другая очередь. Шумов расчищал дорогу от немцев, заполнивших коридор. Они шарахнулись к стенам, и он проскочил. Несколько пистолетных выстрелов не принесли им пользы. Они опасались попасть друг в друга.
Окованная ржавым железом дверь в подвал скрипнула и пропустила Шумова. Закрыть ее было нечем, и он просунул в скобки ствол автомата. Все равно патронов в магазине больше не было.
В дверь сразу же застучали. Среди общего гама он слышал:
— Зачем он убил ее?
— Возможно, ревность?
— Не морочьте голову. Это партизан.
— Почему же он не покушался на генерала?
— Мы заставим его рассказать.
— Его нужно пристрелить немедленно. Он убил часового.
— Нет! Его нужно взять живым. Он в ловушке.
Нет, в ловушке были они. Расцарапывая в кровь руки, Шумов искал взрывное устройство.
А они не знали этого. Стучали чем-то тяжелым в дверь, вместо того чтобы бежать, спасаться. Он понял, что Сосновский не предупредил, и обрадовался. Все в порядке. Правда, он уже не приложит пальцы к козырьку фуражки и не доложит сам, что полученный им приказ выполнен, и не обнимется с теми, кто послал его… Но ведь он знал, на что идет, знал много лет и никогда не сомневался, что выбрал свой путь правильно.
Под ударами дверь поддалась и вылетела из петель.
В освещенном пространстве он увидел немцев. Они толпились, заполняя коридор. Их было много.
«Хорошо!» — подумал Шумов и сделал последнее необходимое движение…
Лаврентьев почувствовал толчок под ногами за квартал от театра.
Он возвращался туда, откуда так мечтал уйти навсегда. Но после боя в пряхинском дворе он думал иначе. Жизнь была оставлена ему, чтобы продолжать войну там, где он может принести наибольшую пользу. Конечно, это был почти безумный риск. Но на войне безумному риску иногда сопутствует безумное везение.
— Отто! Где ты был? Сегодня ужасный день, — крикнул ему кто-то из покрытых копотью сослуживцев. — Ко всему прочему бандиты похитили Клауса!
«Похитили Клауса? Что за бред?..»
И вдруг он понял. Он ведь уехал на машине Клауса! Клаус, раздавленный и обгоревший, лежал, погребенный под обломками, а в гестапо думали, что именно его похитили партизаны на Рыночном спуске.
Андрей Федорович тепло простился с Лаврентьевым в толпе людей, ожидающих вылета, и остался с ними, а Лаврентьев поднялся в кассовый зал и, к приятному удивлению, без хлопот взял билет на Москву. Ждать оставалось совсем недолго.
— Владимир Сергеевич! — крикнул ему кто-то.
Он обернулся и увидел Марину.
— Как я рада, что успела, — сказала она, прерывисто дыша.
— Почему вы здесь, Мариночка?
— Я узнала, что вы уехали. И решила проводить вас… Такси так удачно попалось.
— Спасибо, Марина. Но, право, не стоило…
— Наоборот. Я должна была сказать вам…
Она вдруг остановилась и улыбнулась смущенно.
— Что вы хотели сказать?
— Мне кажется… у меня получится. Я сыграю хорошо.
— Спасибо, — повторил он и протянул ей руку.
«Начинается посадка на самолет, следующий до Москвы рейсом…»
— До свиданья! Обязательно посмотрите нашу картину.
И, привстав на цыпочки, она неожиданно поцеловала его.
Посмотреть картину Лаврентьеву не довелось. Осенью он умер. Как говорили в дни его молодости, скоропостижно, от разрыва сердца. Многие считают, что смерть эта хорошая.
ОБ АВТОРАХ
Долг и совесть — крупным планом
В свое время К. Чуковский писал о Блоке: «Нет, в сущности, отдельных стихотворений Блока, а есть одно сплошное, неделимое стихотворение всей его жизни».
