навечно заключается лишь для того, чтобы тем более верно быть нарушенным: знак в будущем ожидает измена, в которую тот попадается как в ловушку. А само это отступничество, разве оно возможно и желательно не потому лишь, что притворилось торжественно обменивающимися знаками, смыслом?» (ibid., р. 166).
Нарушение взаимности в романах Сада объясняется тем, что место взаимности занимает реванш. «Сейчас, мой ангел, я жертва момента, а через миг преследовательница», — восклицает однажды Жюльетта. «Это скольжение обеспечивает имморальность человеческих отношений… отношения дружбы циркулируют (ими охвачены Жюльетта, Олимпия, Клервиль, Дюран), но главное, что все эротические связи имеют тенденцию ускользать от моногамной формулы: место пары занимает цепь… Смысл цепи сводится к утверждению бесконечного характера эротического языка (а разве сама фраза не представляет собой цепь?). Надо сделать так, чтобы удовольствие не возвращалось туда, где оно брало свое начало, надо распылить обмен… не возвращать тому, кто дал вам, и давать тому, кто вам не возвратит… Так как любая цепь является открытой, и насыщение носит лишь временный характер, в цепи не происходит ничего внутреннего» (ibid., р. 169).
«Если я, — продолжает Барт, — утверждаю, что существует эротическая грамматика (порнограмматика) Сада с ее эротемами и правилами их сочетания — это не означает, что и я на манер грамматика располагаю какими-то особыми правами на текст Сада (на самом деле, кто разоблачит воображаемое наших лингвистов?). Я всего-навсего хочу сказать, что ритуалу Сада (структурированному им самим под названием сцены) должен отвечать (но не соответствовать) другой ритуал удовольствия: ритуал чтения, работа чтения. О работе речь идет потому, что отношение двух текстов не определяется простой референцией. Не истина движет моей рукой, но игра, истина игры. Как уже сказано, никакого метаязыка нет, точнее, есть много метаязыков, есть — как в слоеном тесте без ядра, без начинки — язык о языке, или еще лучше, — ни один язык не имеет преимущества перед другим — как в детской игре в ладошки» (ibid., р. 169).
Аналоги многих «прекрасных» распутников Сада, например, Сен-Флорана из «Жюстины» — в жизни были, по Саду, «отвратительными монстрами» (ibid., р. 170). Реальность наглухо отделена от речи, их не связывает никакая диалектика, никакой общий, т. е. здравый, смысл. Жизнь брутально загоняется Садом в примечания, набирается другим шрифтом, становясь отбросом текста. Удовольствие становится в зависимость не от закона, а от неукоснительного соблюдения полностью безличного протокола: за законом стоит законодатель (или хотя он истина), за протоколом скрывается пустота (т. е. текст).
Специфика трансгрессии Сада по сравнению с другими формами предельного опыта (хотя бы наркоманией), видится Барту в следующем: «В качестве комбинаторики садовская эротика не является ни чувственной, ни мистической. Растворение субъекта заменяется его дифракцией [отклонением (термин из оптики) — М.Р.]» (ibid., р.171).
«Можно, конечно, читать Сада, руководствуясь проектом насилия, но его можно — что он сам нам рекомендует делать — читать также, руководствуясь принципом деликатности. Утонченность Сада не является ни продуктом класса, ни атрибутом цивилизации, ни культурным стилем. Она состоит в мощи анализа и способности к наслаждению: анализ и наслаждение соединяются в непостижимой для нашего общества экзальтации, у же в силу этого представляющей собой самую грозную из утопий. Насилие прибегает к коду, которым люди пользовались на протяжении тысячелетий своей истории; возвращаться к насилию значит продолжать пользоваться тем же речевым кодом. Постулируемый Садом принцип деликатности может составить основу… абсолютно нового языка, неслыханной мутации, призванной подорвать (не перевернуть, а скорее, раздробить, распылить, разбить на куски) сам смысл наслаждения» (ibid., р. 174).
(2) Фоли-Бержер — известное варьете в Париже.
