и не испугалась этой своей мысли. Чем-то она даже понравилась ей, эта мысль.
Но он не ушел один. Шагая впереди, он все-таки находил время оглянуться и, наверно, заметив, как далеко она отстала, приостановился возле опушки. Впереди был молодой хвойный лесок, справа лежало голое равнинное поле. Зоська не помнила этих мест, но чувствовала, что Скидель совсем где-то рядом. Идти оставалось час или два, и за это время ей предстояло что-то решить. Она уже знала, что идти с ним в Скидель просто не имела права.
— Ну, что ты отстаешь? — спросил он с упреком, когда она подошла ближе. — Или устала?
— Ногу натерла, — неохотно ответила Зоська. Действительно, в левом ее сапоге толстым узлом сбилась портянка, которая больно натирала стопу на подъеме.
— Так переобуйся.
Еще не зная, что предпринять, Зоська быстро огляделась окрест — далеко впереди на лесной опушке, ей показалось, блеснул огонек.
— Там что — деревня?
— Там? — Антон вгляделся в уже плотно осевшие на снег зимние сумерки. — Деревни тут не должно быть. Хутор, наверно.
— Зайдем на хутор, — сказала она.
— Зачем? До Скиделя вон пять километров.
— Ну зайдем. Мне надо.
— Вот еще! Зачем тебе хутор? Придем на место, там можно посушиться и вообще…
Но она быстро пошла вперед вдоль опушки на робко мерцавший вдали красноватый огонек под лесом. Она не знала, зачем ей был нужен этот одинокий хутор, но чувствовала, что нельзя ей теперь идти в Скидель и надо протянуть время.
Они долго шли по раскисшему снегу вдоль леса на то исчезавший, то снова появлявшийся далекий огонек в чьем-то окне. Зоська уже не старалась заговорить с Антоном, она тихонько плакала, украдкой смахивая пальцами слезы. Это же надо так все испохабить в ее и без того непростой дороге, думала она про Антона, чувствуя себя глубоко уязвленной и обманутой. Оказывается, она нужна была ему для шкурнического его намерения, а вовсе не потому, что он полюбил ее. Хотя… Все-таки он не отказывался от нее — наоборот, он готов был разделить свою судьбу с ней, и она была не против, она даже была бы рада. Если бы только он оставался прежним партизанским парнем Антоном Голубиным. Но ведь он вознамерился перемениться — как с этим могла согласиться Зоська?
И, помимо всего прочего, он порол явную глупость со Скиделем, потому что немцы никогда ему не простят его партизанства и рано или поздно повесят с биркой на шее. Напрасно он надеется на какого-то своего земляка. В таком деле никакой земляк не поможет.
Надо было задержать Антона. Как это сделать, Зоська еще не знала. В то же время она чувствовала, что сама уже сильно опоздала, что так могут пройти все сроки ее задания. Но теперь ей было не до сроков. Под угрозой находились она и ее задание.
Огонек вдали исчез, они долго ничего не видели в темени, кроме неясного серевшего в ночи снежного поля и шумящей на ветру хвойной опушки рядом. Но опушка тянулась и тянулась куда-то в снежные сумерки, пока за очередным поворотом перед ними опять не появился крохотный красноватый огонек в окошке. Под самым лесом ютилось несколько хуторских построек, чернел на снегу пунктир изгороди, и в темном небе на сучьях старых деревьев тускло белел снег. Антон остановился, Зоська тоже придержала шаг — с хутора донесся скрип колодезного журавля и неясно послышался шум переливаемой из ведра воды.
Антон, ничего не сказав, направился вдоль ограды к постройкам, и Зоська, немного отстав, пошла следом. По-видимому, они зашли с тыльной стороны усадьбы, от леса; хату и окошко с огоньком скоро прикрыли снежные крыши сараев, появилась банька на отшибе. Под низкой стеной у избы лежала, покрытая снегом, куча бревен, видно, заготовленных на дрова или на какую-нибудь постройку. Антон только обошел эти бревна и почти столкнулся с человеком в кожухе, несшем в обеих руках два деревянных ведра воды.
