и однако именно он был послан к св. Павлу, чтобы открыть ему глаза, крестить и исполнить Святого Духа (Деян 9:17-18). Вдобавок спрошу: если это служение по божественному праву принадлежит епископам, как они осмелились доверить его простым священникам? Между тем мы читаем об этом в некоторых посланиях Григория (Григорий Великий. Свод посланий IV, письмо 26 (MPL, LXXVII, 696)).
11. Теперь рассмотрим, насколько легковесен, бессилен и глуп их второй довод. А именно: конфирмация считается более достойной, чем Крещение, потому, что в ней помазывается елеем лоб, а в Крещении затылок (Decretum Gratiani II, dist. 5, c. 5). Как будто Крещение совершается маслом, а не водой! Призываю всех истинно богобоязненных людей в свидетели того, что эти обманщики силятся погубить чистоту Таинств заразой своего лжеучения. Я уже говорил в другом месте, что лишь с большим трудом можно отличить в таинствах божественное установление от множества человеческих измышлений (/4/18.20). Кто не верит мне, пускай по крайней мере, поверит своим учителям. Итак, вода (знак Божий) ими презрена и забыта, а возвеличено в Крещении только их масло. Мы же, напротив, говорим, что в Крещении лоб увлажняется водой, в сравнении с которой всё их масло — как в Крещении, так и в конфирмации — не драгоценнее навоза. Если же нам скажут, что оно продаётся дороже, ответ прост: их продажа — гнусный обман и воровство.
Своим третьим доводом наши противники обнаруживают собственное нечестие, заявляя, что конфирмация больше, чем Крещение, увеличивает духовную силу. Апостолы сообщали видимые дары Св. Духа возложением рук. В чём же проявляется польза жира, за который ратуют эти обманщики? Но оставим сих «сторонников умеренности», покрывающих одно богохульство множеством других. Этот узел неразрешим, и его легче разрубить, чем распутать.
12. Когда же они видят, что не могут опереться ни на слово Божье, ни на какое-либо достоверное основание, они поступают как обычно: ссылаются на древность своего установления и на его многовековую практику. Но даже если бы это было так, это ничего не доказывает. Таинство — не от земли, а от Неба; не от людей, а только от Бога. Если наши противники хотят, чтобы их конфирмация считалась таинством, пусть докажут, что она установлена Богом.
Но зачем они ссылаются на древность, коль скоро у древних утверждается существование только двух таинств? Если подтверждение нашей вере нужно искать у людей, то неопровержимая правота на нашей стороне. Ибо древние никогда не признавали таинствами то, чему наши противники ложно присваивают это имя. Древние говорят о возложении рук, но разве они называют его таинством? Св. Августин прямо пишет, что возложение рук есть не что иное, как молитва (Августин. О крещении, против донатистов, III, XVI, 21 (MPL, XLIII, 149)). И пусть не пристают паписты со своими нелепыми разделениями — дескать, св. Августин подразумевает здесь не подтвердительное («конфирмационное»), а целительное или примирительное возложение рук. Книга Августина известна и доступна. Если я искажаю смысл сказанного в ней, пусть мне бросят этот упрёк в лицо. Итак, св. Августин говорит о еретиках, ищущих примирения с Церковью. Он доказывает, что их вовсе не нужно перекрещивать; достаточно возложить на них руки, чтобы через узы мира Бог даровал им своего Духа. Однако могло показаться нелогичным, что повторяется не крещение, а возложение рук. Поэтому св. Августин добавляет, что между этими двумя действиями есть существенное различие: возложение рук — не более чем молитва о человеке. А что смысл его слов именно таков, явствует из другого места, где сказано: «На еретиков, возвращающихся в Церковь, возлагают руки для того, чтобы соединить их в любви. Ибо любовь есть главный дар Божий, без которого никакое освящение не может быть во спасение человека» (Августин. Цит. соч., V, XXIII, 33 (MPL, XLIII, 193)).
13. Я хотел бы сохранить тот порядок, который, как было сказано, существовал у древних прежде — до того, как вошла в обыкновение эта незаконная видимость таинства. Я имею в виду не так называемую конфирмацию (одно упоминание о которой оскорбительно для Крещения), а христианское наставление, по завершении которого дети или подростки должны были изложить основания веры в присутствии Церкви. Такому наставлению весьма способствовало бы наличие учебника, специально предназначенного для этой цели. Предполагается, что он будет доступно излагать все основные положения нашей веры, с которыми должна быть согласна вся вселенская Церковь без различия (Именно созданием такого учебника занялся Кальвин с момента прибытия в Женеву. В 1537 г. он опубликовал первый катехизис, представляющий собой сжатое изложение «Наставлений в христианской вере»: «Наставление и исповедание веры, принятое в Женевской Церкви» (ОС, XXII, 24 s.). Но этот учебник, непосильный для детей, по возвращении Кальвина в Страсбург был заменён катехизисом, содержащим вопросы и ответы: «Катехизис Женевской Церкви, или учебник для наставления детей в христианстве, составленный в форме диалога, где служитель спрашивает, а ребёнок отвечает» (ОС, VI, 1 s.)) и которые ребёнок десяти лет или около того должен представить Церкви в качестве исповедания своей веры. Пусть ему зададут вопросы по каждому пункту, а он отвечает. Если же он чего-то не знает или недопонимает, пусть его научат так, чтобы он мог исповедать (в присутствии и при свидетельстве Церкви) истинную и чистую веру, в которой весь народ верующих единодушно почитает Бога (Согласно Церковным ордонансам 1541 г., ни один ребёнок не должен был допускаться к Вечере, «пока не представит исповедания своей веры в соответствии с тем, как она изложена в катехизисе» (ОС, Ха, 2b). Ордонансы 1561 г. подтверждают это требование.).
