их случае доходность достигала 10,2 % в 1980–2010 годах (10,0 % в 1990–2010 годах), т. е. была в два раза выше, чем в университетах, имеющих самый скромный целевой капитал[452].
Если мы проанализируем инвестиционную стратегию различных университетов, то обнаружим, что все целевые капиталы представляют собой очень диверсифицированные портфели с явно выраженным предпочтением в пользу американских и зарубежных акций и облигаций частного сектора (государственные облигации, особенно те, что выпускаются Соединенными Штатами, приносят небольшой доход и никогда не превышают 10 % от общего объема инвестиций, практически полностью отсутствуя в самых крупных целевых капиталах). По мере того, как мы поднимаемся вверх в иерархии целевых капиталов, мы можем наблюдать очень сильное увеличение «альтернативных стратегий», т. е. вложений с очень высокой доходностью, таких как некотируемые акции (private equity), прежде всего иностранные (которые требуют серьезной экспертизы); хеджевые фонды (hedgefunds), деривативы; инвестиции в недвижимость и в сырьевые товары: энергию, природные ресурсы и различные продукты, получаемые из сырья (речь опять-таки идет о вложениях, требующих специфической экспертизы и потенциально очень рентабельных[453]). Если мы исследуем масштабы всех этих «альтернативных вложений», которых объединяет только то, что они выходят за рамки классических финансовых вложений (акций, облигаций), доступных каждому, то мы увидим, что они составляют чуть более 10 % портфеля в целевых капиталах меньше 50 миллионов евро, достигают 25 % в тех, что составляют от 50 до 100 миллионов евро, 35 % в капиталах от 100 до 500 миллионов, 45 % в капиталах от 500 миллионов до одного миллиарда и, наконец, более 60 % в целевых капиталах, чей объем превышает один миллиард евро. Имеющиеся данные, которые публикуются и очень подробны, позволяют констатировать, что именно альтернативные вложения обеспечивают очень крупным целевым капиталам реальную доходность, приближающуюся к 10 %, тогда как самые скромные целевые капиталы вынуждены довольствоваться 5 %.
Интересно отметить, что волатильность доходности от года к году не оказывается значительно выше для самых крупных целевых капиталов: средняя доходность, получаемая Гарвардом или Йелем, колеблется вокруг средних значений, однако не намного сильнее, чем у более скромных целевых капиталов. При вычислении средних значений за несколько лет выясняется, что в первом случае доходность систематически оказывается выше, чем во втором, и расхождение между ними остается относительно стабильным во времени. Иными словами, более высокая доходность, получаемая самыми крупными целевыми капиталами, обуславливается прежде всего не более высокой степенью риска, а скорее более сложной инвестиционной стратегией, которая открывает доступ к более рентабельными в долгосрочном плане портфелям[454].
Капитал и экономия на масштабе. Главное объяснение этих фактов, по-видимому, заключается в экономии на масштабе и эффекте размера, которые связаны с расходами на управление инвестициями. Так, в настоящее время Гарвард ежегодно тратит около 100 миллионов долларов на управленческие затраты (management costs), связанные со своим целевым капиталом.
Эта солидная сумма идет на вознаграждение внушительной команды профессионалов в области управления инвестиционными портфелями, которые способны обнаружить наилучшие возможности для альтернативных вложений во всем мире. Однако если учесть размеры целевого капитала Гарварда (около 30 миллиардов долларов), то расходы на управление составляют всего 0,3 % в год. Если это позволяет получать ежегодную доходность в размере 10 %, а не 5 %, то речь идет об очень удачном управлении средствами. Университет, чей целевой капитал составляет всего один миллиард долларов (что уже неплохо), не может себе позволить платить 100 миллионов долларов команде менеджеров: эта сумма равнялась бы десятипроцентным управленческим расходам в год. На практике университеты ограничивают такие расходы 1 %, а чаще всего менее чем 0,5 % в год. Таким образом, на управление одним миллиардом долларов расходуется пять миллионов, что не дает возможности нанять такую команду специалистов по альтернативным вложениям, которая работает за 100 миллионов. Что касается Колледжа Северной Айовы и его целевого капитала в размере 11,5 миллиона долларов, то, учитывая цены на рынке управленческих услуг, даже если он будет выделять 1 % на управленческие расходы, т. е. 115 тысяч долларов, он будет вынужден довольствоваться случайным менеджером на пол- или даже на четверть ставки. Это все равно лучше ситуации американца, который, имея медианное имущество в размере 100 тысяч долларов, будет сам управлять своими средствами и будет вынужден довольствоваться советами свояка. Конечно, финансовые посредники и управляющие капиталом, мягко говоря, не всегда непогрешимы. Однако в той мере, в которой они позволяют в среднем выявить самые рентабельные вложения, их деятельность представляет собой основной механизм, объясняющий, почему самые крупные целевые капиталы приносят более высокую доходность.
Эти результаты поразительны тем, что ясно и точно показывают механизмы, которые могут приводить к очень сильному неравенству в доходности в зависимости от размера начального капитала. Так, важно понимать, что благосостояние крупнейших американских университетов в значительной степени объясняется именно этой доходностью, а не пожертвованиями бывших студентов, которые представляют собой намного более скромные суммы, в пять или в 10 раз уступающие ежегодной доходности, приносимой целевым капиталом[455].
