свою собственную.
Образы нового состояния. Благодаря своей покорности на кресте Христос достиг прощения для грешников. Они освобождаются от наказания и получают статус праведности перед Богом.
Образы измененных личных отношений. Человеческий грех принес отчуждение от Бога. «Бог во Христе примирил с Собою мир» (2 Кор 5:19). Это сделало возможными обновленные отношения между Богом и людьми.
Образы освобождения. Как Христос освободился из плена смерти, так и люди освобождаются от оков греха.
Образы восстановления целостности. Через смерть Христа достигают целостности те, кто расчленены грехом. Христос лечит раны людей, восстанавливая целостность и духовное здоровье.
Затем Кальвин переходит к обсуждению того, какую пользу человек может извлечь из смерти Христа, т. е. начинает рассматривать способы осуществления искупления. Эти вопросы он рассматривает в такой последовательности: вера, перерождение, христианская жизнь, оправдание, предопределение. Этот порядок как раз и говорит о стремлении реформатора логически выйти на смысл предопределения.
Самой доктрине предопределения Ж. Кальвин придает подчеркнуто мало значения и в своем изложении уделяет всего четыре главы (главы 21-24 третьей книги). Он обозначает предопределение как «вечное повеление Божие, которым он определяет то, что Он хочет сделать с каждым человеком. Ибо он не создает всех в одинаковых условиях, но предписывает одним вечную жизнь, а другим вечное проклятие» (117,II,р.926). Предопределение Кальвин называет «dectum horribile» (117,II,р.955), что надо переводить не буквально «ужасное повеление», а как «внушающее благоговение».
Любопытна логика рассуждений Жана Кальвина. Можно было бы ожидать, что сначала он будет рассматривать само Божественное предопределение, а уж потом все вытекающие отсюда следствия — веру, оправдание и т. д. Но он идет другим путем. Сначала он рассматривает доктрины благодати и оправдания верой. Он считает, что предопределение является не продуктом человеческих размышлений, а тайной Божественного откровения (117, I, 42; II, 920-924). По этой причине к тайне надо идти от конкретных вещей и фактов, а не наоборот. Здесь мы может увидеть не какой-то реликт средневекового сознания, а своеобразное «возрождение» раннехристианского акцента на «истине», подчеркивание величия Бога и ничтожества любых человеческих средств и схем познания его воли. Вера в предопределение является окончательным результатом освященных Писанием размышлений о влиянии благодати на людей. Человек предназначен быть «сосудом воли Божьей». В результате первородного греха он утрачивает образ Божий и способность быть «зеркалом Божественной власти».
Такая логика размышлений доказывается, по Кальвину, и опытом. А опыт показывает, что Бог не оказывает влияния на отдельное человеческое сердце (117, II, 982-983). Значит ли это, что Бог обладает какой-то недостаточностью? Кальвин отрицает в свете Писания малейшую возможность какой-либо слабости или несоответствия со стороны Бога или Евангелия. Это всего лишь отражает тайну, по которой одним предопределено принять обещания Божьи, а другим — отвергнуть их: «Некоторым предназначена вечная жизнь, а другим — вечное проклятие» (117, II, 925).
