для нации — и ничего против нации» — вот закон жизни государства. Всё антинациональное должно беспощадно подавляться, потому что это — атака индивидуумов на высший коллектив. Салазар осуждал коммунизм даже не столько за его планы переустройства общества на социалистических началах, сколько за космополитическую интернационалистическую идеологию. Он был убеждён в том, что «враги Нового государства — враги нации». А государство олицетворяет премьер-министр, вождь нации.

Салазар утверждал, что собственность, капитал и труд в равной мере нужны для развития нации, каждый из этих элементов должен выполнять свою функцию в жизни государства.

Создавая видимость классового мира, Салазар издал в 1936 году «Хартию труда», во многом повторявшую аналогичный документ Муссолини. В Португалии создавались корпоративные организации трёх типов: национальные синдикаты (вроде «фашистских профсоюзов»), гильдии для промышленников и торговцев и три ордена — для врачей, адвокатов и инженеров. Для всего самодеятельного населения (кроме государственных служащих, лиц свободных профессий и крестьян) членство в этих организациях было обязательным. Эти корпорации были объявлены наследием средневековых цехов. Португальский корпоративизм, в отличие от итальянского, основывался не на огосударствлении корпораций, а на принципах якобы свободных ассоциаций, которые призваны были учитывать не только материальные, но и культурные интересы своих членов. Корпорации обладали правами юридического лица.

Забастовки были запрещены, но так же запрещались и локауты, которыми предприниматели прежде наказывали бастующих рабочих. Профсоюзы и политические партии, кроме правящей (хотя Национальный союз считался не партией, а как бы общегосударственным клубом единомышленников), были распущены. Государственным служащим вменялось в обязанность быть членами Национального союза. От них требовалась подписка в том, что они не состоят ни в политических партиях, ни в масонских ложах. Корпорации фактически служили целям контроля над рабочими со стороны предпринимателей и государства. Рабочему, не состоящему в профсоюзе, найти работу было почти невозможно. Вся сфера труда находилась под контролем министра по делам корпораций и социального обеспечения. Но неквалифицированные рабочие (а таких было большинство) корпоративной системой не были охвачены.

Интересы крестьян должны были представлять Народные дома — корпоративные организации, объединяющие «всех земледельцев» — от батрака до помещика. Членство в них было обязательным для крестьян-владельцев земли. Эти организации использовались властью для привлечения крестьян к выполнению общественных работ — за незначительную плату или вовсе бесплатно. Такие же корпоративные организации — дома рыбака, разные гильдии, федерации, жунты и пр. устраивались и в других отраслях хозяйства в интересах монополий. В то же время они брали на себя функции организации досуга своих членов и проводили различные культурные мероприятия, можно сказать, впервые в истории Португалии.

Корпоративизм составлял сущность салазаризма, его называют «великой идеей режима». Сам Салазар разъяснял, что демократия, подверженная страстям и движениям большинства, ставит политику выше жизни; либерализм, призывающий наживаться, создавать богатства любой ценой, отдаёт предпочтение экономике над социальным началом; социализм, призывающий разделить созданные богатства и устроить общество по законам разума, возвышает социальное начало над экономикой. Это всё ошибочные подходы. Единственно правильный путь — это корпоративизм, который возвышает человека и соблюдает достоинство, конституционный новый порядок, создаёт национальную общность, отливает нацию в форму Государства, формирует активное сознание нашей солидарности на земле, в работе, в жизни, то есть в отечестве — нашей вечной семье.

Примечательно, что эта идея была воспринята в Португалии как нигде положительно, потому что она опиралась на глубинные народные традиции. В Португалии в Средние века были особенно широко распространены корпорации, гильдии, братства и пр., в Лиссабоне их следы отмечены ещё в XIV веке. В гильдиях ремесленников состояли и мастера, и ученики. Гильдии были не просто экономическими организациями, а образом жизни. Когда Салазар провозгласил корпоративизм основой режима и сущностью осуществляемой им «экономическо-социальной революции» (он также называл её «корпоративной революцией»), в Лиссабоне прошла (без усилий со стороны власти) демонстрация в его поддержку, в которой приняли участие более ста тысяч человек.

Общество, политика, литература

О том, что идея корпоративизма в Португалии была жива и в конце XIX, и в XX веке, свидетельствует и португальская художественная литература, в частности, роман известного писателя-коммуниста Антонио Алвеса Редола «Яма слепых», действие которого происходит в 1891 году, за 35 лет до появления Салазара в правительстве.

Герой (или, если угодно, антигерой) романа богатый помещик Диого Релвас, критикуя сторонников индустриализации Португалии, которые предлагали меры по либерализации общественной жизни страны, говорил в своём выступлении на собрании землевладельцев:

«Они совершают эти безумства, потому что безумны. Они идут к пропасти, потому что слепы. Но нас они к яме слепых и безумных не увлекут. Пусть они оставят деревню в покое, пусть она живёт своей буколической жизнью, мирно, как учит людей сама земля. Пусть хозяин и раб будут одной семьёй, людьми одной крови. (Выделено мной. — М.А.) Пусть деревенская кровь продолжает быть кровью и плотью Бога, потому что из деревенских рук мы получаем хлеб и вино… Никогда холодная сталь машины не заменит нам Всевышнего… Никогда не заменит она нам крестьянина и ту роль, что он играет в жизни нации…»

Примечательно, что и крестьяне воспринимали эту идею вполне сочувственно.

