специалистов в сфере электроники и фундаментальной информатики, без которых было бы невозможно сделать ни одного изобретения в этих областях и которые не патентовали свои научные статьи. В любом случае, мне кажется чрезмерным столь полярное противопоставление этих двух случаев, за которым не стоит сколько-нибудь серьезный анализ фактов[445].
Что касается японских миллиардеров (Йосиаки Цуцуми и Тайкичиро Мори), которые занимали первую строчку в рейтинге «Forbes» перед Биллом Гейтсом, с 1987 до 1994 года, то в западных странах их имена предпочли просто забыть. Считается, что своими состояниями они были обязаны пузырю на бирже и на рынке недвижимости, надувшемуся в те времена в Стране восходящего солнца, или изощренным азиатским махинациям. Однако рост японской экономики в 1950-1980-е годы был самым сильным в истории и намного превышал рост в Соединенных Штатах в 1990-2010-е годы, а значит, можно представить, что предприниматели порой играли в этом процессе положительную роль.
На мой взгляд, вместо того чтобы предаваться рассуждениям о нравственной иерархии состояний, которые на деле зачастую отдают евроцентризмом, было бы полезнее попытаться понять общие законы, управляющие имущественной динамикой вне зависимости от личности того или иного человека, и предложить меры по регулированию, прежде всего фискальному, которые были бы одинаковы для всех невзирая на национальность. Во Франции в 2006 году, в момент покупки сталелитейным магнатом Лакшми Митталом компании Arcelor (второй по размерам металлургической группы в те времена), и осенью 2012 года, в связи с инвестициями в производственный комплекс во Флоранже, которые были сочтены недостаточными, СМИ были особенно сильно настроены против индийского миллиардера. В Индии все убеждены, что такая враждебность обусловлена, по крайней мере отчасти, цветом его кожи. Действительно ли это не играет никакой роли? Конечно, методы Миттала брутальны, а сам он ведет скандальный образ жизни. Вся французская пресса возмущалась роскошными лондонскими домами Миттала, «стоимость которых втрое превышает инвестиции во Флоранж»[446]. Однако такой образ жизни, возможно, вызывает меньше неприятия, когда речь идет об особняке в Нейисюр-Сен или же о другом нашем миллиардере, Арно Лагардере, молодом наследнике, который не очень прославился своими личными качествами, добродетельностью и полезностью для общества и которому тем не менее французское государство решило выплатить более одного миллиарда евро, чтобы он мог выйти из капитала EADS (мирового лидера в авиастроении).
Приведем последний пример, еще более яркий. В феврале 2012 года французское правосудие наложило арест на более чем 200 м3 имущества (роскошные автомобили, шедевры живописи и т. д.) в особняке, расположенном в Париже на авеню Фош и принадлежащем Теодорину Обиангу, сыну диктатора Экваториальной Гвинеи. Я далек от того, чтобы оплакивать судьбу злополучного миллиардера: нет никаких сомнений в том, что долю в компании по заготовке гвинейской древесины (которая, по-видимому, приносит ему основной доход) он приобрел с нарушениями и что эти ресурсы были украдены у жителей Экваториальной Гвинеи. Дело это очень показательно и поучительно, поскольку показывает, что частная собственность немного менее священна, чем об этом порой говорят, и что при желании вполне можно найти путь в запутанном лабиринте многочисленных подставных фирм, посредством которых Теодорин Обианг управлял своей собственностью и принадлежавшими ему долями в компаниях. Однако не вызывает сомнений и то, что в Париже или в Лондоне можно без труда обнаружить другие личные состояния, которые в конечном итоге были построены на основе частного присвоения природных ресурсов, например в случае российских или катарских олигархов. Возможно, присвоение нефти, газа или алюминия меньше похоже на банальное воровство, чем древесина Теодора Обианга. Возможно также, что, с точки зрения судопроизводства, правильнее вмешиваться тогда, когда совершенная кража наносит ущерб очень бедной стране, чем когда она произошла в не столь бедной стране[447]. По крайней мере, читатель согласится, что эти случаи скорее представляют собой звенья одной цепи и по природе своей не отличаются друг от друга радикально и что состояние выглядит более подозрительно, если принадлежит человеку с темным цветом кожи. В любом случае, судебные процедуры не могут решить все существующие в мире проблемы, связанные с незаконным приобретением собственности и неподобающим накоплением состояний. Налог на капитал предоставляет собой более систематический и мирный подход к решению этого вопроса.
В целом, ключевой факт заключается в том, что в доходности капитала неотделимо смешаны друг с другом различные элементы: одни относятся к настоящему предпринимательскому труду (эта сила совершенно необходима для экономического развития), вторые обусловлены исключительно удачей (надо оказаться в нужное время в нужном месте, чтобы купить многообещающий актив по хорошей цене), третьи скорее похожи на банальное воровство. Произвольность имущественного обогащения выходит далеко за рамки вопроса о наследстве. Доходность капитала по природе своей волатильна и непредсказуема; на рынке недвижимости или на бирже она легко может обеспечивать прирост — или приносить убыток, — равный зарплате, получаемой на протяжении многих десятков лет. На вершине иерархии состояний эти эффекты приобретают еще более крайние формы. И так было всегда. В повести «Ибикус», написанной Алексеем Толстым в 1926 году, описаны ужасы капитализма. В 1917 году в Петербурге бухгалтер Семен Невзоров повалил шкаф на антиквара, который предлагал ему работу, и украл его небольшое состояние. Антиквар и сам разбогател, покупая за бесценок имущество аристократов, бежавших от революции. Что касается Невзорова, то ему за полгода удалось в 10 раз увеличить свой начальный капитал благодаря притону, который он открыл в Москве со своим новым другом Ртищевым. Невзоров — живой паразит, мелочный и подлый. Его образ показывает, насколько несовместим капитал с личными достоинствами: накопление капитала иногда начинается с кражи, а произвольность его доходности часто ведет к тому, что воровство продолжается.