Тем не менее интерпретировать эти результаты нужно осторожно. Так, было бы преувеличением считать, что их можно использовать для автоматического прогнозирования эволюции мирового неравенства в личных состояниях в ближайшие десятилетия. Прежде всего, очень высокая доходность, наблюдавшаяся в 1980–2010 годах и в 1990–2010 годах, отчасти отражает долгосрочный феномен восстановления цен на недвижимые и биржевые активы в мировом масштабе, который мы проанализировали во второй части и который, вполне вероятно, вскоре прекратится (в этом случае в ближайшие десятилетия долгосрочная доходность, о которой шла речь выше, должна будет немного снизиться)[456]. Далее, экономия на масштабе, возможно, имеет значение только в очень крупных портфелях инвестиций и играет меньшую роль в более «скромных» состояниях, которые равны 10 или 50 миллионам евро и которые, как мы видели, имеют намного больший вес в мире, чем богатства миллиардеров из списка «Forbes». Наконец, стоит подчеркнуть, что, даже если вычесть все расходы на управление капиталом, доходность все равно отражает способность того или иного учреждения выбирать хороших управляющих. Однако семья — это не учреждение: всегда наступает момент, когда расточительный отпрыск проматывает наследство, чего board Гарварда[457], разумеется, не будет делать по той простой причине, что это возмутит многих людей, которые сделают все для того, чтобы устранить нарушителей порядка. Именно эти «потрясения» в семейных историях позволяют избежать бесконечного роста неравенства на личном уровне и приблизиться к сбалансированному распределению имущества.
Вместе с тем эти доводы успокаивают лишь отчасти. Было бы неосмотрительным полагаться лишь на эту извечную, но неопределенную силу (вырождение семей) в вопросе ограничения будущего роста состояний миллиардеров. Мы уже отмечали, что довольно умеренного расхождения между r и g достаточно для того, чтобы сбалансированное распределение было очень неравномерным. Для этого совсем необязательно, чтобы доходность крупнейших состояний достигала 10 % в год: значительное неэгалитарное потрясение может быть вызвано и меньшим расхождением.
Также стоит добавить, что состоятельные семейства постоянно изобретают все более изощренные юридические формулы для размещения своего имущества — траст-фонды и другие фонды, часто исходя из налоговых соображений, но иногда и для того, чтобы не дать грядущим поколениям творить с активами все, что им вздумается. Иными словами, граница между склонными к ошибкам людьми и вечными фондами не настолько непроницаема, как можно было бы подумать. Возможности ограничивать права будущих поколений в теории были сильно урезаны отменой фидеикомиссов два с лишним столетия назад (см. десятую главу). Однако на практике эти правила иногда можно обойти, если этого требуют обстоятельства. Так, зачастую непросто определить разницу между сугубо частными и семейными фондами и фондами благотворительными. Действительно, такие семьи используют подобные структуры в обеих целях и, как правило, стремятся сохранять контроль над фондами, в которые вкладывают свои активы, в том числе и тогда, когда эти структуры выступают прежде всего в благотворительной роли[458]. Обычно нелегко узнать, какими именно правами располагают дети и близкие в этих сложных схемах, поскольку часто важные детали прописываются в статутах, которые не становятся достоянием публики, не говоря уже о том, что траст-фонд, имеющий более семейный и наследственный характер, принимает обличие благотворительной организации[459]. Также интересно отметить, что пожертвования, декларируемые перед налоговыми органами, всегда резко падают, когда контроль над ними усиливается (например, когда от дарителя требуют предоставлять более точные квитанции или от фонда требуют предоставлять более подробные, чем прежде, счета для того, чтобы удостовериться в том, что их официальная задача соблюдается, а частное использование средств не выходит за определенные рамки), что подтверждает мысль о взаимопроницаемости между частным и общественным использованием таких структур[460]. Наконец, очень трудно точно сказать, какая часть фондов придерживается целей, которые действительно можно считать общественно полезными[461].
Как влияет инфляция на неравенство в доходности капитала? Выводы относительно доходности целевых капиталов университетов заставляют нас также уточнить наши рассуждения о понятии очищенной от инфляции доходности капитала и о неэгалитарных последствиях инфляции. Как мы видели в первой главе, в богатых странах в 1980-1990-е годы инфляция, по-видимому, стабилизировалась вокруг новой нормы в 2 % в год. Это, с одной стороны, намного меньше инфляционных пиков, наблюдавшихся в течение XX века, а с другой — существенно выше практически нулевой инфляции, которая была нормой в XIX веке и накануне Первой мировой войны. В развивающихся странах инфляция сегодня сильнее, чем в богатых странах (часто она превышает 5 %). Вопрос заключается в следующем: какое воздействие на доходность капитала оказывает инфляция в 2 % — или в 5 % — в сравнении с нулевой инфляцией?
Иногда ошибочно полагают, что инфляция сокращает среднюю доходность капитала. Это не так, поскольку в среднем цена капитала, т. е. цена недвижимых и финансовых активов, растет так же быстро, как и потребительские цены. Возьмем в качестве примера страну, в которой объем капитала составляет шесть лет национального дохода (? = 6), а доля капитала в национальном доходе достигает 30 % (? = 30 %), что соответствует средней доходности, равной 5 % (r= 5 %). Представим, что инфляция в этой стране выросла с 0 до 2 % в год. Означает ли это, что средняя доходность капитала сократится с 5 до 3 %? Конечно нет. В первом приближении если потребительские цены увеличиваются на 2 % в год, то цены активов, вероятно, также будут расти в среднем на 2 % в год. А значит, не будет ни прироста, ни убывания капитала, и его доходность останется равной 5 % в год. Однако вполне вероятно, что инфляция изменит распределение этой средней доходности между жителями данной страны. Проблема состоит в том, что на практике перераспределение, обусловленное инфляцией, всегда носит сложный, многомерный характер, в значительной