Подобные рассуждения и сама логика, строго говоря, не являются кальвиновским нововведением. «Современная августинианская школа» в лице Григория Риминийского и др. Тоже учила о доктрине двойного предопределения. Кальвин сознательно берет это положение и развивает его далее. Он подчеркивает, что выборочность Бога проявляется не только в вопросе о спасении. Во всех областях жизни, пишет он, мы сталкиваемся с непостижимой тайной. Почему одни оказываются более удачливыми в жизни, чем другие? Почему один человек обладает развитым интеллектом, а другой — нет? Почему одного младенца подносят к груди, полной молока, а другой страдает недоеданием? Пытаться объяснить тайну — значит предполагать, что есть какой-то закон над Богом или даже вне Бога. На деле же Бог находится вне закона в том смысле, что его воля является основанием существующих концепций нравственности (117, II, 949-950). Следовательно, утверждает Кальвин, предопределение должно быть признано основанным на непостижимых суждениях Бога (117, II, 921). Нам не дано знать, почему Бог избирает одних и осуждает других. Он свободен выбирать кого пожелает, иначе его свобода станет подвержена внешним соображениям и Создатель будет подчиняться своему Созданию. Тем не менее его решения отражают его мудрость и справедливость, которые поддерживаются предопределением, а не вступают с ним в противоречие (117, II, 936, 949). Можно сказать, что здесь Кальвин довел до логического конца рассуждения Годескалька. Если Годескальк учил о «предопределении к осуждению», а не о «предопределениик греху», то, по Кальвину, Бог не только попускает зло, но и движет злой волей. Homo justo Dei impulso agit, quod sibi non licet; cadit, igitur, homo Dei Providentia sic ordinante. (117, II, 931). Однако, все эти понятия «грех». «преступление», «закон» к Богу в данном случае не должны применяться. Бог не есть причина греха и для Бога не может быть закона, следовательно, нет и преступления: Deus ipse sibi lex est. Грех и понятие о нем имеют место только в тварях.
Причины и основания такого подхода реформатора к данной проблеме, как, впрочем, и к другим, надо искать в распространяющемся рационализме. Реформатские богословы столкнулись с необходимостью отстаивать свои идеи не только в борьбе с католическими оппонентами, но и в спорах с лютеранами. Аристотелевская логика, возрожденная гуманистами разных стран, превратилась в достаточно надежного союзника Кальвина и его последователей. На примере рассуждений Кальвина о предопределении мы можем обнаружить то новое, что приходит с протестантами в христианское богословие:
Основная роль в нем начинает отводиться человеческому разуму.
Христианское богословие представляется в виде логически состоятельной, рационально защитимой системы, выведенной из силлогистических умозаключений, основанных на известных аксиомах.
Богословие начинает основываться на философии, почему реформатских авторов все чаще начинают называть философскими, а не библейскими богословами.
Богословие начинает разрабатывать метафизические и умозрительные вопросы, связанные с природой Бога, его влиянием на человечество.
Таким образом, отправной точкой богословия становятся общие принципы, а не конкретные исторические события. Даже Кальвин, строго говоря, еще «старомоден», ибо сначала сосредотачивается на конкретном историческом феномене Иисуса Христа и лишь потом переходит к исследованию его значения. Но уже Теодор Беза начнет с общих принципов, а потом будет рассматривать их последствия для христианского богословия. На примере Кальвина — Безы мы видим, как в богословии происходит переход от аналитически-индуктивного метода к методу синтетически-дедуктивному, который станет основным в более позднем протестантизме.
В сказанном, видимо, надо искать и одну из причин разногласий между кальвинизмом и лютеранством и последующих успехов именно кальвинизма на международном поприще. Для лютеранства «избрание» осталось человеческим решением возлюбить Бога и в этом отношении данное течение не оторвалось окончательно от средневековых суждений. Для кальвинистов данный термин означает не человеческое, а Божественное решение избрать определенных людей. Лютеране никогда не имели того чувства «богоизбранности», какое мы видим в кальвинизме, и соответственно были скромнее в своих попытках расширить сферу своего влияния. «Реформатская доктрина об избранности и предопределении, несомненно, была ведущей силой великой экспансии Реформатской Церкви в семнадцатом веке» (55,c. 166).
Кальвин о Библии.
Библия является главным документом европейской цивилизации, оказывавшим огромное влияние на развитие общества и культуры. Под Писанием в средние века понимался textus vulgatus («общеупотребительный текст), составленный в конце 4 — начале 5вв. Иеронимом. Текст Вульгаты в средние века существовал в нескольких вариантах, между которыми были значительные расхождения. Так, например, в период Каролингского Возрождения Теодульф и Алкуин пользовались совершенно разными версиями. По этой причине с 11в. началась работа по выработке единого стандартного текста и к 1262г. была создана так называемая «парижская версия», ставшая нормативной.
