что мир был создан при помощи слова «свет». Если бы было произнесено другое слово и с другой интона¬цией, результатом был бы не свет, а что-то другое.
Мы пришли к мысли, столь же невероятной, как и та, о ко¬торой я говорил перед этим, к мысли, которая поражает наш западный разум, во всяком случае мой, и о которой я дол¬жен рассказать. Размышляя о словах, мы считаем, что слова прежде произносились, затем стали изображаться письмен¬но. Напротив, каббала (означающая «предание», «тради¬цию») предполагает, что прежде существовали буквы. То есть будто бы вопреки опыту письменность предшествует устной речи. Тогда в Писании нет ничего случайного: все должно быть предопределено. Например, количество букв каждого стиха.
Затем каббалисты изыскивают буквенные соответствия. Писание рассматривается как зашифрованное, криптогра¬фическое письмо, создаются новые законы его прочтения. Можно взять любую букву Писания и, рассматривая ее как начальную букву другого слова, читать это другое обозна¬ченное слово. Так можно поступить с любой буквой текста.
Могут быть созданы два алфавита: один, например, от а до l и другой от 1 до z, или от и до соответствующих еврей¬ских букв; считается, что буквы первого соответствуют бук¬вам второго. Тогда можно читать текст способом бустрофедон (если называть его по-гречески), то есть справа налево, затем слева направо, затем справа налево. Можно придать буквам цифровые обозначения. Все это образует тайнопись, может быть расшифровано, и результаты исполнены значе¬ния, потому что были предвидены бесконечным божествен¬ным разумом. Таким образом через эту криптографию, че¬рез действия, приводящие на память «Золотого жука» По, приходят к учению.
Я полагаю, что учение возникло раньше, чем modus operandi (лат. — способ действия). Думаю, что с каббалой произошло то же, что с филосо-фией Спинозы: математический порядок оформился позже. Думаю, что каббалисты испытали влияние гностиков и, бу¬дучи связаны с древнееврейской традицией, изыскали этот удивительный способ расшифровывать буквы.
Modus operandi каббалистов основан на логической пред¬посылке, на мысли, что Писание — текст совершенный и не может содержать ничего случайного.
Совершенных текстов нет, во всяком случае, среди текстов, созданных человеком. В прозе большее внимание уделяется значению слов, в стихах — звучанию. Как в тексте, созданном Святым Духом, предположить слабость, недосмотр? Все должно быть предопределено. Эта предопределенность ле¬жит в основе учения каббалистов.
Если Священное Писание не бесконечно, чем же оно от¬личается от произведений человеческих, какова разница меж¬ду Книгой Царств и учебником истории, Песнью Песней и поэмой? Следует предположить, что все они имеют беско¬нечное множество значений. Скотт Эриугена говорил, что число значений Библии бесконечно, сравнивая ее с перели-вающимся павлиньим хвостом.
По другому толкованию, в Писании четыре значения. Система выглядит следующим образом: вначале — существо, схожее с Богом Спинозы, с той разницей, что Бог Спинозы бесконечно богат, напротив, Эн-соф предстает перед нами бесконечно бедным. Речь идет о первичном существе, о нем нельзя говорить «существует», потому что существуют звез¬ды, люди, муравьи. Как мы можем принадлежать к одной категории? Нет, это первичное существо не существует. Нельзя сказать, что оно мыслит, поскольку мышление — ло¬гический процесс, идущий от посылки к выводу. Нельзя ска¬зать, и что ему чего-то хочется, так как хотеть чего-либо — значит ощущать нехватку этого. И нельзя сказать, что оно созидает. Эн-соф не созидает, поскольку созидать — значит наметить цель и достичь ее. Кроме того, если Эн-соф беско¬нечен (различные каббалисты сравнивают его с морем, сим¬волом бесконечности), как он может желать чего-то другого? И что другое может он создать, кроме как другое бесконеч¬ное существо, которое смешается с ним? Поскольку, к несча¬стью, неизбежно сотворение мира, существует десять эма¬наций, сефироты, которые исходят от него, но не являются более поздними, чем он.