Даты жизни маркиза де Сада*
(1) Эти краткие сведения из жизни Сада были переведены Андреем Панибратцевым по подготовленному Жильбером Лели собранию «Избранных отрывков Донасьена-Альфонса-Франсуа маркиза де Сада» (Париж, Пьер Сегерс, 1948, c.XIV–LXI) и проверены мной по более полному своду биографических данных о Саде из американского издания его избранных сочинений.
В настоящее время мы располагаем двумя томами новой биографии Сада, подготавливаемой Жан-Жаком Повером (впервые решившимся в 50-е гг. издать Сада под собственной фамилией, что вызвало его судебное преследование). Общее название этой серии книг «Живой Сад», пока свет увидели два тома (первый в 1986 году, второй в 1990 году), превышающие 1000 страниц («Первобытная невинность, 1740–1777» и «Все, что можно в этом роде постичь… 1777–1793»). В перспективе выход в том же издательстве Робер Лафон третьего тома этой монументальной биографии, добавляющей большое число новых документов к архиву Сада и меняющей представление о многих сторонах его жизни.
Вот мнение Повера о работах двух его предшественников: «Морис Эне. Маркиз де Сад, Париж, 1950. Это сборник статей, предисловий и набросков, которые должны были послужить материалом для его „Жизни маркиза де Сада“, которой нас, к сожалению, лишила смерть автора в 1940 году.
Жильбер Лели. Жизнь Сада, Париж, 1953 и 1957. Переиздания этой биографии, пересмотренные, исправленные и сокращенные, продолжались до 1983 года. Упорный продолжатель Мориса Эне, Жильбер Лели — с помощью таких превосходных помощников, как Жорж Дома — собрал впечатляющую совокупность документов, к которым можно будет с большой пользой для себя обращаться до того времени, когда семья де Садов осуществит объявленные публикации».
(2) Вриссо — содержательница одного из парижских публичных домов.
(3) Подобные дома для увеселений, которые имели многие аристократы и богатые буржуа того времени, назывались «petites maisons» (буквально: «малыми домами», в отличие от «больших домов», в которых их владельцы жили со своими законными семьями)’ У Сада был такой дом в предместье Парижа, Аркее, куда он и привел в 1768 году нищую Розу Келлер.
Иногда эти дома были настоящими произведениями искусства. (Более подробно о них см. монографию Е.Дюрена «Новые исследования о маркизе де Саде и его времени»).
(4) Lettre de cacliet — королевский указ о заточении без суда и следствия. По такому указу, выданному Людовиком XVI по просьбе его тещи, жены президента де Монтрей, Сад более десяти лет провёл в Венсеннском замке и Бастилии. Эти указы были отменены Национальной Ассамблеей в 1790 году как проявление абсолютистского произвола, и маркиз де Сад был выпущен на свободу.
(5) Имеется в виду овладевшая Садом вначале его заключения в Венсеннском замке мания вычитывания из писем точной даты его будущего освобождения, которая якобы была зашифрована в определенном сочетании букв.
Выходные данные
«Философия по краям»
Международная коллекция современной мысли
Литература. Искусство. Политика
Маркиз де Сад и XX век
Жильбер Лели. Садо-мазохизм Сада. Перевод М. Рыклина
Пьер Клоссовски. Сад и Революция. Перевод Г. Генниса
Морис Бланшо. Сад. Перевод В. Лапицкого
Жорж Батай. Сад и обычный человек. Перевод Г. Генниса
Жорж Батай. Суверенный человек Сада. Перевод Г. Генниса
Симона де Бовуар. Нужно ли аутодафе! Перевод Н. Кротовской и И. Москвиной-Тархановой
Альбер Камю. Литератор. Перевод Ю. Денисова
Ролан Барт. Сад. Перевод С. Козлова
Составление, сверка переводов и комментарии М. К. Рыклина
Художественное оформление коллекции Ю. А. Маркова
Издание осуществлено при финансовой поддержке Министерства иностранных дел Французской Республики и при содействии Отдела культуры, науки и техники Посольства Франции в Москве
Художественный редактор А. А. Верцайзер
Технический редактор А Л. Снигиров
Корректор Н. С. Фомина
Сдано в набор 20.12.91. Подписано в печать 31.03.92.
Формат 84х108 1/32. Бумага офсетная. Гарнитура Таймс.
