монастырь, поручает ему переговорить об этом с настоятельницей, он исполняет это поручение с обычной добросовестностью, нисколько не думая протестовать против монашества.
В таких занятиях проходит почти год. Несмотря на далеко не блестящее материальное положение, – дела его отца в последние годы были сильно расстроены, а доходы с обоих приходов также поступали неисправно, – это время было самым счастливым в жизни Кальвина. Заботы друзей избавляли его от нужды, и, благодаря этому, он мог совершенно спокойно отдаваться любимому делу. Весною 1532 года Кальвин наконец решается открыто вступить на литературное поприще. “Наконец-то жребий брошен!” – такими словами возвещает он Даниелю о появлении своего первого научного труда. Это был комментарий к трактату Сенеки “О кротости” (De dementia), – сочинение, несомненно делающее честь молодому автору, уже в этом юношеском произведении обнаруживающему в значительной степени ту редкую начитанность, ясность и точность выражений и самостоятельность суждения, которыми отличаются его позднейшие работы. В авторе, кроме того, сказывается прежний юрист. С удивительной смелостью, среди различных грамматических и антикварных замечаний, Кальвин делает очень прозрачные намеки на политическое состояние своего времени, осуждая недостатки правосудия, злоупотребления администрации и особенно принцип абсолютизма, уверяя монархов словами Саллюстия, что самая надежная опора их трона заключается не в войске и деньгах, а в любви подданных.
Кальвин очень заботился об успехе этого первого произведения своего пера, на которое он затратил все свои средства. Он рассылает повсюду экземпляры своего сочинения, прося друзей и профессоров содействовать его распространению. “Комментарий напечатан, – пишет он Даниелю, – но на мой счет, и это стоило гораздо больше, чем ты думаешь. Теперь надо продать его и вернуть затраченные деньги. Надо позаботиться также о своей репутации. Сообщи мне прежде всего, как была принята моя книга – с одобрением или холодно, и попроси Ландринуса прочесть о ней лекцию – это упрочит мою известность”. Перед нами лишь начинающий ученый, очень ревнивый к своей славе, но в котором еще ничто не предвещает будущего реформатора.
Но этот реформатор уже назревает. Несмотря на успех книги, несмотря на открывавшуюся перед ним перспективу блестящей будущности, Кальвин все сильнее и сильнее сознает необходимость покончить так или иначе с мучащими его религиозными сомнениями. “Я был тогда далек от полного спокойствия, – писал он впоследствии об этом переходном периоде, – всякий раз, когда я погружался в себя или обращался душой к Богу, меня охватывал такой сильный ужас, что никакие покаяния не могли его рассеять. Чем более я анализировал себя, тем острее становились терзания моей совести, и поэтому, чтоб найти облегчение, мне не оставалось ничего другого, как обманывать себя, забываясь”…
Кальвин и забывался некоторое время, как мы видели, за усиленной работой. Но долго это продолжаться не могло. Помимо внутреннего состояния души, внешние обстоятельства также побуждали его окончательно выяснить себе свое отношение к католической церкви. Вокруг него реформа ежедневно одерживала новые победы. Многие из его знакомых открыто перешли на сторону нового учения; родственник Кальвина, Роберт Оливетан, горячий приверженец реформации, употреблял все усилия, чтобы обратить и его. Кальвин не мог дольше уклоняться от окончательного решения: он подвергает наконец свои религиозные воззрения строгой проверке, и результатом этой проверки является его переход на сторону реформации.
В противоположность германскому реформатору, который в своих сочинениях очень часто и с большой словоохотливостью вспоминает историю своего обращения, Кальвин сохраняет о самом процессе своего внутреннего перерождения полнейшее молчание. В знаменитом предисловии комментария к Псалмам, где автор вкратце рассказывает свою жизнь, он только глухо упоминает, что Божественная истина сразу, как молния, озарила его, что он понял тогда, “в какой бездне заблуждений, в какой глубокой тине погрязала до тех пор его душа. И тогда, о Боже, я сделал то, что было моим долгом, и со страхом и слезами, проклиная свою прежнюю жизнь, направился по Твоему пути”.