Доходность целевых капиталов университетов. Для того чтобы выйти за рамки отдельных личностей и разобраться в вопросе неравенства в доходности капитала, полезно изучить пример целевых капиталов американских университетов в течение последних десятилетий. Речь идет об одном из тех редких случаев, когда мы располагаем полными данными по осуществленным вложениям и по доходности, полученной на протяжении относительно длительного периода и зависящей от размера начального капитала.
В настоящее время в Соединенных Штатах есть более 800 государственных и частных университетов, имеющих в управлении целевые капиталы. Они могут составлять от нескольких десятков миллионов долларов, как в случае Колледжа Северной Айовы (его целевой капитал составляет 11,5 миллиона долларов и занимает 785-е место), до нескольких десятков миллиардов долларов. Первую строчку в рейтинге университетов по размерам целевого капитала неизменно занимает Гарвард (в начале 2010-х годов эта сумма составляет около 30 миллиардов долларов), затем следует Йель (около 20 миллиардов), Принстон и Стэнфорд (более 15 миллиардов каждый). Далее в списке фигурируют Массачусетский технологический институт и Колумбийский университет, имеющие чуть менее 10 миллиардов, университеты Чикаго и Пенсильвании (около семи миллиардов) и т. д. В общей сложности в начале 2010-х годов 800 американских университетов владеют активами на сумму около 400 миллиардов долларов (т. е. в среднем чуть более 500 миллионов долларов на университет; медианный размер целевого капитала составляет немногим менее 100 миллионов). Это составляет менее 1 % от всего частного имущества, принадлежащего американским домохозяйствам. Тем не менее речь идет о существенном объеме, который ежегодно обеспечивает значительные ресурсы американским университетам или по крайней мере некоторым из них[448]. Прежде всего — и этот аспект нас интересует больше всего, — по целевым капиталам американских университетов публикуются надежные и подробные финансовые счета, которые можно использовать для изучения получаемой ими из года в год доходности, чего нельзя сказать о частных состояниях. С конца 1970-х годов эти данные обобщаются профессиональной ассоциацией американских университетов, которая с 1979 года начала публиковать серьезные статистические отчеты.
Основные выводы, которые можно извлечь из этих данных, приведены в таблице 12.2[449]. Первый из них заключается в том, что средняя доходность целевых капиталов американских университетов в последние десятилетия была очень высокой: в среднем 8,2 % в год в период с 1980 по 2010 год (и 7,2 %, если ограничиться периодом 1990–2010 годов[450]). Конечно, в каждом десятилетии имелись спады и подъемы, были годы, когда наблюдалась слабоотрицательная доходность, как, например, в 2008–2009 годах, и годы, когда средняя университетская доходность заметно превышала 10 %. Однако важно отметить тот факт, что если рассчитать средние показатели за 10, 20 или 30 лет, то доходность окажется очень высокой и сравнимой с той, что получают миллиардеры из рейтинга «Forbes».
Таблица 12.2 Доходность целевых капиталов американских университетов в 1980–2010 годах
Ежегодная средняя реальная доходность (после вычета расходов на управление и инфляции) Период с 1980 по 2010 год
Все университеты вместе (850) 8,2%
в том числе: Гарвард-Йель-Принстон 10,2%
в том числе: целевые капиталы свыше 1 миллиарда долларов (60) 8,8%
в том числе: целевые капиталы в размере от 500 миллионов до одного миллиарда долларов (66) 7,8%
в том числе: целевые капиталы в размере от 100 миллионов до 500 миллионов долларов (226) 7,1%
в том числе: целевые капиталы ниже 100 миллионов долларов (498) 6,2%
Примечание. С 1980 по 2010 год средняя реальная доходность целевых капиталов американских университетов составляла 8.2 % в год и была тем выше, чем больше был начальный целевой капитал. Указанная доходность очищена от всех расходов на управление и от инфляции (2,4 % в год с 1980 по 2010 год).
Источники: piketty.pse.ens.fr/capital21с.
Уточним, что указанная в таблице 12.2 доходность представляет собой очищенную реальную доходность, полученную с целевых капиталов университетов, после учета прироста капитала и вычета инфляции, действующих налогов (практически отсутствующих в случае общественных фондов) и всех расходов на управление ими, прежде всего на выплату зарплат всем сотрудникам университета и сторонним лицам, принимавшим участие в разработке и осуществлении стратегии размещения целевого капитала. Таким образом, речь действительно идет о доходности капитала в том смысле, в котором мы ее определяли в этой книге: доходность — это то, что приносит капитал просто по факту владения, вне зависимости от приложения труда.
Второй вывод, который вытекает из анализа таблицы 12.2, состоит в том, что полученная доходность сильно возрастает при увеличении размеров целевого капитала. Для пяти сотен университетов, целевой капитал которых составляет менее 100 миллионов долларов, доходность в 1980–2010 годах равнялась 6,2 % (и 5,1%в 1990–2010 годах), что довольно неплохо и заметно выше средней доходности частного имущества в течение этого периода[451]. Доходность повышается по мере того, как растет размер целевого капитала. Для 60 университетов, каждый из которых располагает целевым капиталом в размере более одного миллиарда долларов, она достигала в среднем 8,8 % в год в 1980–2010 годах (7,8 % в 1990–2010 годах). Если же перейти к верхней тройке (Гарвард, Йель, Принстон), которая не менялась с 1980 по 2010 год, то в
