для погашения задолженности, например посредством «выкупного фонда», предложенного Советом экономистов при правительстве Германии. Это предложение, которое предусматривает объединение всех государственных долгов стран зоны евро, превышающих 60 % ВВП (прежде всего Германии, Франции, Италии и Испании), и последующее доведение этого фонда до нуля, далеко от совершенства: ему недостает демократического управления, без которого объединение европейских долгов невозможно осуществить, как мы увидим ниже. Однако хорошо, что оно было высказано; кроме того, оно может прекрасно сочетаться с чрезвычайным налогом на капитал, будь он единовременным или взимаемым в течение 10 лет[651].
Позволяет ли инфляция перераспределять богатства? Вернемся к нашим рассуждениям. Мы отметили, что чрезвычайный налог на капитал является лучшим способом сократить крупный государственный долг. Это наиболее прозрачный, справедливый и эффективный метод. В противном случае можно обратиться к инфляции. Поскольку государственный долг представляет собой номинальный актив (т. е. его цена фиксируется заранее и не зависит от инфляции), а не реальный (т. е. такой, чья цена меняется в зависимости от экономической ситуации, обычно со скоростью, как минимум равной темпам инфляции, как, например, в случае недвижимых или биржевых активов), достаточно небольшой дополнительной инфляции для того, чтобы сильно сократить реальную стоимость государственного долга. Например, при инфляции, составляющей не 2 %, а 5 % в год, через пять лет реальная стоимость долга, выраженная в процентах к ВВП, дополнительно сократится более чем на 15 % (при прочих равных), что довольно существенно.
Такое решение очень соблазнительно. Именно так было сокращено большинство крупных государственных долгов в истории, особенно в течение XX века во всех европейских странах. Например, во Франции и в Германии ежегодная инфляция в среднем составляла 13 и 17 % соответственно в период с 1913 по 1950 год. Это позволило обеим странам в начале 1950-х годов приступить к восстановлению экономики, имея незначительный государственный долг. Германия является страной, которая наиболее массово прибегала к инфляции (равно как и к откровенному аннулированию заемных обязательств) для того, чтобы избавиться от своего государственного долга[652]. За исключением Европейского центрального банка, который сегодня наиболее скептически относится к такому решению, все крупнейшие центральные банки планеты, будь то американская Федеральная резервная система, Банк Японии или Банк Англии, не случайно пытаются в настоящее время более или менее открыто поднять планку инфляции и для этого экспериментируют с различными так называемыми «нестандартными» мерами (мы к этому вернемся). Если им это удастся и уровень инфляции будет составлять 5 % в год, а не 2 % (что далеко не факт), эти страны смогут избавиться от излишней задолженности намного быстрее, чем страны зоны евро, экономические перспективы которых омрачены тем, что выхода из долгового кризиса не видно и у различных стран отсутствует ясное стремление к созданию европейского налогового и бюджетного союза в долгосрочной перспективе.
Действительно, важно понимать, что без чрезвычайного сбора с капитала и без дополнительной инфляции на то, чтобы избавиться от столь высокого уровня задолженности, как сегодня, могут потребоваться десятилетия. Возьмем пример: предположим, что инфляция строго равна нулю, темпы роста ВВП составляют 2 % в год (что в нынешних европейских условиях далеко не факт, поскольку бюджетная экономия явно приводит к рецессии, по крайней мере в краткосрочной перспективе), а бюджетный дефицит ограничен 1 % ВВП (что на практике означает наличие значительного первичного профицита, учитывая проценты по долгу). В этом случае для сокращения государственной задолженности (выраженной в процентах к ВВП) на 20 пунктов потребуется 20 лет[653]. Если рост иногда оказывается ниже 2 %, а дефицит превышает 1 %, то на это может уйти 30 или 40 лет. Капитал накапливается в течение десятилетий; для сокращения долга также может потребоваться очень много времени.
Самым интересным историческим примером продолжительного применения бюджетной экономии является Великобритания в XIX веке. Как мы отмечали во второй части книги (в третьей главе), ей потребовалось иметь первичный профицит в течение столетия (в среднем около двух-трех пунктов ВВП с 1815 по 1914 год) для того, чтобы избавиться от огромного государственного долга, накопленного за годы наполеоновских войн. В целом в течение этого периода британские налогоплательщики потратили больше средств на уплату процентов по долгу, чем на расходы на образование. Такой выбор, безусловно, был сделан в интересах владельцев долговых облигаций. Однако вряд ли такой выбор отвечал общим интересам страны.
Ничто не запрещает думать, что отставание в области образовании способствовало упадку Великобритании в течение последующих десятилетий. Конечно, речь шла о долге, превышавшем 200 % от ВВП (а не 100 %, как сегодня), а инфляция в XIX веке была почти нулевой (тогда как сегодня все признают, что цель по инфляции составляет 2 %). Поэтому можно надеяться, что европейская бюджетная экономия продлится лишь 10 или 20 лет (минимум), а не целое столетие. Однако и это довольно долгий срок.
Вполне обоснованно считать, что Европе следует готовить свое будущее в рамках мир-экономики XXI века, а не направлять первичный профицит в размере нескольких пунктов ВВП в год на уплату государственного долга, в то время как европейские страны обычно тратят менее одного пункта ВВП на свои университеты[654].
