возможно, даже приведут в качестве примера гитлеровскую Германию. И опять добавят: то ли дело в «демократических странах», где думай и говори, что хочешь, только не нарушай закон.
Наконец, спросите, что такое монополия? Вам ответят, что это гигантский экономический монстр, вступивший в стадию загнивания.
И все три ответа не имеют ничего общего с действительностью.
Бюрократически-идеократическое государство — это тоталитарное государство (о том, какой ужас вызывает у обывателей это последнее понятие, уже говорилось во введении). А тоталитарное государство — это государство, в котором каждый гражданин, во-первых, причастен к делам государства и может оказывать влияние на его политику (в известных пределах и через определённые механизмы), а во-вторых, он от младенчества до глубокой старости является объектом всесторонней заботы со стороны государства. Ему гарантированы права на труд, на отдых, на жилище — и т. д., вряд ли стоит перечислять все те реальные права, которыми пользовались советские люди и о которых теперь, когда они утрачены, с глубокой тоской вспоминают помнящие то время (а помнят во всём объёме ныне, пожалуй, только старики).
В тоталитарном государстве не может быть бездомных и безработных, беспризорных и брошенных на произвол судьбы. Ни одна жалоба и ни одно предложение гражданина не останется без рассмотрения, и жалующийся или предлагающий что-то человек получит официальный ответ. Да и в бюрократы попадают не по праву наследования, ими становятся те же граждане, которым оказано доверие и со стороны власти, и со стороны общества. Вот в каком смысле надо понимать утверждение о том, что тоталитарное государство — это и есть народное государство, а тоталитаризм — это высшая стадия демократии. Это не власть народа (которая в государстве с многомиллионным населением невозможна по определению), не государство, в котором хорошо всем (такого тоже никогда не бывало и не будет), даже не царство справедливости (оно тоже плод фантазии), а всего лишь максимальное в конкретных исторических условиях приближение к нему. Можно сказать, что это власть правящего слоя, «ордена меченосцев», власть чиновника, однако чиновника, ограниченного в своих действиях не только формальным законом, но и идеей, которой этот орден служит. Это вовсе не тот чиновник-бизнесмен рыночной постсоветской России, который превратил государственную службу в доходное предпринимательство, источник личного обогащения. В СССР чиновник каждодневно отвечал за порученное ему дело своей карьерой, а то и головой. Власть такого чиновника, то есть подлинно государственного служащего, означала, что власти частного собственника не бывать. С установлением и упрочением советского строя частная собственность должна была кануть в Лету. Исчезала власть денег, о чём веками мечтали лучшие умы человечества. Даже великий комбинатор Остап Бендер, заполучив вожделенный миллион, не смог нигде в условиях СССР «вложить его в дело» и вынужден был бежать (правда, неудачно) за границу. Становилась невозможной эксплуатация человека человеком, как она понимается общественной наукой. Вот какие перспективы открывал перед миром советский строй.
Мне могут возразить: знаем мы эту сталинскую демократию, когда провозглашалась власть народа, а на деле было полное господство номенклатуры, установившей кровавую диктатуру, жертвами которой стали миллионы людей, по большей части ни в чём неповинных (Солженицын добавляет: сорок миллионов — в тысячу с лишним раз больше, чем было курьеров у Хлестакова!)
О репрессиях и их жертвах речь пойдёт ниже, а пока возражу возражающим: чего же вы хотите, если государство фактически было бюрократически-идеократическим, а его считали государством диктатуры, которую пролетариат установил над обществом. Да к тому же диктатуры пролетариата в условиях, когда пролетариат в стране практически, а потом и юридически, отсутствовал.
В начале XX века рабочие составляли чуть больше двух процентов населения. В первую мировую войну, а затем в гражданскую, большая их часть была призвана в армию, их место заняли бог знает кто. После войны наступили голодные годы, и горожане побежали в деревню. В период индустриализации страны рабочий класс пришлось создавать заново из крестьян, оказавшихся лишними после коллективизации сельского хозяйства (это была ликвидация «аграрного перенаселения деревни»). А когда принимали Сталинскую (точнее, бухаринскую) Конституцию 1936 года, было объявлено, что пролетариата, лишённого средств производства, в СССР уже не существует, а есть рабочий класс, который вместе с колхозным крестьянством и трудовой интеллигенцией и есть хозяин страны. Вот такая непонятная диктатура пролетариата без пролетариата.
Такая нелогичная система возникла исторически. Ленин смотрел на рабочий класс как на противовес мелкособственническому крестьянству. И, пожалуй, до самой Великой Отечественной войны рабочий класс действительно можно было считать авангардом общества. Но после этот взгляд стал архаизмом, однако по-прежнему лежал в основе советской идеологии.
Значит, СССР как тоталитарное государство мог существовать лишь нелегально. А следовательно, тоталитарное государство могло быть только весьма несовершенным. Это было ещё «полутоталитарное» государство. Ясно, что при таком положении, при полном несоответствии представлений о собственном государстве фактическому его состоянию строители нового общества неизбежно должны были порядочно наломать дров, что и произошло, причём в духе времени, с перевыполнением плана.
Особую сложность решению задач построения нового общества придавало то обстоятельство, что страна была крестьянская, неграмотная, к тому же разорённая первой мировой и Гражданской войнами и иностранной интервенцией. А ей нужно было ликвидировать своё техническое отставание от Запада форсированно, пробежать за 10–15 лет путь, на который другим странам понадобились полвека или даже целый век. Это значило, что нужно не только ликвидировать неграмотность, то есть научить в большинстве своём ещё неграмотное население читать и писать. Нужно было и создать свои кадры квалифицированных рабочих, способных читать чертежи и обрабатывать детали с точностью до микрона; стоящих на уровне современного знания инженеров и конструкторов, а также учёных, способных двигать науку дальше. Иначе стране конец. Тут было не до жалости, не до гуманности. Как и при Иване Грозном, и при Петре I, спасать страну приходилось, жертвуя жизнями и здоровьем тысяч и тысяч своих людей.
