были установлены и как надлежит ими пользоваться.
Прежде всего необходимо рассмотреть, что такое таинство. Думаю, простое и точное определение будет следующим: таинство есть внешний знак, которым Бог запечатлевает в наших душах (consciences) обетования своей доброй воли по отношению к нам, укрепляя тем самым нашу немощную веру. Мы же со своей стороны свидетельствуем как перед Ним и его Ангелами, так и перед людьми, что признаём Его своим Богом. Можно ещё короче определить, что такое таинство, сказав, что оно есть свидетельство благодати Божьей по отношению к нам, подтверждённое внешним знаком и получающее ответное удостоверение в почитании Бога людьми. Каждый может по своему желанию выбрать любое из этих определений. Оба они согласуются с тем, что говорит св. Августин: таинство есть видимый знак священного (Августин. О катехизации новообращённых, XXVI, 50 (MPL, XL, 344)), или видимый образ невидимой благодати (Августин. Письма, 105 (донатистам), III, 12 (MPL, XXXIII, 401)). Однако я попытался дать более чёткое определение, полнее раскрыв то, что св. Августин затронул лишь слегка по причине краткости изложения.
2. Нетрудно понять, почему древние отцы употребляли это слово именно в таком смысле. Ибо везде, где древний переводчик Нового Завета (св. Иероним в Вульгате) хотел передать по-латыни греческое слово «mysterion», он говорил «sacramentum». Например, в Послании к эфесянам: «Открыв нам тайну [sacramentum] Своей воли …» И ещё: «Как вы слышали о домостроительстве благодати Божьей, данной мне для вас, потому что мне чрез откровение возвещена тайна [sacramentum]» (Эф 1:9; 3:2-3). Далее, в Послании к колоссянам: «Тайну, сокрытую от веков и родов, ныне же открытую святым Его, которым благоволил Бог показать, какое богатство славы в тайне сей …» (Кол 1:26-27). И в Послании к Тимофею: «Великая благочестия тайна: Бог явился во плоти» (1 Тим 3:16).
Как видим, переводчик употребляет слово «sacramentum» для обозначения тайны священного и божественного. Именно в таком смысле его использовали древние учители Церкви. И в самом деле, общеизвестно, что Крещение и Вечеря Господня по-гречески называются «mysteria», так что не подлежит сомнению, что эти два слова совпадают по смыслу. Поэтому слово «таинство» стало употребляться также для обозначения знаков и обрядов, представляющих образы вещей небесных и духовных. О том же говорит св. Августин: «Было бы слишком долго рассуждать о разнообразии знаков, которые, будучи приложены к небесным вещам, именуются таинствами (sacramenta)» (Августин. Письма, 138 (Гарцеллину), I, 7 (MPL, XXXIII, 527)).
3. Мы видим, что таинству всегда предшествует Слово Божье. Таинство прилагается к Слову и предназначается для того, чтобы служить его обозначением, подкреплением и надёжным удостоверением перед нами. Ибо Господь видит, что это необходимо по причине невежества нашего ума, а также лености и немощи плоти. Дело не в том, что Слово якобы недостаточно твёрдо само по себе или может иметь лучшее подтверждение от чего-либо внешнего по отношению к себе (ведь истина Божья сама по себе настолько несомненна, что наилучшее подтверждение ей — она сама). Дело в том, чтобы укрепить в Слове Божьем нас. Ибо вера наша так слаба и мала, что тотчас колеблется, смущается и сомневается, если не встречает поддержки и подкрепления со всех сторон и всеми средствами. Мы так невежественны и так привязаны к земным и плотским вещам, что не в состоянии ни помыслить, ни представить, ни понять ничего духовного. Поэтому милосердный Господь приноравливается к грубости наших чувствований и посредством этих земных элементов приводит нас к Себе, позволяя в самой плоти, словно в зеркале, созерцать его духовные дары.
Если бы мы не были, как говорит Златоуст, чувственными и облечёнными в тело тварями, те же вещи были бы даны нам вне телесного облика. Но так как мы обитаем в теле, Бог являет нам духовное в видимых знаках (Chrysostomos Iohannes. Basileise, 1530, t. IV, p. 581). Таким образом, предлагаемые в таинствах дары духовны не в силу собственной природы, а потому, что таков запечатлённый в них Богом смысл.
4. Обычно говорят, что таинство заключается в слове и во внешнем знаке. Под словом следует понимать не бессмысленное и невнятное бормотание на манер заклинаний, словно через него осуществляется некое освящение, но слово, проповедуемое с целью открыть нам смысл видимого знака. Посему то, что совершается под властью папской тирании, есть нечестивая профанация таинств. Нашим противникам кажется достаточным, чтобы священник совершал освящение, бормоча нечто невразумительное, а народ стоял при этом в отупении, с разинутым ртом. И даже больше: они усматривают таинство в том, чтобы паства не понимала ничего из услышанного, поэтому все их освящения совершаются по-латыни. К этому присоединяется суеверная убеждённость, что надлежащий способ освящения состоит в еле слышном шептании — таком, чтобы присутствующие не уловили ни слова.