Войне были посвящены и поведением человека на войне освещены и первые произведения Василя Быкова («Смерть человека», «Обозник», «Последний боец», «Журавлиный крик») и все последующие. В их числе «Третья ракета», получившая широкое признание читателя, по праву вставшая в ряд лучших произведений о Великой Отечественной войне. Это и «Альпийская баллада», и «Западня», и «Сотников», и «Обелиск», и «Дожить до рассвета» — словом, все творчество серьезного и самобытного писателя неразрывно связано с темой войны. Можно сказать, что это «фронтовые страницы» одной книги, которая началась в июне 41-го и завершилась в мае 45-го.
Писателей, драматургов, поэтов, чье творчество непосредственно связано с тяжелой и трагической страдой военных лет, в советской литературе работает немало. Тем сложнее найти свое место в этом строю.
Василь Быков нашел свое. И нашел на правом фланге.
Василий Владимирович Быков (Василь Быков — это литературный псевдоним) родом из-под Полоцка, из крестьянской семьи. Перед самой войной поступил в Витебское художественное училище, откуда и ушел на фронт восемнадцатилетним добровольцем, пройдя всю войну от первых до последних дней. Это было его школой, испытанием на человеческую прочность. Именно на дорогах войны, в тяжелых боях, где он был дважды ранен, определялось его отношение к жизни, вырабатывались точные критерии солдатского долга и человеческой совести. Этими духовными категориями Василь Быков и станет впоследствии испытывать тех, кто будет жить и погибать на страницах его произведений.
По собственному выражению писателя, его герои действуют в критических ситуациях «на крайнем пределе сил». Так сказать, под током высокого напряжения. Или, как говорят сейчас, в экстремальных условиях.
Быкова прежде всего интересует психологический, нравственный аспект поведения того или иного персонажа в подобных условиях. Слова «герой», «героика», «героический» отсутствуют в его творческом словаре. Но, казалось бы, локальный подход к исследованию характеров на самом деле оказывается крупномасштабен. Понятия — долг и совесть — даются писателем, как принято говорить в кино, крупным планом. Частное приобретает черты общего, личный поступок отражает целое. В любом из произведений Василя Быкова активно проявляющих себя персонажей всегда немного. Ему достаточно нескольких ярких — чаще контрастирующих — характеров и действенного фона, на котором эти характеры были бы видны отчетливо. Масштаб происходящего за пределами данной ситуации укрупняет ее, сообщает ей свои параметры. Проблематика повести или рассказа таким образом расширяется, и локальный подход к конкретному случаю, событию логически приводит к созданию характера героического склада, к изображению героического действия или поступка.
Несколько лет назад на страницах «Литературного обозрения» (1973, № 7) Василь Быков, рассказывая, как создавалась повесть «Сотников», писал: «Прежде всего и главным образом меня интересовали два нравственных момента, которые упрощенно можно охарактеризовать так: что такое человек перед сокрушающей силой бесчеловечных обстоятельств? На что он способен, когда возможности отстоять свою жизнь исчерпаны им до конца и предотвратить смерть невозможно?»
Необходимо отметить особо: писатель никоим образом не предлагает упрощенной схемы — вот человек, способный и перед лицом смерти остаться человеком, и вот трус и подонок, изначально готовый выбить опору из-под ног казнимого товарища или выстрелить в спину женщине. Все гораздо сложнее психологически, все четко мотивировано, но исподволь, не в лоб.
Рыбак в повести «Сотников» предстает перед читателем как смелый, лихой партизан и надежный товарищ, который и огнем прикроет раненого и не оставит его одного. И в Голубине («Пойти и не вернуться») мы не увидим на первых порах никаких отталкивающих черт — человек как человек.
Тревожащие наше отношение к происходящему, к действующим лицам черточки, чуть заметные штрихи накапливаются постепенно. В какой-то из моментов их движение и масса вдруг обретают свою страшную осязаемость. Человек еще сутки назад вызывавший у нас чуть ли не симпатию, становится предателем и палачом, а другой превращается, по существу, в зверя.