Но и при этом несовершенном тоталитаризме бюрократическое государство вовсе не было государством, где бюрократ, чиновник мог творить произвол. Повторяю, чиновник в бюрократически-идеократическом государстве всего лишь проводник политической линии руководства страны, исполнитель, отвечающий (часто головой) за следование этой линии. Он мог проявить (и нередко проявлял) формализм, допускать волокиту (стараясь перестраховаться), но тогда и речи не могло идти о взяточничестве как системе, ныне столь привычной.
Даже Сталин и другие высшие руководители имели квартиры и дачи, относительно скромные, нужные лишь для обеспечения условия для плодотворной работы. Остальные чиновники пользовались благами строго по «советской Табели о рангах», в соответствии с положением в иерархии. Но украсть деньги у государства и построить особняк стоимостью в миллионы долларов или хотя бы рублей было немыслимо, тут сразу же последовала бы тюрьма, если не что-то похуже.
Случаев, когда бюрократ самого высокого ранга слетал с должности по жалобе простого трудящегося, было тогда сколько угодно, а сейчас об этом и речи быть не может. Откровенное бездушие считалось преступлением, и когда выявлялось, подлежало наказанию.
Нынешнее всевластие чиновников — это вовсе не бюрократический строй. При господстве олигархов чиновник не выполняет свои прямые обязанности, а вынужден «крутиться», это уже даже не бюрократ, а бизнесмен в сфере управления, собственник «административного ресурса». И взятки он берёт не только для себя, но и для передачи вверх «по инстанциям» и для взноса в «общак» чиновничьего клана. Когда-то первый официально признанный советский миллионер Артём Тарасов даже утверждает, что самыми богатыми людьми ельцинской России были вовсе не выставленные на всеобщее обозрение «олигархи» вроде Березовского или Абрамовича, а тайные долларовые мультимиллиардеры из среды чиновников.
Так обстоит дело с бюрократической стороной тоталитарного государства.
А идеократическая его сторона заключается в том, что оно было построено на власти братства, «товарищества», основанной не на подчинении, а на общности цели, и на идее жертвенности.
Обращение людей друг к другу, как к товарищу (как пели: «наше слово гордое товарищ…») не было пустой формальностью. (Замечу, кстати, что когда во время встречи Горбачёва и Клинтона приглашённые артисты исполнили «Песню о Родине», американский президент захотел встать, решив, что такая величественная мелодия может подходить только национальному гимну.) Оно отвечало глубинной русской традиции побратимства, которое ставилось выше кровного родства (этот феномен тоже совсем не исследован наукой, хотя нередко можно прочитать, что святой благоверный великий князь Александр Ярославич Невский был побратимом Сартака, сына грозного хана Батыя).
На Руси порой родные братья могли оказаться чужими друг другу, а люди, чужие друг другу по крови, братались и становились совсем родными. Это понятно: братья появились на свет, не будучи обязанными быть единомышленниками. А побратимами становились люди, сознательно выбравшие общую цель жизни и борьбы.
Побратимство не означало равенства, в нём сочетались свобода и долг. И среди побратимов существовала иерархия. Они товарищи — это горизонтальная составляющая побратимства. Но есть и вертикальная составляющая: среди них есть старший и младший, и младший должен исполнять волю старшего.
Идеократия не была изобретена большевиками. Во все периоды своей истории, когда оно не пребывало в состоянии упадка, Российское государство было идеократическим, служило инструментом осуществления идеи. Когда после падения Византии Русь ощутила себя единственным независимым православным государством в мире, наш народ принял как выражение сакральной сущности своего государства «православное самодержавие», и, как писал известный религиозный мыслитель, «выше этих высот и шире этих широт русское национально-религиозное и религиозно-национальное сознание по существу никогда не подымалось» (Карташов А.В. Воссоздание Святой Руси. Париж, 1956. Москва, 1991. С. 37).
Правящая партия, которую Сталин однажды назвал «орденом меченосцев», была построена по системе духовно-рыцарского ордена и пронизывала все структуры государства и общества.
Характер бюрократически-идеократического государства оставался почти до конца СССР, но роль этих двух его составляющих со временем менялась. В 20-е годы преобладала идеократическая составляющая, позднее — бюрократическая, а их синтеза в советское время так и не удалось добиться, это — задача на будущее.
Ну, а жертвенность — это вообще едва ли не основная черта русского народного характера.
«Смело мы в бой пойдём
За Власть Советов,
И как один умрём
В борьбе за это!»
— пелось в едва ли не первой советской воистину народной песне.
«Раньше думай о Родине,
А потом о себе»
— распевали комсомольцы уже на излёте Советской власти. Русский герой — не тот, кто заработал много денег, а тот, кто служил Родине и отдал жизнь за неё. Это перекликалось с известными словами Христа: «Нет больше той любви, как если кто душу свою положит за друзей своих». Идеальный случай — когда человек не просто жертвует жизнью ради других, а когда он сознательно идёт на тот участок общего дела, где всего опаснее и наиболее вероятно стать жертвой ради успеха этого общего дела.
Бухарин писал Конституцию «для наружного употребления», чтобы показать Западу, что в СССР с «правами человека» всё обстоит благополучно,
