которая в 2000-2010-е годы достигла отметки в 15 % национального дохода (около 12–13 % в Индии и Индонезии и 16–18 % в ЮАР и Аргентине).
На графике 9.9 мы также показали две страны, налоговые данные по которым позволяют исследовать эволюцию неравенства только с середины 1980-х и начала 1990-х годов: это Китай и Колумбия[314]. В Китае наблюдается сильное увеличение доли верхней центили в национальном доходе в течение последних десятилетий, однако в середине 1980-х годов, по данным имеющихся в нашем распоряжении источников, она находилась на относительно низком уровне, почти таком же, как в Скандинавских странах: менее 5 % национального дохода, что не очень удивительно для коммунистической страны, где тарифные сетки сильно сжаты, а доходы с частного капитала практически отсутствуют. Неравенство в Китае стало расти очень быстро после либерализации экономики в 1980-е годы и в условиях ускоренного роста 1990-2000-х годов, однако, по нашим расчетам, доля верхней центили в 2000-2010-е годы равна 10–11 %, что ниже, чем в Индии и в Индонезии (где она достигает 12–14 %, т. е. находится примерно на том же уровне, что в Великобритании или в Канаде), и намного ниже, чем в ЮАР и в Аргентине (где она составляет около 16–18 %, т. е. находится примерно на том же уровне, что в Соединенных Штатах).
Колумбия, напротив, является одной из стран с самым высоким уровнем неравенства, зарегистрированных в World Top Incomes Database: доля верхней центили составляла около 20 % национального дохода на протяжении 1990-2010-х годов, и никаких изменений не прослеживалось (см. график 9.9). Речь идет о еще более высоком уровне неравенства, чем тот, что был достигнут в Соединенных Штатах в 2000-2010-е годы, по крайней мере если исключить прирост капитала. Если же его включить, то США ненамного опережали Колумбию в течение последних 10 лет.
Тем не менее следует подчеркнуть, что имеющиеся у нас данные связаны с серьезными ограничениями, когда речь идет об измерении динамики распределения богатств в бедных и развивающихся странах и об их сопоставлении с богатыми странами. Мы привели самые надежные цифры, которые можно получить на основе имеющихся источников, однако наши познания остаются очень ограниченными. Налоговые данные по небольшому количеству развивающихся стран, которыми мы располагаем с первых десятилетий XX века, полны лакун и часто прерываются, особенно в 1950-1970-е годы, когда шла борьба за независимость, как, например, в Индонезии. В настоящее время мы пытаемся включить в нашу базу исторические данные по многим другим странам, прежде всего по бывшим британским и французским колониям в Индокитае, Северной, Центральной и Западной Африке, однако зачастую трудно связать воедино данные колониальной эпохи и современные налоговые данные[315].
Когда налоговые данные имеются, их ценность уменьшается еще и тем, что подоходный налог в менее развитых странах зачастую касается лишь незначительного меньшинства населения, вследствие чего можно, например, рассчитать долю верхней центили в общем доходе, но не долю верхней децили. Когда данные это позволяют, как в ЮАР в некоторые периоды, мы можем констатировать, что самый высокий уровень, которого достигала доля верхней децили, составлял 50–55 % национального дохода, что сравнимо — или немного выше — с самым высоким уровнем неравенства в богатых странах, достигнутым в Европе в 1900-1910-е годы или в Соединенных Штатах в 2000-2010-е годы.
Кроме того, начиная с 1990-2000-х годов наблюдается некоторое ухудшение качества налоговых данных. Отчасти это связано с появлением цифровых баз данных, из-за которых власти часто отказываются от публикации подробных статистических данных, как это происходило в прежние времена, когда это было необходимо им самим. Парадоксальным образом это может вести к ухудшению качества источников информации в цифровую эпоху (тот же феномен можно наблюдать и в богатых странах)[316]. Однако представляется, что в этом проявляется прежде всего утрата интереса к прогрессивному подоходному налогу как со стороны международных организаций, так и со стороны правительств некоторых стран[317]. Особенно показателен пример Индии, которая с начала 2000-х годов вообще прекратила проводить и публиковать подробную обработку данных деклараций о доходах, которая велась непрерывно с 1922 года. Как ни странно, в результате эволюцию высоких доходов в Индии стало труднее изучать в начале XXI века, чем в течение минувшего столетия[318].
Отсутствие информации и демократической прозрачности вызывает тем больше сожаления, что в бедных и развивающихся странах вопрос распределения богатства и плодов роста стоит не менее остро, чем в богатых странах. Также следует подчеркнуть, что очень высокий рост, который официально регистрируется в развивающихся странах в последние десятилетия, прежде всего в Индии и в Китае, практически полностью обеспечивается статистикой производства. Когда предпринимаются попытки измерить рост доходов при помощи опросов, касающихся бюджетов домохозяйств, часто оказывается сложным подтвердить заявленные макроэкономические темпы роста. Конечно, доходы в Китае и Индии растут высокими темпами, однако не настолько быстро, как гласят официальные статистические данные. Этот парадокс «черной дыры» роста в развивающихся странам, разумеется, представляет собой существенную проблему. Он может быть обусловлен завышенной оценкой роста производства (есть много причин, по которым власти могут идти на манипулирование производственными потоками), или недооценкой роста дохода (у опросов домохозяйств есть свои недостатки), или же тем и другим. Парадокс может объясняться и тем фактом, что на самые высокие доходы, которые особенно плохо регистрируются в устных опросах, приходится непропорциональная доля роста производства.