Между тем св. Августин совершенно иначе говорит о сакраментальном слове: «Пусть слово будет сопряжено с земным знаком, и он станет таинством. Ибо откуда берётся у воды такая сила, что прикосновением к телу она омывает сердце, как не от силы слова? Но не постольку, поскольку его произносят, а поскольку ему верят. Ибо звук и сила — разные вещи: звук проходит, а сила остаётся. Это есть слово веры, которое проповедуем, как сказал апостол (Рим 10:8). Поэтому и в Деяниях сказано, что Бог верою очищает сердца (Деян 15:9). И св. Пётр утверждает, что крещение спасает не омытием плотской нечистоты, но тем, что мы обещаем Богу добрую совесть (1 Пет 3:21). Итак, крещение освящается и обретает силу очищения словом веры, которое мы проповедуем» (Августин. Трактат о Евангелии от Иоанна, LXX, 3 (MPL, XXXV, 1840)).
Так говорит св. Августин. Как видим, при совершении таинств он требует проповеди, за которой следует вера. И здесь не нужны долгие доказательства, ибо всем известно, как поступал Иисус Христос, что Он заповедал нам и чему следовали апостолы и древняя Церковь. Известно и то, что от начала мира, когда Бог явил некие знаки праотцам, Он связал их нерасторжимой связью с учением, потому что в отрыве от учения это бессловесное зрелище только привело бы нас в недоумение. Таким образом, когда речь идёт о сакраментальных словах, мы разумеем под ними обетование, которое должен внятно и громко проповедовать служитель, дабы привести народ туда, куда указывает знак.
5. Не нужно слушать тех, кто прибегает к такому софизму: мы якобы либо знаем, что Слово Божье, предшествующее таинству, есть воля Бога, либо не знаем. Если мы это знаем, то последующее таинство не сообщает нам ничего нового; если же не знаем, таинство не сможет научить нас, ибо вся его сила и действенность заключена в Слове.
На это уместно кратко ответить, что и печати, прилагаемые к письмам и государственным документам, сами по себе ничего не значат. Ведь если на пергаменте ничего не написано, печать бесполезна. Но когда печать прилагается к написанному тексту, она подтверждает и удостоверяет его подлинность. И пусть наши противники не говорят, что такое уподобление измыслено нами: к нему прибегал уже св. Павел, когда называл таинство обрезания греческим словом «sphragis», то есть «печать» (Рим 4:11). Апостол доказывает, что для Авраама обрезание явилось не причиной праведности, а печатью Завета, верою в который он был оправдан ещё до обрезания. И почему, спрашивается, нас должно смущать учение о том, что обетование запечатлено таинствами? Очевидно, что одно обетование подтверждается другим, и более явное из них оказывается более подходящим для удостоверения веры. Но ведь именно таинства представляют собой самые ясные обетования и к тому же, помимо и в отличие от Слова, имеют ту особенность, что являют нам изображение как бы вживе. И пусть нас не беспокоят обычные ссылки на различие между таинствами и светскими печатями: дескать, и те и другие состоят из плотских элементов мира сего; но именно поэтому таинства не могут запечатлевать духовные обетования Бога таким же образом, каким печати удостоверяют указы властителей, касающиеся вещей земных и преходящих. Это возражение не достигает цели, потому что верующий человек при виде таинств не останавливается на их внешней стороне, а поднимается в священном созерцании к сокрытым в них высшим тайнам, следуя условному соответствию между плотским образом и духовной реальностью.
6. Господь называет свои обетования «заветами» и «договорами» (Быт 6:18), а таинства — знаками договоров. На этом основании мы можем сравнить их с договорами между людьми. У древних существовал обычай в подтверждение договора закалывать свинью. Но что значила бы заколотая свинья, если бы ей не сопутствовали, более того, не предшествовали слова договора? Ведь свиней то и дело закалывают, отнюдь не вкладывая в это какого-либо таинственного смысла. И что означало само по себе соприкосновение рук? Ведь очень часто руки касались врага, чтобы причинить ему зло! Но когда соприкосновению рук предшествовали слова дружбы и договора, они обретали в этом знаке подтверждение, хотя были высказаны и приняты ещё до него.
Таким образом, таинства для нас суть действия, удостоверяющие обетования Слова Божьего. А поскольку мы создания плотские, то и они даны нам в плотских вещах, чтобы наставлять нас соответственно возможностям нашего грубого разумения и направлять, как направляют педагоги малых детей. Св. Августин потому называл таинство «видимым словом» (Августин. Трактат о Евангелии от Иоанна, LXXX, 3 (MPL, XXXV, 1840); Против Фауста-манихея, XIX, 16 (MPL, XLII, 557)), что оно в образе являет нам обетования Бога. Можно привести и другие сравнения для обозначения таинств — например, назвать их столпами веры. Подобно тому как здание опирается на фундамент, однако, будучи подкреплено столпами, становится прочнее, так и наша вера: опирается, как на фундамент, на Слово Божье, но при добавлении таинств, подобных столпам, делается ещё крепче и прочнее. Или же можно сравнить таинство с зеркалом, в котором нашему созерцанию открываются данные нам сокровища благодати Божьей. Ибо через таинства, как уже было оказано, Бог являет Себя нам (в той мере, в какой нашему слабому разумению дано его познать) и свидетельствует о своём благорасположении к нам с большей очевидностью, нежели в Слове.
7. Несостоятелен и другой довод, на основании которого некие люди пытаются опровергнуть утверждение, что таинства суть свидетельства благодати Божьей. А именно: очень часто к ним допускаются нечестивцы, которые, однако, в результате не ощущают большей благосклонности Бога — напротив, стяжают ещё более суровое осуждение. Но ведь на том же основании можно было бы сказать, что и Евангелие не является свидетельством благодати Божьей, так как презираемо многими из тех, кто его слышал; не является и сам Иисус Христос, которого видели и знали очень многие люди, однако приняли весьма