Идея вечного существа, от которого всегда исходят де¬сять эманаций, сложна для понимания. Эти десять эмана¬ций исходят одна от другой. В тексте написано, что они со¬ответствуют десяти пальцам рук. Первая эманация носит название Венец, и ее можно сравнивать с лучом света, исхо¬дящим от Эн-соф, лучом, не уменьшающим его: бесконеч¬ное существо не может стать меньше. От Венца исходит сле¬дующая эманация, от нее другая, от нее еще одна, и так до десяти. Каждая эманация делится на три части. Первая из них служит для связи с высшим существом; другая, основ¬ная, выражает суть; третья служит для связи с низшей эма¬нацией.
Десять сефирот образуют человека по имени Адам Кадмон, это человек-архетип. Адам Кадмон находится на небесах, и мы представляем собой его отражение. Этот человек, образован¬ный десятью эманациями, излучает один мир, другой и так до четвертого. Третий — это наш материальный мир, а четвер¬тый — ад. Все они заключены в Адаме Кадмоне, который охва¬тывает человека и его микрокосм, всё.
Речь идет не об экспонате музея истории философии, думаю, что у этой системы есть применение: она может послужить нашим размышлениям, попыткам понять Вселенную. Гностики предшествовали каббалистам на несколько веков; у них была подобная система, предполагавшая неопределимого Бога. Этот Бог, называемый Рlегоmа (Цельность), излучает другого Бога (я следую еретической версии Иринея), а этот Бог — еще одну эманацию, та — следующую, и каждая из них образует небо (целая башня эманаций). Доходим до числа 365, поскольку здесь вмешивается астрология. Когда мы доходим до последней эманации, мы встречаем Бога по имени Иегова, который создает этот мир. Почему мир, созданный им, полон ошибок, ужаса, грехов, физической боли, полон чувства вины, полон преступлений? Божественность идет на убыль, и Иегова создает мир, склонный к ошибкам.
Ту же схему повторяют десять сефирот и четыре создаваемых ими мира. Эти десять эманаций по мере удаления от Эн-соф, от бесконечного, тайного «тайных» — как на своем об¬разном языке говорят каббалисты — теряют силу и именно таким путем создают этот мир. Мир, в котором живем мы, совершая множество ошибок, готовые к несчастьям и к ми-молетной удаче. Эта мысль не абсурдна; мы оказались перед вечной проблемой зла, великолепно изложенной в книге Ио¬ва, величайшем, по мнению Фрейда, произведении всей ми¬ровой литературы.
Вспомните историю Иова. Это человек праведный, под¬вергшийся гонениям, человек, который хочет оправдаться перед Господом, человек, осуждаемый друзьями, человек, надеющийся на справедливость; наконец Господь отвечает Иову из бури. Он говорит, что далек от человеческих мерок. Чтобы подтвердить это, Он приводит в пример созданных Им бегемота и кита. Мы должны ощутить, замечает Макс Брод, что бегемот, «Веgemoth» («звери»), так огромен, что носит имя во множественном числе, а Левиафан может быть одним из двух животных — крокодилом или китом. Бог го¬ворит, что он столь же непостижим, как эти чудовища, и не может быть измерен людскими мерками.
К этой же мысли приходит Спиноза, говоря, что, когда че¬ловек придает Богу людские свойства, это все равно как если бы треугольник считал Бога в высшей степени треугольным. Говорить, что Бог справедлив, милосерд, — такое же проявле¬ние антропоморфизма, как утверждение, что у Бога есть ли¬цо, глаза или руки. И вот у нас высшее Божество и эманации низшего порядка. «Эманации» кажется подходящим словом, потому что Бог не может быть виноват; потому что, как гово¬рил Шопенгауэр, виноват не король, а министры, и потому что эти эманации создают наш мир.