Покончив со своими прежними сомнениями, Кальвин быстро и решительно становится на новый путь. Это человек, неспособный на компромиссы, не признающий полумер. Он отказывается от блестящей карьеры, которая ожидала его как на духовном, так и на ученом поприще, и решается сделаться проповедником нового учения. Прежние занятия гуманитарными науками заброшены окончательно; комментарий к Сенеке – его первая и последняя философская работа. Гуманист становится теологом, Библия и отцы церкви навсегда вытесняют классиков.
Глава II. Кальвин становится проповедником Евангелия
Речь в университете. – Бегство из Парижа. – Пребывание Кальвина в Ангулеме и Нераке. – Первое теологическое сочинение Кальвина. – Возвращение в столицу, история с “летучими листками” и “очищение” Парижа. – Кальвин поселяется в Базеле и издает “Христианскую институцию”
Это внезапное, хотя, в сущности, давно уже назревавшее обращение произошло во второй половине 1532 года. Скоро маленькая евангелическая община в столице почувствовала, какое важное приобретение она сделала в лице своего нового члена. Не прошло и года, как ученый комментатор Сенеки, несмотря на свою молодость, становится духовным центром всех приверженцев нового учения в Париже. “Все, что было предано чистому учению, – рассказывает он сам не без гордости, – собиралось вокруг меня, чтобы поучаться у меня, неопытного молодого человека”.
В Париже Кальвин познакомился с одним ревностным приверженцем реформы, купцом Этьеном Делафоржем, лавка которого служила обычным местом сходок для всех его единомышленников. Здесь Кальвин часто говорил свои проповеди, полные энергических нападок на католицизм. Подобно Лютеру, он громил невежество духовенства, богатства церквей, роскошный образ жизни прелатов, отрицал исповедь, называл бессмыслицей путешествия для поклонения святым местам или чудотворным иконам. В пламенных выражениях оратор возвещал своим слушателям новое слово, долженствовавшее обновить мир – основной догмат реформации об оправдании верой. Его голос проникал и к томившимся в темницах единоверцам, которых он утешал и укрепляя в вере своими письмами, обнаруживая в доставлении их замечательную изобретательность.
Но Кальвин не довольствовался этими успехами. У него возникла мысль вызвать движение сверху.
Обращение Кальвина произошло в такое время, которое было сравнительно благоприятно для реформации. Франциск I, этот “король-рыцарь”, покровитель наук и искусств, под влиянием своей сестры Маргариты Наваррской и фаворитки, герцогини д’Этамп, первое время относился снисходительно к новым идеям. Довольно равнодушный вообще к вопросам веры, он вначале смотрел сквозь пальцы на распространение протестантизма в своих владениях, покровительствовал гуманистам и даже сдерживал усердие Сорбонны в борьбе с новым учением. Но религиозный фанатизм новообращенных, их частые враждебные демонстрации против господствующей церкви сильно навредили им в глазах короля. Католическая партия сумела представить их Франциску I людьми, опасными в политическом отношении, и после своего поражения при Павии, нуждаясь в поддержке папы для борьбы с германским императором, он усиливает строгости против “еретиков”. Однако влияние любимой сестры по временам заставляло его ослаблять эти строгости. Она даже добилась того, что король согласился присутствовать на проповедях некоторых приверженцев реформации и сделал строгий выговор Сорбонне, осмелившейся осудить сочинение Маргариты “Зеркало греховной души”, в котором проводились некоторые реформационные идеи. Под ее влиянием он даже решил было вызвать из Германии знаменитого Меланхтона, чтобы выслушать его мнение, и по этому поводу вступил с ним в переговоры.