Релвас ведёт в газетах кампанию по разоблачению мошенничества в акционерных обществах — «настоящем омуте, в который индустрия надеется затянуть сельское хозяйство…» Эти АО часто подвергались банкротствам, жертвами которых становились доверившиеся им акционеры. Он прямо говорит о своём отрицательном отношении ко всему, что связано с индустрией и финансовыми махинациями, ко всем сферам жизни, где царит продажность:

«Сегодняшние короли — это промышленники… Ненавижу финансовый синдикат, который порождает хитрость, хитростью держится на этом свете и умирает от правды, таща за собой на тот свет людей благородных, поверивших этим мыльным пузырям. Конечно, политикам это по нутру. Они нуждаются в тёплых местах во всех советах… Достаточно какой-нибудь иностранной компании предложить главным акционерам хорошее положение в её правлении и… Прощай, патриотизм!».

Не лучшего мнения Релвас и о народных избранниках:

«Если парламент годен только для того, чтобы раздувать уже горящий костёр, то ему крышка. Когда на моей земле какая-нибудь посевная культура не даёт всходов, я заменяю её другой. И если либерализм нам не годен, долой его».

На возражение, что либерализм принёс стране некоторую пользу, Релвас отвечает:

«Но теперь дерёт с нас три шкуры и за то, что дал, и за то, что имели и без него, и ведёт нас к хаосу… Нам необходима абсолютная монархия. При серьёзной хвори нужны серьёзные лекарства… Если мы колеблемся и идём на сделки, то скоро будем на помойке».

Не убеждает его и довод: «Мы же живём в Европе». Релвас предлагает радикальное решение вопроса:

«Но мы же можем размежеваться с ней… Установить на Пиренеях санитарный кордон».

Выступления героя романа понравились королю Португалии, и он вместе с королевой и принцем посещает имение помещика, «который представлялся ему куда более разумным, чем многие его министры». В беседе с латифундистом король говорит, что страна нуждается в индустрии, на что Релвас отвечает:

«Я сам связан с индустрией. Но в таком случае для заводов должны быть отведены определённые зоны… это единственная возможность уберечь сельское хозяйство».

Король говорит, что такое решение не будет популярным. Релвас возражает:

«Настоящее правительство не может быть популярным… Управлять страной в соответствии с желаниями черни — значит опускаться до уровня низов. Я слишком люблю тех, кто мне служит, чтобы допустить подобное безумие».

Король, ощущающий давление международного финансового капитала, обречённо говорит:

«Живя в Европе, мы должны покориться…».

Релваса это не убеждает:

«Поставьте Португалию вне Европы, и тогда, возможно, мы поймём, что разум на нашей стороне. Подлинной Европой можем быть мы».

И он произносит речь о притязаниях «эгоистичной и хищной Европы, в которой уже бродили идеи социализма», стали повсеместными забастовки, к тому же коварный союзник — Англия вступила в торг с Германией, чтобы предложить ей португальские колонии в Африке в обмен на нерушимость границ в Европе.

Покушение, жертвами которого стали король и принц, ещё раз убедили Релваса в том, что «либерализм — модель нам чуждая и непригодная для португальской действительности… нам нужна диктатура, и серьёзная… страна нуждалась не в прочности власти, а в её силе, без которой нет ни созидательного труда, ни душевного покоя».

А что делало правительство нового короля? «Вместо того, чтобы выслать за пределы страны всех подозреваемых в насилии, оно распахнуло двери тюрем с политическими заключёнными» и убийцами короля, вроде бы сама корона прощала преступление и даже оправдывала его. В довершение всего в той провинции, где вёл хозяйство Релвас, возникает Ассоциация землекопов (это высококвалифицированные работники в сельской местности, проводящие гидротехнические работы на поливных землях), и крестьяне «вместо рабочего дня от восхода и до захода солнца» требуют двенадцатичасовой рабочий день, и за большие деньги. Они не понимают, что это разорит землевладельцев, а значит, оставит без заработков и самих крестьян.

Словом, всё рушится, и нужны меры по «подмораживанию» Португалии. Релвас умирает, не в силах примириться с новой действительностью. Его внук, заступивший место деда, проклинает безумный и неблагодарный мир, который забыл, чем обязан Релвасам, «и отказывался следовать за ними в средневековый рай».

Как видим, идеи внеклассового, национального строя были в ходу и среди помещиков, и в крестьянских массах. Правда, с течением времени энтузиазм по поводу корпоративного государства угасал, потому что обещанный строй, основанный на справедливости, так и не наступил. Но идея корпоративизма сыграла свою роль. О том, что Салазару удалось в известной мере соединить диктатуру с либеральными ценностями демократического Запада, касавшимися свободы личности, свидетельствует, в частности такой факт.

Исследователи португальской литературы отмечают, что во время правления Салазара литературная жизнь в стране «била ключом». Да, существовала цензура, и довольно жёсткая, о многих явлениях общественной жизни писателям приходилось говорить эзоповым языком. Но достаточно почитать книги наиболее известных португальских писателей XX века, чтобы составить представление о том, что было можно обсуждать публично и что нельзя.

Выдающийся португальский писатель Фернандо Намора — художник с мировым именем. Родился он в маленьком городке, по профессии врач, много лет практиковавший в сельской местности, так что деревенскую жизнь знал не понаслышке. Впоследствии он работал врачом в онкологическом институте в Лиссабоне, и со столичной жизнью был тоже хорошо знаком.

В романе Наморы «Ночь и рассвет», вышедшем в свет в 1950 году, показана жизнь крестьян в португальской провинции. В нём открыто говорится о голоде, нищете, невежестве, забитости, бесправии крестьян, их тяжёлом труде, о том, как помещики сгоняют их с земли, описывается опасный промысел контрабандистов. Правда, это было уже послевоенное время, когда режим Салазара вынужденно смягчился. Но тот же Намора ещё в 1938–1943 годы выпустил два сборника стихов, романы «Семь частей света» и «Огонь в тёмной ночи», повесть «Ночлежка», где он уже показал себя как писатель