Существует несколько попыток оправдать зло. Начну с клас-сического определения теологов, утверждающих, что зло — от¬рицание, и что сказать «зло» означает просто констатировать от¬сутствие добра; такое оправдание каждому чувствующему человеку явно покажется ложным. Любая физическая боль не менее, а, возможно, более живое ощущение, чем любое наслаж¬дение. Несчастье — это не отсутствие счастья, не его отрицание; когда нам плохо, мы ощущаем присутствие несчастья.
Существует доказательство Лейбница, очень изящное, но столь же ложное, в защиту существования зла. Вообра¬зим две библиотеки. Одна состоит из тысячи экземпляров «Энеиды», которая считается совершенной книгой и, воз¬можно, таковой и является. В другой библиотеке — тысячи книг разного достоинства, и среди них — том «Энеиды». Ка¬кая из библиотек лучше? Разумеется, вторая. Лейбниц при-ходит к выводу, что зло необходимо для разнообразия мира.
Другой обычно приводимый пример — это пример с кар¬тиной, прекрасной картиной, скажем, Рембрандта. Темные места на полотне соответствуют злу. Лейбниц, очевидно, за¬бывает, приводя в пример полотна и книги, что одно дело, если в библиотеке есть плохие книги, а другое — быть такой книгой. Если мы из таких книг, то обречены аду.
Не все способны — не знаю, способен ли я, — на экстаз Кьеркегора, который сказал, что, если для разнообразия мира необходимо, чтобы в аду была одна-единственная душа, и эта душа — его, он воспоет из глубин ада хвалы Всемогущему.
Не знаю, легко ли так чувствовать; не знаю, продолжал бы Кьеркегор думать так же после нескольких минут, прове¬денных в аду. Но мысль, как видите, относится к главней¬шей проблеме — проблеме существования зла, которую гно¬стики и каббалисты решали одинаково.
Они решили ее, говоря, что Вселенная — творение несо¬вершенного божества, чья божественность близка к нулю. То есть бога, а не Бога, бога, стоящего намного ниже Бога. Не знаю, может ли наш разум иметь дело с такими неопреде¬ленными понятиями, как Бог, Божественность, или с теорией Василида, теорией гностиков о 365 и эманациях. Однако мы можем принять идею несовершенного божества — божества, которое должно слепить этот мир из неподходящего материа¬ла. Здесь мы приходим к мысли Бернарда Шоу, сказавшего: «Бог создается сейчас». Бог не принадлежит прошлому, воз¬можно, не принадлежит настоящему; Бог — это Вечность. Бог может быть будущим; если мы благородны, разумны, светлы, мы помогаем созданию Бога.
В «Вечном огне» Уэллса сюжет и герой заставляют вспом¬нить книгу Иова. Под действием наркоза герою видится бед¬но оборудованная лаборатория, в которой работает старик. Это Бог; он выглядит раздосадованным. «Я делаю все, что мо¬гу, — говорит он, — но вынужден работать с очень трудным материалом». Зло — неподатливый материал Бога, а добро — это доброта. Но добро в конечном счете должно победить и побеждает. Не знаю, верим ли мы в прогресс, думаю, что да, во всяком случае, в генетическую спираль — мы идем вперед и возвращаемся, но в итоге становимся лучше. Можно ли го¬ворить так в нашу жестокую эпоху? И сейчас берут в плен и сажают в тюрьмы, возможно, в концентрационные лагеря, но все-таки берут в плен. Во время Александра Македонского было естественным, что войско победителей убивало всех по¬бежденных и разоряло дотла захваченный город. Может быть, мы стали и разумнее. Скромный пример этого — наш интерес к тому, что думали каббалисты. Наш разум открыт, и мы готовы изучать не только разумность одних, но и глу¬пость других, и суеверия третьих. Каббала годна не только для музея, она представляет собой род метафоры мышления.