Пользуясь этим благоприятным настроением короля и горя нетерпением проявить свое религиозное усердие, Кальвин задумывает смелый план – он решается открыто, перед лицом всей Франции, возвестить новое, чистое учение.
В праздник Всех Святых друг его, Николай Коп, избранный в октябре 1533 года ректором университета, должен был по обычаю произнести публичную речь. Речь эту составляет для него Кальвин. В назначенный день перед многочисленной аудиторией Коп произносит речь “О христианской философии”, в которой, под очень прозрачным покровом, проводился основной принцип Лютеровой теологии – об оправдании верой – и делались резкие нападки на “софистов”, под которыми подразумевались теологи Сорбонны. Этот смелый вызов, брошенный католицизму, наделал, конечно, много шума. Сорбонна была возмущена такой неслыханной дерзостью и потребовала удовлетворения. Парламент также принял ее сторону. Ректор, потребованный к допросу, спасся бегством в Базель. Против Кальвина, на которого молва указывает как на автора речи, также возбуждается преследование. Но друзья вовремя предупреждают его, и, в то время как пришедшие арестовать его обыскивают его бумаги, Кальвин, выскочив через окно, пробирается в предместье и, переодевшись, как гласит предание, в крестьянское платье, оставляет Париж.
Эта первая неудачная попытка подействовала отрезвляюще на религиозный пыл новообращенного. Он должен был убедиться, что своей смелой выходкой оказал евангелической партии медвежью услугу. Урок не прошел для него даром, и с тех пор он проявляет в своих действиях больше осмотрительности.
Общественное мнение было слишком возбуждено против смелых новаторов, и потому, несмотря на заступничество Маргариты Наваррской, Кальвин не решается вернуться в Париж и под именем д’Еспевилля отправляется в Южную Францию. С тех пор для молодого ученого начинается тревожная скитальческая жизнь. Достоверных сведений об этом времени у нас очень мало, несмотря на то, что биографы Кальвина разукрасили период, последовавший за его бегством из Парижа, различными романическими подробностями. Несомненно лишь то, что во время своих странствий он продолжал, хотя с большей осторожностью, проповедовать новое учение, и эти проповеди сопровождались большим успехом. Более продолжительное время Кальвин проводит в Ангулеме, где спустя еще много лет показывали виноградник, в котором молодой скиталец любил предаваться размышлениям. Здесь он знакомится с каноником Луи дю Тиллье, у которого находит не только самый радушный прием, но и необыкновенно богатую библиотеку. У этого Тиллье, в его прелестном уединенном домике, он прожил сравнительно долго, и здесь-то был задуман, а может быть и начат великий труд, вскоре прославивший его имя на весь протестантский мир. Отсюда Кальвин часто предпринимал поездки по окрестностям, повсюду проповедуя новое учение, но, очевидно, с такой осмотрительностью, что местное духовенство даже сочло возможным поручить ему составление некоторых “духовных увещаний” и разрешить публичные проповеди. В мае 1534 года мы застаем его на родине, в Нойоне, где он окончательно отказывается от своих приходов, не считая возможным долее сохранять их за собой при своих изменившихся религиозных убеждениях. Впрочем, это не мешает ему уступить их другим лишь за известное вознаграждение – обстоятельство, которое часто ставили ему в вину его католические противники. Некоторое время он проводит также в Нераке, при дворе Маргариты Наваррской, которая приняла его с большим радушием. Наконец к этому же периоду относится появление его первого теологического труда – “Psychopannychia” (“Сон душ”), в котором резко осуждается учение анабаптистов, утверждавших, что после смерти человеческие души пребывают в состоянии сна до наступления Страшного Суда. Сочинение это представляет замечательный контраст с его предыдущим трудом. Резкий полемический тон, признание безусловного авторитета Библии ясно показывают в авторе теолога, который окончательно отказался от своих прежних гуманистических тенденции.
К