Гуманисты, придававшие большое значение «возвращению к истокам» (ad fontes) европейской цивилизации, стали разводить два таких понятия, как «Писание» и «Вульгата». Они стали отвергать сложную систему толкований и комментариев и обращаться непосредственно к тексту Библии. Гуманисты настаивали на чтении священных текстов в оригинале, а не в латинском переводе: Ветхого Завета — на древнееврейском языке, а Нового Завета — на греческом. Ученый идеал Ренессанса предполагал «trium linguarum gnarus» («владение тремя языками» — древнееврейским, греческим и латинским). Трехъязычные колледжи были основаны в Алькале (Испания), Париже и Виттенберге. Стали появляться издания текстов на языке оригинала. Эразм Роттердамский в 1516г. издал греческий оригинал Нового Завета, Лефевр д’Этапль в 1509г. — еврейский текст некоторых псалмов. Стали доступны учебники по классическим языкам, например, учебник древнееврейского языка «De rudimentis hebraica» Иоганна Рейхлина (1506). Гуманисты предложили и ряд методов прочтения и критики источников. Они рассматривали древние тексты как своеобразные передатчики опыта: считалось, что благодаря правильному чтению и изучению Писания можно было воссоздать волнение апостольской эры. Эразм Роттердамский в своем «Enchiridion Militis Christiani» («Руководство христианского воина») (1515) утверждал, что ключом к обновлению Церкви являются библейски образованные миряне.
По словам известного английского протестанта 17в. Вильяма Чиллингворта, «Библия…только Библия является религией протестантов». Гуманисты доказали, что непонимание Церковью текста Священного Писания связано со «святым невежеством» католических священников и монахов. Писание обращалось к христианам на языке Цицерона, Вергилия и Горация и это значит, что истина Библии — поэтическая. Но это приобщение массы верующих к поэтическому и философскому восприятию библейских произведений низводило Писание, по мнению реформаторов, до уровня обычного античного произведения. Сами вопросы текстологической традиции, смыслового и стилистического анализа, адекватности переводов, аутентичности и авторства, по сути, ставили под сомнение божественное происхождение Писания. Библия вместе с произведениями греческих, латинских авторов, ранней патристикой становилась в один ряд с прочими древними источниками культуры, изучение которых помогало гуманизму преодолеть схоластическое мышление. Кроме того, распространение среди мирян изданий Библии на национальных языках тоже привело к некоторым неожиданным последствиям. Читатель быстро смог убедиться в том, насколько, с точки зрения человека 16в., этот текст противоречив, неточен и не соответствует знаниям о природе, истории и обществе. Начался процесс «обмирщения» Библии. Именно по этой причине протестантская теология пытается помешать утверждению светского восприятия Библии. В период Реформации Библии снова стало придаваться огромное значение, по некоторым параметрам воссоздавался прежний взгляд на важность Библии. Одним из основных лозунгов реформаторов стал лютеровский принцип «sola Scriptura» («только Писание»). В 1522г. Цвингли озаглавил свой тракта о Писании «О ясности и определенности Слова Божьего» и утверждал, что «основанием нашей религии является письменное слово, Писание Божие». Жан Кальвин выразится еще более определенно: «Пусть это будет аксиомой: ничто не должно в Церкви признаваться Словом Божиим, что бы не содержалось, во-первых, в законе и пророках, во-вторых, в писаниях апостолов; не существует иного метода учения в Церкви, кроме как в соответствии с предписанием и законом его Слова». И еще: «Я одобряю лишь те человеческие институты, которые основаны на авторитете Божием и взяты из Писания». (55,с.174) «Если доктрина оправдания одной верой была материальным принципом Реформации, то принцип «Scriptura sola» был ее формальным принципом. Реформаторы низвергали папу и возводили на его место Писание. Каждое течение Реформации рассматривало Писание как источник, из которого оно черпало
