появляется толковый специалист, его прямо облепляют…
Дети интеллигентов, казалось бы, должны были стать главной силой. Но в них я замечал какой-то комплекс неполноценности, думаю, унаследованный от отцов. Они как-то не верили, что на Кубе может быть сильная наука, робели. Но зато ребята из трудовых семей, часто вечерники, стали просто чудесными кадрами. Их не волновал статус и престиж в глазах «мировой науки». Они видели проблему — и искали способ её решить. С теми средствами, какие есть. И проявляли замечательную изобретательность и способность к обучению… Они были способны на вдохновение, когда мысль работает в каком-то ином измерении, ты входишь в транс. В лаборатории это хорошо видно — но и на поле, и на празднике… У кубинцев была исследовательская и изобретательская жилка… И у них распространён тот стиль научного мышления, который я про себя называл «русским». Он, правда, и у западных учёных встречается, но как что-то редкое, особенное. А у русских часто, иначе бы ничего не вышло. Просто средств не хватило бы на тот объём работы, который русская (и особенно советская) наука сделала. Суть этого стиля я бы выразил так: склонность делать широкие обобщения при большой нехватке эмпирического материала… Вот на этом и поднялась кубинская наука, как только революция создала для этого социальные и экономические условия».
Возможно, именно потому, что у кубинцев индивидуализм проявлялся очень сильно, некоторые меры властей принимались специально для восстановления коллективистского начала:
«В 1966–1968 годах многие блага давались на Кубе бесплатно или очень дёшево. На массовом празднике вдруг бесплатно раздают по булке с куском ветчины». Несправедливо? Но в этом смысл, даже литургический. «Какое-то совместное причащение, как будто восстанавливалось утраченное братство людей».
И люди ценили проявление уважения, признание заслуг перед обществом выше денег. Вот старик, человек, который всю жизнь занимался тяжёлым трудом — рубил тростник, «был счастлив, что он встретился с лучшими работниками, что он тоже признан одним из лучших».
На Кубе действительно рождался новый человек:
«В университет испанского города Сарагосы приехал студенческий симфонический оркестр из университета Сантъяго-де-Куба. Испанцы сидели вольно, развалясь, лузгали семечки, хрустели чипсами. И выходят кубинцы — все худые, почти все негры. В белых рубашках. И осанка, и взгляд, и вообще манеры такие, будто на сцену вышло десятка два прирождённых аристократов, в нескольких поколениях. Испанцы притихли, они вдруг взглянули на себя со стороны, и их пробрало. Когда же и почему они так опустились, обрюзгли?.. Я уж не говорю, что университет Сарагосы и мечтать не может о собственном симфоническом оркестре — при том, что денег у него в сотни раз больше, чем у университета Сантъяго-де-Куба».
И особенно поражала любовь кубинцев к детям — не только к собственным: «Вообще отношения с детьми на Кубе были очень ласковыми, и дети росли незлобивыми». Это отмечают многие советские люди, побывавшие на Кубе, в том числе и Г.И.Воротников, который был там несколько лет советским послом.
К социализму — через прямую демократию
До появления единой Коммунистической партии связующей структурой политической системы на Кубе были органы прямой демократии — «комитеты защиты революции» (КЗР). Но и впоследствии опыт прямой демократии уже нельзя было забыть: «КЗР были везде и объединяли самых разных людей, согласных лишь в одном — защитить страну, избежать гражданской войны и обеспечить действие простых принципов справедливости… Правда, для существования такой системы нужна большая терпимость в людях и способность к рассуждениям и диалогу. Кубинцы — прирождённые ораторы и любят выслушать мнение другого, если он его хорошо излагает. Мы же слишком устремлены к истине и ложные суждения слушать не хотим… Почти поголовное вовлечение граждан в милицию было там абсолютно необходимо — все стали стражами порядка».
Народная милиция сыграла очень важную роль в обеспечении общественного порядка в революционные годы:
«На подъёме революции, при всеобщем энтузиазме, хулиганство в принципе исчезло как социальное явление. Но в конце 70-х стало возрождаться — а тут как раз жёсткая кампания за права человека, и правительство вообще выпустило всех преступников из тюрем. Обстановка ухудшилась, а люди привыкли к полной безопасности». И милиционеры её обеспечили.
Первые годы после революции, естественно, приходилось прибегать к репрессиям против её явных врагов, вплоть до расстрелов. Но затем порядки смягчились: «Ведёшь себя в рамках уговоренного минимума лояльности — тебя не трогают. А болтать — болтали свободно… Социальная база режима была настолько прочной, что на болтовню можно было не обращать внимания». Семьи арестованных не только не ставили в невыносимое положение, например, вроде лишения продовольственных карточек, но даже, наоборот, предоставляли некоторые льготы «по случаю потери кормильца…
Работая на Кубе, я видел, что коммунистическая идеология в принципе вполне может быть значительно отделена от государства — если общество не было вынуждено пройти через страстное состояние мессианского тоталитаризма. На Кубе формировалась народная милиция — почти поголовное вооружение. Это был важный критерий отношения к идеологии. И вот довольно многие люди отказывались вступить. После этого они, конечно, не могли претендовать, например, на то, чтобы стать членом партии. Но во всех остальных отношениях их положение нисколько не менялось». А в СССР открытое выступление против какого-либо символа строя означало конец карьеры, если не что-либо худшее.
