общались не в поклонении, но в преломлении хлеба (Деян 2:42). Наконец, есть апостольское учение, которым св. Павел наставлял коринфскую Церковь, заявив, что принял его от самого Господа (1 Кор 11:23).
36. Всё это в конечном счёте побуждает христиан задуматься о том, насколько опасно блуждать в наших собственных фантазиях в отрыве от слова Божьего, когда речь идёт о столь возвышенных и важных вещах. Но сказанное до сих пор должно освободить нас от сомнений. Мы показали, что если христианин хочет должным образом стяжать Иисуса Христа в Вечере, то ему надлежит вознести разум и душу к Небу. В самом деле: коль скоро назначение таинства — укрепить немощный разум человека, дабы он мог подняться к высотам небесных тайн, то довольствующиеся внешним символом уклоняются от прямого пути, на котором следует искать Иисуса Христа. Кто же станет отрицать, что преклонять колена перед хлебом, поклоняясь в нём Иисусу Христу, значит предаться злостному суеверию? Нет никаких сомнений в том, что Никейский собор имел целью устранить подобное зло, когда запретил христианам сосредоточиваться смиренными помыслами на видимых знаках (Никейский собор (325), с. 20 (Hefele-Leclercq. Op. cit., v. 1, p. 618 s.) Этот канон, на который, по-видимому, ссылается Кальвин, просто предписывает (без какого-либо указания на евхаристию) молиться стоя, и то лишь по воскресеньям.).
Установление древней Церкви, предписывающее диакону громко и ясно взывать к народу перед освящением даров, также имеет целью помочь каждому христианину обратиться сердцем к видимым вещам. И Писание не только подробно изображает вознесение Господа нашего Иисуса, но и при всяком упоминании о Нём побуждает нас помышлять о горнем, дабы отвлечь нас от любых плотских помыслов (Кол 3:1-2). Следуя этому правилу, скорее надлежало бы духовным образом поклоняться Христу в небесной славе, чем изобретать столь опасную форму поклонения, берущую начало в грубой и более чем плотской фантазии о Боге и об Иисусе Христе.
Поэтому те, кто выдумал поклоняться таинству, не только измыслили это от себя, помимо Писания, где об этом не сказано ни слова (что не было бы упущено, если бы такое поклонение было угодно Богу). Они также вопреки Писанию в целом создали себе нового бога по собственному усмотрению, покинув Живого Бога. Ибо что есть поклонение дарам вместо Дарителя, как не идолопоклонство? В этом они дважды согрешили против Бога. Во-первых, они отняли честь у Бога, перенеся её на тварь. А во-вторых, нанесли Богу бесчестье тем, что запятнали и осквернили Его дар и благодеяние, превратив его священное таинство в омерзительный идол. Мы же остерегаемся упасть в ту же яму и поэтому всецело сосредоточиваем наш слух, зрение, сердце, помыслы и язык на пресвятом Божьем учении. Оно является для нас школой Святого Духа — превосходнейшего Учителя. Будучи наставлены в ней, мы не нуждаемся в дополнительных наставлениях. А всё то, что не содержится в этом учении, должно быть добровольно нами отвергнуто.
37. Но суеверие, однажды преступив границы, не знает конца. Наши противники впали в ещё большее заблуждение, выдумав обряды и церемонии, абсолютно несообразные Вечери и преследующие лишь одну цель — почтить символ, словно самого Бога. Если мы упрекнём в этом наших противников, они ответят, что почитание воздаётся Иисусу Христу. Но, во-первых, если бы это имело место во время Вечери, я всё равно сказал бы, что истинное поклонение подобает обращать не к символу, но к Иисусу Христу, сущему на Небесах. А так как они предаются этим нелепым затеям помимо Вечери, какие у них основания заявлять, будто они почитают Иисуса Христа, заключённого в хлеб? Ведь у них нет даже никаких обетований на этот счет. Они освящают свои жертвенные дары, чтобы пронести их в процессии, торжественно выставить, подвесить в дароносице — и всё для того, чтобы поклоняться дарам и взывать к ним. Я спрошу своих противников, в силу чего, по их мнению, освящаются дары? Они сошлются на слова: «Сие есть Тело Моё …» Я же отвечу, что следом сразу же говорится: «Приимите, ядите», — и буду прав. Ибо ввиду того, что обетование сопряжено с заповедью, я утверждаю: оно таким образом заключено в заповеди, что в отрыве от неё утрачивает силу. Это станет понятнее из сходного примера. Так, Господь дал нам заповедь: «призови Меня» и тут же обетование: «Я избавлю тебя» (Пс 49/50:15). Однако если кто-нибудь вздумает сослаться на это обетование, призывая св. Петра или св. Павла, не сочтут ли такого человека безумцем? Но разве не точно так же поступают те, кто отсекает обетование Вечери: «Сие есть Тело Моё …» — от приданной ему заповеди и прибегает к действиям, совершенно чуждым установлению Христову? Вспомним о том, что это обетование было дано тем, кто соблюдает заповедь Иисуса Христа. И наоборот: люди, произвольно изменяющие способ применения заповеди, отлучаются от слова Божьего.