— О, полные, удача будет! — вместо приветствия шутливо воскликнул Антон. Человек остановился, молча поставил ведра на снег, рассматривая в полумраке ночного пришельца. — В хате чужих нет? — тихо спросил Антон.
— Не, нема, — глухим голосом ответил человек.
— Хозяин? — кивнул Антон.
— Так, так.
— Ну, приглашай в хату. Погреться надо.
— Проше, проше пана, — не очень, однако, обрадовано проговорил хозяин. Оставив на снегу ведра, он поспешил к дощатому очищенному от снега крыльцу, открыл низкую дверь. — Проше, пана.
Переступив вслед за Антоном порог, Зоська очутилась в просторном тристене, хозяин закрыл за ней дверь, и она огляделась. Напротив от входа топилась печь с большими закопченными чугунами у огня — наверно, на корм скоту, подумала Зоська. Возле печи с ухватом в рукам стояла не старая еще, белолицая женщина, спокойно и молча оглядевшая Антона, потом скользнувшая взглядом по Зоське. Из-за стола удивленно глядел на них сидевший над раскрытой книгой мальчуган-подросток, перед ним хлипко мигал огонек коптюшки, той самой, наверно, которая и привела их сюда.
В избе царил полумрак, тянуло стужей от двери, дрова в печи, наверно, только еще разгорались.
— Вот передохнуть, — сказал Антон, стоя под несмутившимся взглядом женщины.
— Проше, проше, — тихо сказала хозяйка и поставила в угол ухват.
Зоська попыталась понять, куда они попали, что за люди на этом хуторе, но сразу понять что-либо было трудно. Кажется, хозяин и хозяйка разговаривали по-польски, значит, были, видимо, из местной шляхты, как понимала Зоська, всегда имевшей свое особенное отношение к миру. Светловолосый мальчишка выскочил из-за стола и услужливо придвинул поближе к гостям стоявшую у стенки скамью.
— Проше пани и пана сядать, — с ласковой напевностью в голосе сказала хозяйка.
— Сядем, — сказал Антон. — Садись, Зоська, переобувайся. Погреемся немного.
Зоська с удовольствием опустилась на гладкую дубовую скамейку, стянула раскисший сапог. Мальчик опять сел на свое место у коптюшки.
— Что читаешь? — спросила Зоська, заглядывая в книгу.
— Я? — преодолевая смущение, переспросил мальчик. — «Таямничий острав», — ответил он по-белорусски.
— Знаю. Хорошая книга.
— Ага. Только конца нет. Конец тут выдранный, — сказал, смущаясь, мальчишка.
— Конец, проше пана, выдранный, так он ее четыре раза прочел. Уже почти наизусть знае, — сказала от печи хозяйка.
В ее тоне Зоське послышалось чуть-чуть прикрытое удовлетворение необычным пристрастием сына-читателя.
— Так если бы конец был, — грустно протянул мальчишка, играя с потрепанной книгой. Зоська поправила портянку и с усилием натянула мокрый сапог.
— Так ты и не знаешь, чем кончилось? Я тебе сейчас расскажу. Тебя как звать?
— Вацек.
— А ну дай книгу, Вацек.
Она придвинулась ближе к коптилке, взяла у мальчика книгу. Хозяйка подошла к столу и с явным интересом наблюдала за гостьей и сыном. Глянул в книгу и Антон. За их спинами в полумраке таилось заросшее щетиной лицо хозяина.
— Так, На чем тут обрывается? Ага, взрыв острова. Ну вот. А дальше люди бросились в море. Корабль ведь они достроить не успели и спасались на рифах. Гибель, казалось, была неотвратимой. Но в самый последний момент на горизонте появился корабль капитана Гранта. Грант плыл за Айртоном…
— А, чтобы снять его с острова? — догадался Вацек.