В случае Индии исходя из задекларированных доходов можно сказать, что от четверти до трети «черной дыры» роста в период с 1990 по 2000 год
пришлось на одно лишь увеличение доли верхней центили в национальном доходе, которое прослеживается по налоговым данным[319]. Учитывая ухудшение налоговой статистики в 2000-е годы, невозможно корректно продолжить разложение роста на социальные составляющие для этого периода.
В случае Китая статистика, которую ведет налоговое ведомство, носит еще более рудиментарный характер, чем в Индии, и отражает полное отсутствие прозрачности властей по этим вопросам. Расчеты, указанные на графике 9.9, представляют собой самые надежные оценки, которые можно дать при нынешнем положении дел[320]. Однако властям обеих этих стран, как, впрочем, и всех остальных стран, следует как можно скорее обнародовать более полные сведения. Когда это будет сделано, возможно, обнаружится, что неравенство в Индии и в Китае росло быстрее, чем мы думали.
В любом случае отметим, что, несмотря на все несовершенство налоговой администрации в бедных и развивающихся странах, уровень высоких доходов оказывается намного выше и намного реалистичнее, если исходить из данных деклараций о доходах, а не из опросов домохозяйств. Например, налоговые декларации позволяют констатировать, что в 2000-2010-е годы на одну лишь верхнюю центиль приходилось более 20 % национального дохода в Колумбии (и около 20 % в Аргентине). Возможно, в действительности неравенство еще выше. Однако представляется маловероятным, что, как следует из опросов, проведенных в этих же странах, самые высокие доходы зачастую всего в четыре-пять раз выше среднего дохода (т. е. по-настоящему богатых нет), вследствие чего доля верхней центили оказывается ниже 4 % национального дохода. Очевидно, что опросы домохозяйств, часто являющиеся единственным источником, на который опираются международные организации (прежде всего Всемирный банк) и правительства при оценке неравенства, способствуют формированию искаженных представлений и создают искусственно смягченную картину распределения богатства. До тех пор, пока в официальных оценках данные опросов не будут систематически дополняться административными и налоговыми сведениями, будет невозможно проводить достоверное разложение макроэкономического роста между различными социальными группами и различными децилями и центилями в иерархии доходов как в бедных и развивающихся странах, так и в богатых.
Иллюзия предельной производительности. Вернемся ко взрывному росту неравенства в зарплатах, который наблюдался с 1970-1980-х годов в США (и в меньшей степени в Великобритании и в Канаде). Как мы видели, теория предельной производительности и гонки преследования между технологией и образованием оказалась неубедительной. Взлет очень высоких вознаграждений был сильно сконцентрирован в рамках верхней центили (и даже верхней тысячной) и в одних странах проявился намного больше, чем в других (на настоящий момент Япония и страны континентальной Европы оказались затронуты этим процессом намного меньше, чем Соединенные Штаты), в то время как технологические изменения должны были бы оказать намного более равномерное воздействие на верхнюю часть распределения квалификации во всех странах со схожим уровнем развития. Тот факт, что в Соединенных Штатах в 2000-2010-е годы неравенство в доходах достигает более высокого уровня, чем в бедных и развивающихся странах в разные эпохи, например чем в Индии или в ЮАР в 1920-1930-е, 1960-1970-е или 2000-2010-е годы, также порождает сомнения в правильности объяснения, исходящего исключительно из объективного неравенства в производительности. Можем ли мы быть уверены в том, что фундаментальное неравенство в индивидуальной квалификации и производительности сильнее в Соединенных Штатах в начале XXI века, чем в наполовину неграмотной Индии несколько десятилетий назад (или сегодня) или чем в ЮАР времен апартеида (или после его окончания)? Если это так, то это должно было бы вызвать беспокойство у американских образовательных учреждений, которые, разумеется, должны стать лучше и доступнее, но которые, вне всякого сомнения, не заслуживают такого унижения.
На мой взгляд, наиболее убедительное объяснение взлета очень высоких вознаграждений в Соединенных Штатах заключается в следующем. Прежде всего, когда речь идет об обязанностях руководителей в крупных компаниях, на которых, как мы видели, приходится основная масса самых высоких зарплат, сама мысль об объективной обоснованности таких вознаграждений, выраженной в терминах индивидуальной «производительности», кажется мне несколько наивной. В случае дублирующих друг друга обязанностей, например еще одного рабочего или официанта, мы можем приблизительно рассчитать «предельную производительность», привносимую этим работником, хотя погрешность будет довольно существенной, как мы уже отмечали выше. Однако если речь заходит об уникальных или почти уникальных обязанностях, то погрешность становится намного более значительной. На самом деле как только мы вводим гипотезу о несовершенстве информации, которая в данном контексте совершенно оправдана, в стандартные экономические модели, само понятие «индивидуальной предельной производительности» лишается конкретных очертаний и практически превращается в чисто идеологическую конструкцию, позволяющую оправдать более высокий статус.
В качестве примера представим себе крупную международную компанию, на которую работают 100 тысяч человек по всему миру и ежегодный оборот которой составляет 10 миллиардов евро, т. е. 100 тысяч евро на одного сотрудника. Предположим, что на покупку товаров и услуг приходится половина оборота (это типичная пропорция для экономики в целом), вследствие чего добавленная стоимость этой компании, т. е. то, чем она располагает для оплаты труда и капитала, используемых ею напрямую, составляет пять миллиардов евро, т. е. 50 тысяч евро на одного сотрудника. В принципе, для определения зарплаты финансового директора компании (или его заместителя, директора по маркетингу и его команды и т. д.) следовало бы
