ереси, ибо они в качестве единственного источника критики религии тоже ссылались на Библию. В этом народный библеизм отчасти сближался с приемами гуманистической критики: доказательство Писания, проверка его содержания, «спор о словах». Именно с помощью рациональных приемов критики текстов народные ереси сумели извлечь из Библии положения о социальной справедливости. Кальвина особенно заботила эта общность приемов «обмирщения» Писания в философской и народной культуре: отношение к Библии как к литературному памятнику, рационализм критики и т. п.: «Евангелие — это наука не о языке, а о жизни, и если в других науках можно положиться на ум и память, то его должно принять из глубины сердца и отдать ему душу целиком. В противном случае оно не будет понято. Пусть поэтому воздержатся от оскорбительной для Бога гордости те, кто выдает себя за учеников Христа» (Там же, 93).
Традиционное католическое богословие основывало авторитет человека, занимавшего какую-либо должность, на самой этой должности и подчеркивало, например, историческую преемственность епископского служения, восходящего к апостольским временам. Реформаторы авторитет епископов основывали на их верности Слову Божьему. Кальвин по этому поводу писал: «Различие между нами и папистами заключается в том, что они верят, будто Церковь не может быть столпом истины, если она не возвышается на Слове Божием. С другой стороны, мы утверждаем, что истина сохраняется в ней и передается ею другим благодаря тому, что она благоговейно преклоняется перед Словом Божиим» (55,с.178).
Для католика Писание было трудно истолковать и потому римско-католическая церковь взяла на себя этот «труд». Реформаторы категорически отвергли это и сделали не правом, а обязанностью каждого верующего чтение и толкование библейских текстов. Уже «Малый Катехизис» М. Лютера (1529) давал читателю рамки, в которых они могли разбирать Библию. Однако именно «Наставление» Кальвина являются наиболее известным руководством по Писанию, особенно окончательный вариант 1559г. Это сочинение построено по модели катехизиса Лютера. В предисловии к французскому изданию 1541г. он утверждал, что эти «Наставления» «могут служить ключом, открывающим всем чадам Божиим доступ к пониманию Священного Писания». «Для полного доступа к реформатской вере читателю нужны были всего две книги Библия и «Наставления» Кальвина. Использование Писания в «Наставлениях» было столь убедительным, что многим казалось, что эта книга была ключом к правильному толкованию Писания. Сложные герменевтические схемы средневековья можно было отбросить, получив эту изящно написанную и понятную книгу» (55,с.190).
Таким образом, «превращение Библии в объект изучения и индивидуальных размышлений и споров о ее содержании рассматривалось официальной церковью как путь к утрате «истинной веры», той веры, которая претендовала на внутренний мир и жизнь верующего, заставляла забывать об отдыхе и развлечениях ради «дела», диктовала политическую принадлежность и освящала любую войну за «правильный» вариант христианства» (81,с.94).
Социально-политические идеи
Жана Кальвина
Социально-политические представления Жана Кальвина сложны и разнообразны. Прежде всего его интересует проблема государства. Вопрос о наилучшем государственном устройстве, волновавший умы гуманистов того времени, Кальвин считает теоретически неразрешимым, ибо, по его мнению, всякая форма правления имеет свои плюсы и свои минусы. Государство должно охранять собственность от обмана и грабежа, обеспечивать людям доступность материальных благ. Однако современные государства не только не гарантировали собственности, но и фактически покушались на нее путем налогов, произвола чиновников и т. д. Кальвин в своих сочинениях обрушивается на королей с обвинениями в жадности и произволе. Он находит много ядовитых обличительных слов для характеристики налогового произвола, называя его разбоем, грабежом и насилием, возмущаясь тем, что короли придумывают новые налоги и с их помощью «похищают большую часть имущества, без которого не может обойтись бедный народ». Правители посылают своих налоговых агентов, которые «словно охотничьи собаки на службе у тирана, разнюхивают следы денег, чтобы отобрать их», «они не успокаиваются, пока не высосут из человека его кровь и мозг костей», часто «самый могучий из монархов может по праву быть богатым сыном большого разбойника» (43,24).
На этой основе защиты неприкосновенности собственности Кальвин строит свои обвинения королей в произволе, тщеславии и эгоизме: «чем могущественнее государи, тем тяжелее давят они народ» (71, 275). «Короли, — говорит Кальвин, — желают быть свободными от всякого закона», они «полагают… что весь мир создан для них», «им служат конями и колесницами… гордость, высокомерие, надменность, самонадеянность, жестокость, вымогательства, грабежи, насилие» (71,275).
Хотя он и видит плюсы у разных форм государства, все же аристократическая республика ему ближе, чем монархия. Он лучше «не по своей сущности, а по тому, что необычайно редко случается, чтобы короли налагали на себя сдержку и их воля не отступала от истинной справедливости; … прочнее и легче правлением многих лиц, устроенное таким образом, чтобы одни помогали другим, взаимно направляли и наставляли друг друга» (71,175).
Принципы организации церкви, перенесенные на государство, по мнению реформатора, могут способствовать его процветанию. В проповеди на тему о пророке Михее Кальвин говорит: «Пророк прославляет здесь особое благодеяние бога: возвращение народу его свободы. Ибо, в самом деле, самое желательное из всех положений, это когда пастыри избираются и устанавливаются общим голосованием народа. Ибо там, где одно лицо насилием захватывает власть и господство, это — варварская тирания. Там, где цари управляют по праву наследования, это тоже не вяжется вполне со свободой. Итак, пророк говорит: поставим себе государей, причем — всеобщим голосованием»(43, 24). В проповеди на Второзаконие он продолжает: «Эта свобода — особый дар. Действительно, мы видим, что она позволена не всем. Там, где господствуют государи, они ставят судей по своей фантазии и произволу, здесь все делает гордыня… Видя такие примеры, поймем тот бесценный дар, когда бог разрешает, чтобы народ имел свободу выбирать, судей и начальство» (43,25). Таким образом, божественное происхождение власти, по Кальвину, совмещается с народным избранием.