До сих пор мы говорили о том, каким образом таинство причастия служит исповеданием нашей веры перед Богом. Однако посредством этого таинства Господь не только напоминает нам о преизбытке своей благости, но как бы даёт нам эту благость из рук в руки (о чём было сказано выше), побуждая нас принять её. В то же время Он призывает нас не быть неблагодарными к подобному благоволению, но возвеличить его подобающими хвалами и прославить благодарением. Поэтому Господь, давая установленные таинства, велит апостолам следовать Ему в воспоминание о Себе (Лк 22:19). Св. Павел называет это «возвещать смерть Господню» (1 Кор 11:26). Другими словами, это значит публично и всенародно, как бы едиными устами, исповедовать, что вся наша надежда на жизнь и спасение заключена в смерти Господней, исповедовать, чтобы прославить Его и побудить других людей также воздавать Ему славу. Здесь перед нами опять-таки раскрывается цель таинства: упражнять нас в памятовании о смерти Иисуса Христа. Ибо заповедь возвещать смерть Господню, пока Он не придёт в Судный день, означает наш долг исповедовать устами то, что вера узнаёт в таинстве: что смерть Иисуса Христа есть наша жизнь. Таково второе предназначение Таинства Вечери, касающееся внешнего исповедания.
38. В-третьих, Господь пожелал, чтобы это таинство стало для нас как бы призывом, ибо оно сильнее, чем любое другое средство, пробуждает в нас ревностное стремление к любви, миру и единению. В нём Господь сообщает нам своё тело таким образом, что оно всецело становится одним с нами, а мы — одним с ним. Но так как есть лишь одно тело, причастниками которого делает нас Христос, мы обязательно, в силу этого причастия, также должны образовать в совокупности единое тело. Единство этого тела символизирует для нас хлеб, предлагаемый в таинстве. Подобно тому как хлеб состоит из множества пшеничных зёрен, смешанных и слившихся воедино до полной неразличимости и нераздельности, — так и мы должны через согласие воль сопрячься и соединиться таким образом, чтобы не иметь между собой никаких раздоров и разделений. Лучше всего эта мысль выражена у св. Павла: «Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова? Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор 10:16-17).
Мы извлекли как бы большую пользу из таинства, если бы твёрдо помнили в душе: презирая, отвергая, подвергая насилию или оскорбляя любого из братьев, мы неизбежно оскорбляем, презираем и подвергаем насилию Иисуса Христа. Вступая в споры и пререкания с братьями, мы спорим и ссоримся с Иисусом Христом. Любить Иисуса Христа можно только тогда, когда мы любим Его в наших братьях. Такую же заботу и попечение, какие мы проявляем о нашем собственном теле, мы должны иметь и о братьях, как о членах нашего тела. Как страдание одной части нашего тела распространяется на все остальные, так и несчастье, постигшее брата, не может не ощущаться нами (в силу сострадания), словно отчасти наше собственное несчастье. И поэтому св. Августин не без основания столь часто именует это таинство связью любви.
Ибо что сильнее и неотступнее могло бы подвигнуть нас ко взаимной любви, чем пример Иисуса Христа? Отдавая нам Себя, Он не только подвигает ко взаимной самоотдаче, но, сделавшись общим для всех, Он и нас поистине соединяет в Себе в одно.
39. Всё это наилучшим образом подтверждает высказанную выше мысль, что подлинное служение таинства заключается в Слове (/4/17.4). Ибо Вечеря приносит нам пользу только тогда, когда соединена со Словом. Идёт ли речь об укреплении веры, об упражнении в проявлении нашего христианства или о пробуждении ко святой жизни, Слово обязательно должно присутствовать в таинстве. Поэтому нет ничего вреднее, чем превращать Вечерю в некое безмолвное, лишённое проповеди действие, как это произошло под властью папской тирании. Утвердилось мнение, будто освящение целиком исходит от «интенции» священника (Innocentius III. Epist. VII, 196 (MPL, CCXV)). Словно это не дело всего народа, которому должно быть объяснено таинство! Ошибка произошла из-за непонимания того факта, что обетования, от которых зависит освящение, относятся не к знакам, а к тем, кто их получает. Ведь Иисус Христос обращается отнюдь не к хлебу с повелением сделаться Его Телом, а велит ученикам есть хлеб и обещает им, что это вкушение будет свидетельствовать о причащении Его Телу. И св. Павел учит, что порядок должен быть именно таким: предлагая верующим хлеб и чашу, им предлагают и проповедуют обетования. И это действительно так. Не следует представлять себе причастие как своего рода колдовство или магическое заклинание — как если бы при его совершении было достаточно пробормотать несколько слов над бесчувственными тварными элементами. Мы должны понять, что Слово, которое освящает Таинства, есть живая проповедь. Она воздвигает внимающих ей, проникает в их разум, запечатлевается в сердце и совершает в них своё действие, исполняя обетованное.
Отсюда становится очевидной глупость и бесполезность обычая сохранять таинство, чтобы экстраординарным образом давать его больным. В самом деле: либо оно предлагается больным в полном молчании, либо служитель даёт его, поясняя его значение и употребление. В первом случае такое причастие — злоупотребление и безумие. Если же таинство объясняется с тем, чтобы принимающие принимали его себе на пользу, то именно в этой проповеди заключается истинное освящение (Кальвин выступал против сохранения даров, но хотел бы, чтобы св. Вечеря могла предлагаться больным. См.: Lettre a Zuleger (OC, XVII, 311-312)). К чему тогда считать таинством хлеб, если он был освящён в отсутствии тех, среди кого его надлежит раздать? Ведь для них это совершенно бесполезно. Мне скажут, что так делается по примеру древней Церкви.