Но ведь существовали определенные предпосылки к подобной психологической альтернативе, что-то сформировало ранее поведение одного и другого в адекватной ситуации. Быков поступает в данном случае как подлинный художник — он ставит в равные условия и читателя, и Сотникова, и Зоську: у всех до самого последнего предела еще живет вера в человека. Еще точнее: читатель уже все понял, разглядел сущность Голубина, страшный он, не человек, а нелюдь. Зоська же, по существу, спасает его от партизанского суда, давая Голубину возможность вернуться к человеческому состоянию.
И еще: отбить танковую атаку врага, взорвать склад боеприпасов — это в понимании Василя Быкова не столько подвиг, сколько обыкновенная солдатская работа на войне, воинский долг. Подвиг — другое, подвиг — остаться на войне человеком, не потерять, а выявить свою нравственную сущность, которая и в предсмертный миг остается неколебимой. Два человека, поставленные в одинаковые обстоятельства, должны сделать самый главный в человеческой жизни выбор — умереть с честью или купить себе жизнь ценой подлости и предательства. Проблема героического как бы вырастает из художественного исследования нравственной устойчивости Сотникова, Ивановского, Зоськи и многих других, помогающей понять закономерность их мужества и стойкости в самых крайних ситуациях.
В повести «Дожить до рассвета», спрессованной по времени до предела (одна ночь), происходит непоправимое: фашисты передислоцировали склад боеприпасов, и рейд группы лейтенанта Ивановского во вражеском тылу оказался бесполезным. Задание невыполнимо, часть бойцов погибла, сам лейтенант дважды ранен. Ивановский не помышляет ни о каком подвиге. Для него, как для Сотникова, как для Зоськи, важно одно — идти до конца. Гибнет ушедший на разведку красноармеец Пивоваров, оставшийся с лейтенантом. И в конце концов последней гранатой Ивановский подрывает и себя и немецкого обозника, действуя в полном и прямом смысле выражения «на крайнем пределе сил».
Он думал дождаться штабной машины, грузовика с солдатами. А судьба послала в его последние минуты повозку с сеном и двух нестроевых солдат. Так в чем же здесь героическое? В уничтожении обозника? Даже второй остался цел, убежав обратно в деревню.
Но это — зимняя ночь сорок первого года. Это — движение фашистских полчищ на Москву. Это — понимание Ивановскими и Пивоваровыми того, что враг не должен пройти к столице. Это — полное и ясное сознание того, во имя чего они отдают свои двадцатидвухлетние жизни. И потому это — подвиг.
В этом томе приложения «Подвиг» читатель познакомится еще с одним произведением Василя Быкова — повестью «Пойти и не вернуться». Как уже говорилось, в творчестве этого писателя невозможно что-либо рассматривать изолированно от остальных вещей. Будь то рассказы или повести, независимо от их жанровой принадлежности, все они сцементированы накрепко одной духовной идеей (не просто тематически), в любом произведении исследуются важнейшие нравственные категории. Но не отвлеченно, а сугубо конкретно. Плоть героев уязвима, кровь горяча и красна, характеры их отчетливы и динамичны. Они — живые, конкретные, осязаемые люди. Хотя они всего лишь литературные персонажи. Они — плод творческих усилий художника. Но он не только с первого до последнего дня войны впрямую сталкивался с ними, а сам был одним из них. И потому его подлинно художественная проза обретает характер документа, его непреложность и убедительность.
В повести «Пойти и не вернуться» юную партизанскую разведчицу Зоську посылают на очень ответственное задание, о котором, кроме нее и руководства отряда, никто не знает и знать не должен. Но обстоятельства складываются так, что в самом начале ее маршрута Зоську догоняет боец из того же отряда Антон Голубин. Можно сказать, что