Но и республика чревата «смутой», «тиранией народа»: «Мы знаем, как велика невоздержанность народа. Поэтому там, где каждому предоставлена полная свобода, должен возникнуть огромный беспорядок» (Комментарий на Евангелие от Иоанна). Самым ужасным злом представляется Кальвину безрассудство и невоздержанность народа: «Сравните тирана, предающегося всевозможным жестокостям, с народом, у которого нет ни правительства, ни власти, но все равны, и вы увидите, что в этом последнем случае среди народа неизбежно возникнут гораздо более ужасные смуты, чем если бы он находился под гнетом непомерной тирании» (71,275).
По этим-то причинам Кальвин и считает лучшим типом власти аристократическое правление или умеренную демократию: «Если сравнить по существу три формы, различение которых установлено философами, я буду настойчиво утверждать, что аристократия или строй, представляющий смешение аристократии и умеренной демократии несравненно лучше всякого другого устройства. Это доказано и опытом всех времен и волей бога, учредившего у израильтян аристократию, близкую к умеренной демократии, когда он хотел поставить их в лучшие условия» (43,24). Эту идею он защищает и в конце жизни в своих толкованиях на первую книгу Самуила и книгу Даниила, где решительно осуждает абсолютизм.
Конечно, всякая власть установлена богом и служит к его прославлению, но аристократическая республика — особый «дар божий», «особое благодеяние бога». И все Кальвин всякое намерение ввести ее там, где бог по своему неисповедимому замыслу уже установил другую форму правления, называет делом «не только нелепым и неуместным, но и в высшей степени вредным» (71,275).
У такого государства и большие обязанности. Кальвин считает, что церковь и светская власть в определенном смысле должны быть независимы. Но и государство — установление бога. Поэтому светские должности должны считаться не исходящими от городской общины, а божеским учреждением. А это значит, что государство обязано обеспечить соблюдение воли божьей, торжество истинной религии. Таким образом, государство Кальвином понимается как исполнительный орган церкви. Ему отводится роль защитника и материальной опоры церкви. Светская власть, следовательно, по Кальвину, подчинена власти духовной.
Не мог Кальвин пройти и мимо проблем социальной и классовой борьбы, которые живо обсуждались в его время. Реформатор при этом исходил из того, что всякая власть установлена богом и служит к его прославлению. Монархи это «земные боги, наместники бога» (43,23). Неподчинение им — величайшее святотатство: «власть от бога, даже если король — разбойник», «все те, кто имеет право меча и общественную власть, — рабы божьи, даже если они тираны и разбойники» (там же). Но если правитель перестает быть защитником церкви и не выполняет ее предписаний, то автоматически становится простым тираном и в «Комментарии на книгу пр. Даниила» Кальвин прямо рекомендует: «Лучше плюнуть в лицо безбожному королю, чем повиноваться его велениям» (43,27). «В вопросе о повиновении, которое, как мы учили, должно быть оказываемо высшим, существует одно исключение, или лучше сказать, правило, которое мы должны соблюдать прежде всего. Оно состоит в том, чтобы это повиновение не отвращало нас от покорности тому, воля которого должна ограничивать все желания государей, перед чьим величием должно меркнуть их величие. Если люди прикажут нам что-нибудь противное воле бога, это не должно иметь для нас никакого значения, и мы не должны обращать при этом внимание на звание этого лица». «Наставление» Кальвина заканчивается четкими словами: «Лучше повиноваться богу, чем людям» (43,27).
Однако неповиновение и сопротивление — вещи разные. Сопротивляться и мстить тирану нельзя: «если нас жестоко угнетает бесчеловечный государь, если нас грабит и разоряет жадный или расточительный государь, если нас презирает и плохо защищает небрежный правитель, даже в том случае, если нечестивый и богохульный правитель будет преследовать нас за веру, то прежде всего вызовем в памяти те обиды, которые мы причинили господу, они несомненно исправляются этими бедствиями. Это породит в нас чувство смирения и сломит наше терпение. А затем будем помнить, что не наше дело исправлять такое зло, нам остается только молить бога о помощи, в его руке сердца королей и судьбы королевств»(43,23).
Тем не менее, если нельзя оказывать тирану сопротивлением отдельным людям, это вменяется в обязанность представителям местных властей: «Если существуют должностные лица, установленные для защиты народа и сдерживания чрезмерной жадности и произвола государей, — таковы были некогда эфоры, поставленные против лакедемонских царей, или народные трибуны, поставленные против римских консулов, или демархи, поставленные против сената в Афинах; если, как в настоящее время, возможно, пользуются этой властью в отдельных государствах три сословия, когда они собираются, — то я не запрещаю, устроенным таким образом властям выступать против неумеренности и жестокости государей согласно долгу своих должностей, и если они смотрят сквозь пальцы на то, что государи незаконно притесняют бедный народ, я полагаю, что их следуют обвинить за это потворство, которым они преступно изменяют свободе народа, защитниками которой они поставлены богом» (43,28). И все же никаких мятежей, насилий и резких демонстраций. Только, когда не помогают реформы и сопротивление на конституционной основе,