Печать офсетная. Условн. печ. л. 13,44. Уч. изд. л. 9.44.
Тираж 50 000 экз. Заказ № 279 «С» 2. Изд. № 160.
РИК «Культура».
121835, Москва, Арбат. 35.
Ордена Трудового Красного Знaмeни Тверской полиграфический комбинат Министерства печати и информации Российской Федерации.
170024. г. Тверь, проспект Ленина, 5.
Примечания
1
Это безмерное желание не имеет ничего общего с желанием в психоаналитическом понимании, — конечным, но нереализуемым; напротив, оно бесконечно и реализуемо.
2
Все сказанное относится исключительно к Саду-литератору, ибо ряд других его ипостасей к настоящему времени достаточно освоен «садоведами» и тем самым лишен присущей им в прошлом суверенности.
3
Т. е. связанный с выходом за пределы мира, управляемого здравым смыслом, трансгрессивный (термин Ж. Батая).
4
Влад. Набоков. Машенька… М., Худ. лит-ра, 1988, с. 309–310.
5
Двадцать два стиха из трагедии Расина «Британик» (II акт, II сцена), в которых император повествует Нарциссу о рождении его любви к Юнии, содержат — хотя это и прошло незамеченным [специалистами] — впечатляющее описание садо-мазохистских склонностей Оно состоит из четырех основных элементов объективного и субъективного свойства: зрелища нравственных страданий объекта желания (стихи 3 и 18); декорации вызывающих в душе образы принуждения, грубой силы, готовой себя проявить (стихи 8 и 9); склонности к насилию (вторая часть 20 стиха); наконец, мазохизма (19 стих и первая половина 20 стиха). Вот эта тирада Расина, которую мы вместе с тем вправе отнести к чистейшим созданиям французской поэзии:
Нерон
Чтоб на нее взглянуть, я среди ночи встал.
В мерцаньи факелов, в холодном блеске стали
Слезинки на глазах у Юнии сверкали.
Был прерван сон ее в глухой полночный час,
И как она была красива без прикрас!
Шум в тишине ночной, во мраке пятна света,
Меж грубых воинов она, полуодета,
Прелестное лицо в кругу свирепых лиц,
И трепетание увлажненных ресниц —
Все, все слилось в одно, и я, как бы прикован,
Стоял едва дыша, пронзен и очарован
Хотел заговорить — мне голос изменил.
И увели ее, и молча проводил
Я взглядом Юнию. Потом в своем покое
Тот образ неземной я видел пред собою,
И сколько произнес восторженных речей!
Скажу ли? По душе мне даже слез ручей,
Что льет из-за меня. Хотел просить прощенья,
Но робко умолкал, и за свои мученья
Ей наказанием грозил и, полонен
Порывом новых чувств, забыл, что значит сон
(перевод Э. Л. Линецкой)
6
Этот пассаж, равно как и следующий, свидетельствуют о тенденциозности в рассуждениях автора в эпоху, когда он писал это исследование. «Утопия Зла» абстрагируется не только от «скуки», но и от функционального, то есть утилитарного характера, который институты определенной социальной среды придают действию импульсивных сил. Если речь здесь идет об утопии «Зла», то значит Сад, воспользовавшись языком самих этих институтов, выражает идеал человеческой группы, которая, дабы заявить о своем «перманентном восстании», исходя из «состояния вечного движения» ее членов, осознавала бы тот факт, что она основывается не на чем ином, как на действии импульсов, освобожденных от всякой идеологической легитимации: поведение индивидов, как и природа их поступков, тотчас оказались бы принципиально иными. Именно в этом заключался бы тогда смысл утопических высказываний Сада: ибо, если отвращение, скука следуют за преступлением, совершенным с единственной целью это преступление совершить, то идея подобного преступления могла бы родиться только в существующем институциональном контексте, и за этим преступлением следовала бы подобная же скука, либо спад интенсивности; функциональность институционально структурированных импульсов настолько сильна, что индивиду лишь очень редко удается поддерживать себя на уровне импульсивной интенсивности, как только она, в качестве средства, перестает соответствовать цели, поставленной институтами, либо их сохранению как таковых, некоему трансцендентному смыслу, всеобщему Благу. Истинная
