходють. Абы варочалися.
— Как-нибудь постараемся, — сказала Зоська.
— Во-о! Так все гаворать. Тольки не все варочаются. В няделю перевозил шастярых, два раза лодку ганяв. А учора вяртаюцца трое. И то один нежывы. Убитый.
— Бормотухин? — снова оборвал его Петряков. — Помолчи лучше.
— Ды я кали ласка, — с готовностью согласился подросток и встал. — Ну дык пошли, что ли?
Плотнее запахнув на груди свои надетые один на другой пиджачки, он туже затянулся тесемчатым, от военных брюк, ремешком и ногой толкнул легкую дверь. Они по очереди вышли на узенькую площадку у порога. Зоська, обернувшись, сказала Петрякову:
— Как-нибудь выздоравливайте, дядька.
— Да спасибо, — без видимого желания ответил Петряков.
После дымного тепла землянки на дворе их сразу охватил холод, ветер с реки дунул промозглой стужей, Зоська зябко поежилась. Но Бормотухин уже сбегал по тропинке к берегу, и они поспешили за ним, Зоська вся внутренне сжалась, глядя на ледяную карусель на реке, через которую им, не откладывая, предстояло переправляться.
Бормотухин тем временем, с хрустом обломав тонкий ледяной закраек у берега, столкнул свою плоскодонку на воду и придержал ее за дощатый нос.
— Залазьте!
Антон легко и уверенно перешагнул через борт, протянул руку Зоське, и та со страхом неловко забралась в лодку, на дне которой плескалась вода и плавали прозрачные кусочки льда.
— Проходьте далей. Один на корму, другой на середину. И седайте, седайте. Стоять не можно, — привычно распоряжался Бормотухин.
Подрагивая от стужи и страха, Зоська опустилась на мокрую поперечину, Антон присел на корме. Бормотухин, поднатужась, столкнул лодку в воду, в последний момент ловко вскочив в нее.
Зоська, полуживая, сидела на поперечине, изо всей силы держась руками за мокрые борта лодки, которая угрожающе зашаталась, ударилась о близко проплывавшую льдину, но на дно не пошла и даже не зачерпнула воды. Бормотухин стоя уже уверенно орудовал единственным веслом, во все стороны крутя своей кургузой, в кепчонке, головой. Медленно лодка отходила от берега на стремнину, где ее сразу подхватило течением и, к ужасу Зоськи, резво понесло между льдин. Но Бормотухин, отчаянно размахивая веслом, то греб, то проталкивался между тяжелыми льдинами, отпихивая их от бортов, все-таки помалу приближаясь к берегу. Раза два льдины здорово стукнули в борт, вода заплескалась в лодке, Зоська сильнее вцепилась в доски бортов, у нее с непривычки кружилась голова, а лодка казалась такой ненадежной, что просто было удивительно, как она держится на поверхности в этой круговерти льда и воды. Но она держалась, и Бормотухину даже удавалось как-то править ею наискосок к противоположному берегу с лозняком. Поборов первый страх, Зоська робко оглянулась — низкий песчаный Островок и лесной берег с оврагом заметно отдалялись, уже едва заметна стала тропинка на обрыве, и совсем исчезла за овражным выступом землянка; вокруг простиралась вода, и бесконечные вереницы льдин стремительно проносились мимо. Но вот и стрежень остался позади, лодка вошла в более тихое прибрежное течение. Тут льдин стало меньше, они едва двигались, больше раскручиваясь на одном месте, и у Зоськи отлегло на душе. Расталкивая лед веслом, Бормотухин привел лодку в лозняк, где она успокоенно ткнулась наконец в подмытый край берега.
— Фу! — с облегчением выдохнула Зоська. — Ну и натерпелась страха!
— Який тут страх? — удивился Бормотухин. — Хиба тут страшно?
Антон первым выпрыгнул на берег, помог выйти Зоське.
— Ну, перевозчик, спасибо, — сказал он.
— Нема за што, — невозмутимо отвечая Бормотухин. — Вы, гэта самае, направа не ходите: там вёска. И на беразе не идите: небяспечна на беразе.
— Да? Так что же нам — по воздуху, что ли? — удивился Антон.
— Не, не па воздуху, — отвечал Бормотухин, стоя в лодке и усиленно дыша на свои замерзшие руки. — Вунь на дрэва трымайте. Там хутка лес буде.
— Ну что ж, пойдем на дрэва, — согласился Антон.
— А будете вяртаться, вот тут, в лозняку, лодку знойдете.
— Ясно.
Они начали взбираться от реки на некрутой, но скользкий от снега берег, а Бормотухин, слегка отплывая в тихой воде, все дул на свои озябшие пальцы.
— А как зовут тебя? — обернулась с обрыва Зоська.
— Бормотухин.
— А имя, имя как?
— Ды Володька имя.
«Дай бог тебе вырасти, — подумала Зоська. — И еще перевезти нас обратно».
8
Неман остался сзади, они оглядывались на него, идя полем, хотя реки уже не было видно. Почти не видать стало и леса на том берегу: пропал, утонув меж берегов, Островок; помаячила вдали и скрылась какая-то деревенька пониже острова. Пошел снег. Серое полевое пространство вокруг все больше тускнело, затканное белесой пеленой снегопада. Скоро почти ничего не стало видать, надо было напрячь зрение, чтобы за мелькающей сетью снежинок различить какой-нибудь затемневшийся в поле куст или одинокое деревце на обмежке. Усилился ветер. Порой его суматошные порывы так