Вместе с тем нужно подчеркнуть и тот факт, что инфляция является лишь очень несовершенной заменой прогрессивного налога на капитал и может привести к определенному количеству не очень приятных второстепенных последствий. Первая трудность, связанная с инфляцией, заключается в опасности ее разгона: нельзя быть уверенным в том, что она остановится на 5 % в год. Когда инфляционная спираль запущена, каждый хочет, чтобы зарплаты и цены менялись так, как ему удобно, и остановить такую механику очень сложно. Во Франции инфляция превышала 50 % в год с 1945 по 1948 год, в течение четырех лет подряд. Государственный долг сократился до минимума — намного радикальнее, чем в результате чрезвычайного сбора с состояний, проведенного в 1945 году. Однако миллионы мелких вкладчиков были окончательно разорены инфляцией, что еще больше усугубило эндемическую бедность пожилых людей в течение 1950-х годов[655]. В Германии цены выросли в 100 миллионов раз между началом и концом 1923 года. Этот эпизод нанес обществу и экономике долговременную травму, которая, без сомнения, по-прежнему влияет на восприятие немцами инфляции. Вторая трудность состоит в том, что инфляция теряет значительную часть своих желательных последствий тогда, когда становится постоянной и ее пытаются упредить (прежде всего те, кто одалживает средства государству, начинают требовать более высокий процент).
Конечно, остается еще один аргумент в пользу инфляции. По сравнению с налогом на капитал, который, как и все налоги, неизбежно ведет к тому, что люди, намеревавшиеся использовать свои ресурсы с пользой (для потребления или для инвестиций), их лишаются, инфляция в идеализированной версии обладает тем преимуществом, что затрагивает прежде всего тех, кто не знает, что делать со своими деньгами, т. е. тех, кто сохранил слишком много ликвидности на своих банковских счетах, на малодинамичных лицевых счетах и сберегательных книжках или в кубышке. От ее последствий избавлены все те, кто уже все потратил, те, кто все вложил в реальные экономические активы (недвижимые или профессиональные), и, что еще лучше, те, кто отягощен долгами (чей номинальный долг сокращается инфляцией, что позволяет быстрее перейти к осуществлению новых инвестиционных проектов). В этой идеальной картине инфляция выступает в роли налога на праздный капитал и стимула для капитала динамичного. В этой точке зрения есть небольшая доля истины, и полностью пренебрегать ею нельзя[656]. Однако, как мы уже отмечали, когда исследовали неравенство в доходности, определяемое размерами начального капитала, инфляция никак не препятствует крупным диверсифицированным состояниям получать очень хорошую доходность вне зависимости от личных усилий, за счет лишь их размера[657].
В конечном итоге истина заключается в том, что инфляция представляет собой довольно грубый и неточный инструмент для достижения цели. Вытекающее из нее перераспределение богатств иногда имеет положительные последствия, а иногда — отрицательные. Разумеется, если нужно выбирать между несколько большей инфляцией или несколько большей бюджетной экономией, следует выбрать немного больше инфляции. Однако высказываемая иногда во Франции точка зрения, в соответствии с которой инфляция представляет собой почти идеальный инструмент перераспределения (это способ взять деньги у «немецкого рантье» и заставить стареющее население, которое процветает за Рейном, проявить больше солидарности, как часто приходится слышать), слишком наивна и фантастична. Мощная инфляционная волна в Европе имела бы самые разные нежелательные последствия с точки зрения распределения богатств, прежде всего для людей со скромным достатком во Франции, Германии и во всех остальных странах. Напротив, владельцев значительного недвижимого и биржевого капитала она бы затронула мало как по обоим берегам Рейна, так и в других местах[658]. Идет ли речь о постоянном сокращении имущественного неравенства или же о сокращении слишком высокого государственного долга, прогрессивный налог на капитал в целом является намного лучшим инструментом, чем инфляция.
Что делают центральные банки? Для того чтобы лучше понять роль инфляции и в целом роль центральных банков в регулировании и перераспределении капитала, будет полезно немного выйти за рамки нынешнего кризиса и поместить эти вопросы в более длительную историческую перспективу. Во времена, когда золотой стандарт был нормой во всех странах, т. е. вплоть до Первой мировой войны, роль центральных банков была намного более ограниченной, чем сегодня. Так, их возможности по созданию денежной массы в такой системе серьезно ограничены размерами запасов золота и серебра. Одна из очевидных трудностей состоит в том, что общая эволюция цен зависит прежде всего от случайного обнаружения залежей золота и серебра. Если объем золота в мире неизменен, а мировое производство быстро растет, уровень цен должен постоянно падать (та же денежная масса используется при обмене все большего количества продуктов производства), что на практике приводит к значительным сложностям[659]. Если вдруг обнаруживаются крупные залежи золота, как это было в американских колониях Испании в XVI–XVII веках или в Калифорнии в середине XIX века, цены могут взмыть вверх, что создает проблемы другого рода и способствует неподобающему обогащению[660]. Все это не очень удовлетворительно, и маловероятно, что однажды произойдет возвращение к такому режиму (золото, этот «варварский пережиток», говаривал Кейнс).
Однако как только устраняется любая привязка к металлу, возможности по созданию денежной массы, которыми обладают центральные банки, становятся потенциально безграничными, а значит, должны регулироваться. В этом заключается вся суть спора о независимости центральных банков, которая стала источником множества недоразумений. Вкратце охарактеризуем его этапы. В начале кризиса 1930-х годов центральные банки промышленно развитых стран вели крайне консервативную политику. Они едва отошли от золотого стандарта и отказывались создавать ликвидность, необходимую для спасения финансовых учреждений, оказавшихся в трудном положении, что привело к череде банкротств, которая