Если бы существовала такая дисциплина, она несомненно способствовала бы исправлению нерадивости некоторых отцов и матерей. Ибо тогда они не могли бы пренебрегать наставлением своих детей (о котором не слишком пекутся ныне), не рискуя покрыть себя позором. Тогда в христианском народе царило бы большее согласие в вере, во многих местах не обнаруживалось бы столько вопиющего невежества и грубости, и новые доктрины не могли бы увлекать людей с такой лёгкостью. Короче говоря, каждый был бы должным образом наставлен в христианском учении.
О покаянии
14. Вслед за конфирмацией наши противники полагают таинством покаяние. Они говорят о нём столь смутно и неопределённо, что из их слов невозможно извлечь чёткого и ясного учения. Мы уже подробно излагали в другом месте (/3/3-5), во-первых, то, что говорится о покаянии в Писании, и, во-вторых, то, чему учат наши противники. Теперь же мы лишь кратко покажем, насколько безосновательно представлять покаяние таинством.
Однако прежде скажу несколько слов об обычае древней Церкви, ссылаясь на который, паписты оправдывают этот некогда утверждённый ими и доныне поддерживаемый безумный вымысел. Древние соблюдали в практике публичного покаяния порядок, согласно которому кающийся, исполнивший возложенные на него покаянные труды, примирялся с Церковью через возложение рук. Это был знак прощения грехов, призванный утешить грешника и убедить верующий народ в том, что память о прегрешении должна быть стёрта. Св. Киприан часто называет такой знак дарованием или предоставлением мира (Cyprianus. Epistolae, 57; 1, 2; III, 2 (MPL, III, 882; 884)).
Кроме того, для придания этому акту большей авторитетности было предписано, что он не может совершаться без ведома и согласия епископа. В связи с этим следует упомянуть канон Второго Карфагенского собора, гласящий, что простой священник не должен примирять кающегося с Церковью (Второй Карфагенский собор (390), канон 4 (МРL, LXXXIV, 185-186); Неfelе-Leclercq С. J. von. Histoire des Conciles d’apres les documents originaux. Vol. 1-8. Р. 1907-1913; V. 2, р. 78), а также канон Оранжского собора, гласящий: «Покидающие мир сей прежде окончания покаяния могут быть допущены к причастию без примирительного возложения рук. Но возвращающийся в Церковь в добром здравии пусть будет примирён с нею епископом» (Первый Оранжский собор (441), канон 3; op. cit., v. 2, p. 436-437).
Имеется другое постановление Третьего Карфагенского собора (Третий Карфагенский собор (393), канон 32 (MPL, LXXXVI, 193)). Цель всех этих канонов и постановлений — уберечь от падения ту строгость, которую желательно было сохранить. Так, из опасений чрезмерной снисходительности некоторых священников, было предписано, что епископ должен быть поставлен в известность о сути дела. Вместе с тем в другом месте Киприан свидетельствует, что епископ возлагал руки на кающегося не один, а вместе со всем клиром (Cyprianus. Epistolae, 16, 11, 3 (MPL, IV, 957-959)).
Однако с течением времени такой порядок подвергся искажению. Церемония возложения рук стала практиковаться частным образом, то есть помимо публичного покаяния. Именно здесь берёт начало различение, которое проводит Грациан (составивший собрание канонов и декретов) между публичным и тайным (частным) покаянием (Decretum Gratiani II, c. 26, qu. 6, c. 3). Если высказать моё собственное мнение, то я считаю святым и полезным для Церкви порядок, о котором рассказывает св. Киприан, и хотел бы видеть его в действии и сегодня. Что касается второго (тайного) покаяния, то я не отвергаю его безоговорочно, однако и не считаю безусловно необходимым. Как бы то ни было, мы видим, что возложение рук в покаянии есть обряд, установленный людьми, а не Богом. Поэтому его следует отнести к вещам безразличным, и его соблюдению не должно придаваться такое же значение, как соблюдению Таинств, основанных на слове Божьем.
15. Тем не менее богословы Рима, имеющие обыкновение всё извратить и испакостить глоссами, всячески пытаются отыскать здесь таинство. Неудивительно, что они испытывают затруднения: ведь они ищут то, чего нет. В конце концов, выбившись из сил, они оставляют этот вопрос неопределённым, нерешённым и запутанным из-за множества разнородных мнений.
Они говорят, что внешнее покаяние представляет собой таинство. А если так, то его нужно считать знаком внутреннего покаяния, то есть сердечного сокрушения (Пётр Ломбардский. Сентеции, IV, dist. 22, c. 2 (MPL, CXCII, 899)), которое будет в таком случае субстанцией таинства. Или же оба они суть таинство — не два, а совокупное целое. Причём внешнее покаяние представляет собой только таинство, а внутреннее — и таинство и субстанцию таинства. А прощение грехов есть субстанция таинства, но не само таинство (Там же).
Чтобы ответить на все эти вопросы, вспомним данное выше определение таинства (/4/14). Если соотнести с ним всё то, что наши противники называют таинством покаяния, окажется, что здесь нет никакого соответствия, потому что нет никакого внешнего обряда, установленного Господом в подтверждение нашей веры. Если они заявят, что наше определение не вляется для них непреложным законом, пусть выслушают св. Августина, к которому они выказывают исключительное почтение; «Таинства, — говорит Августин, — были установлены как зримые плотскими людьми, чтобы они могли по ступеням таинств взойти от видимых