— Вот-вот. И капитан Грант спас всех.
С редким для подростка вниманием в серых, широко раскрытых глазах Вацек следил за каждым движением ее лица, ловя каждое ее слово, и этот его взгляд и его внимание живо напомнили Зоське довоенных ребят в Скиделе, которым, случалось, она тоже читала интересные книжки. Всего полтора года прошло с той мирной и полной надежд поры, а как все круто изменилось в мире. И, наверное, изменилась она сама. Куда только девались ее молодой задор, постоянная легкость в жизни. Все придавила, оплевала, растоптала война…
— Любишь книжки читать? — спросила Зоська.
Вацек протяжно, по-взрослому вздохнул и закрыл книгу.
— Люблю, но негде взять книжек. У Стасика Кемпеля было три, так я их уже прочитал…
— Проше пани, пробачить, — мягко вмешалась в разговор хозяйка. — Вацек был отличник в школе, грамоту имеет. Стэфан — в несколько другом тоне обратилась она к мужу. — Покажи пани грамоту.
— Так, кохана…
Стэфан послушно исчез где-то во второй половине избы, и хозяйка спросила у Зоськи:
— Далеко пани идет?
— Нет, не далеко, — ответила Зоська. — Тут рядом. Да вот ногу натерла.
— Ой, ой, так не добже в дороге. Надо ехать, пани.
— Наверно, пани с паном ядать хотят? — с ласковой певучестью в голосе спрашивала хозяйка.
— Спасибо. Мы, знаете…
— А что? Мы не против, — подхватил Антон. — Грех от еды отказываться.
Из другой половины избы вышел хозяин с завернутой в старую газетку школьной грамотой сына, но не успел он развернуть газетку, как хозяйка распорядилась:
— Так, кохана, — заученно ответил Стэфан, почти выбегая из тристена.
Зоська не очень внимательно пробежала несколько строчек грамоты отличника пятого класса и передала грамоту Антону. Кажется, они сделали правильно, зайдя на этот хутор. Судя по первому отношению, хозяева были приветливые и добрые люди, а главное, ни о чем не спрашивали и, наверно, мало интересовались, кто их ночные гости. Только хозяйка спросила, куда идут, но это — слишком обычный вопрос в таких случаях, за которым, пожалуй, не было ничего, кроме простого любопытства.
Хозяйка тем временем стала быстро накрывать на стол, разостлала коротенькую льняную скатерку, достала из шкафчика несколько чистых глиняных мисок, деревянные ложки. Потом взяла краюху ржаного хлеба и стала ее кроить, приставив к груди — в точности, как это делала Зоськина мама. Платок она сдвинула с головы на плечи, и ее белое моложавое лицо с тонкими морщинками у губ светилось спокойной сдержанной добротой. Такие женские лица всегда нравились Зоське, хотя и встречались они в это суровое время нечасто.
— Проше сядать, пани. И пана, — приветливо пригласила хозяйка Антона.
Зоська подвинулась дальше за стол, из-за которого сразу, как только стали его накрывать, скромно удалился Вацек, рядом уселся Антон. Трудно дыша от спешки, в хату ввалился хозяин с крынкой молока и большим куском сала в заскорузлых пальцах. Хозяйка, как покачалось Зоське, со стыдливой поспешностью выхватила у него этот кусок и не спеша отрезала от него на столе несколько крупных ломтей.
— Проше ядять, проше. Мы люди не богатые, но гостям радые.
Зоська про себя усмехнулась наивной, хотя и чистосердечной претензии на шляхетско-польское обращение их хозяйки, польский язык которой, изрядно пересыпанный местными белорусскими речениями, выдавал в ней здешнюю уроженку, разве что католичку. По тому, как покорно и молчаливо стоял в