Вот эпизод, прекрасно характеризующий тогдашние отношения власти и народа:
Некоторые студенты «стали требовать, чтобы Кастро и его соратники отошли от власти, передали её более молодым и образованным — очень, мол, много ошибок допускает правительство… Вдруг приезжает Фидель Кастро, без охраны, без оружия… прямо около входа в коридоре стали разговаривать… Но все признавали, что Кастро бесспорно одержал верх. Он поставил вопрос примерно так: вы утверждаете, что мы должны уступить власть вам или таким, как вы. В чём же, по большому счёту, источник вашего превосходства? И тут, как ни странно, стало видно, что иного, чем у Кастро, принципиального выбора эти ребята не предлагают, и в то же время они не имеют видимых преимуществ ни в работоспособности, ни в честности — потому что по этим критериям претензий к соратникам Кастро ни у кого не было. К тому же Фидель объяснил, что все их доводы по конкретным вопросам известны, их обсуждали; но по такой-то и такой-то причине пришлось поступить иначе. Стало видно, что конкретные решения вовсе не так просты и очевидны, как казалось ребятам…
На том собрании многие стали кричать, что надо бы всю группу из университета исключить… Кастро предложил: раз уж они так втянулись в проблемы хозяйства, давайте дадим им в управление хорошую государственную ферму… Пусть из своей среды выдвинут директора, а остальные составят правление… а через год, здесь же, в университете, расскажут о своём опыте. Так и сделали».
Но эти ребята скоро убедились, что самим решать проблемы — вовсе не то же, что давать советы или критиковать, и спор разрешился сам собой. Можно ли представить себе, что к рабочим Новочеркасска, вышедшим в 1962 году на улицы протестовать против повышения цен на мясо и молоко, вот так же запросто приехал Хрущёв? Ведь тогда ни местное руководство, ни посланные из Москвы члены Президиума ЦК КПСС с протестующими не общались, а предпочли расстрелять толпу из пулемётов.
Важно отметить, что такие наши соотечественники, как С.Г.Кара-Мурза, оставили после себя добрую память на Кубе:
«Советских специалистов любили и уважали — и за честную работу, и за нормальное сердечное отношение к людям. Этим наши сильно выделялись, даже среди «народных демократов»».
Но наши специалисты не останавливались и перед критикой некоторых действий кубинских властей:
«К началу 70-х годов экономическая политика на Кубе ещё не устоялась, иногда происходили непонятные шарахания из стороны в сторону… Ещё в 1968 году много было частных лавочек, где продавались овощи, фрукты, причём очень дёшево. А в 1970-м многое изменилось, и это были, говорят, самые тяжёлые годы (до краха СССР, разумеется). Не было ни зелени, ни овощей». Очевидно, это было проявление «забегания вперёд».
И всё же социалистический строй на Кубе был настолько прочен, настолько отвечал интересам большинства народа, что его ничто не могло бы поколебать, если не предательство со стороны руководства КПСС и СССР, прежде всего, самого Горбачёва.
Предательство СССР и новый подвиг Кубы
Кастро с самого начала резко отрицательно отнёсся к горбачёвской «перестройке». Когда политика Горбачёва подвела СССР к грани развала и навесила на шею страны неизвестно откуда взявшийся громадный внешний долг, эти искусственно созданные экономические трудности послужили основанием для прекращения нашей помощи Кубе. Другие страны социалистического лагеря последовали примеру СССР, так как и сами во многом существовали за счёт его ресурсов. Затем СССР рухнул, в России и в восточноевропейских странах СЭВ пришли к власти буржуазные правительства. И «демократическая» власть РФ не только отказалась помогать Кубе (хотя там ещё оставалась наша военная база, точнее, станция слежения за происходящим в пространстве над США), но даже и не продавала ей нефть за твёрдую валюту.
Изменения в экономике Кубы после краха СССР и перспективы её развития далее излагаются по упомянутому выше исследованию А.Б.Никанорова (с некоторыми добавлениями из других, более поздних источников).
Разрыв связей с бывшими социалистическими странами, привёл экономику Кубы в состояние паралича. Страна лишилась не только идеологических и политических союзников, но и основных экономических партнеров. Объём товарооборота с бывшими членами СЭВ уменьшился семь раз, а между Кубой и СССР (затем Россией) — более чем в 10 раз. Куба потеряла свои традиционные рынки сбыта, практически все средне- и долгосрочные кредиты, а также основные источники технологического обеспечения. В результате в 1993 году её экспорт уменьшился на 67 процентов, импорт на 73 процента. Более подробные данные о разразившейся на Кубе экономической катастрофе приводятся в исследовании «Глобализация и социализм Третьего мира» (Globalization and Third World Socialism. Houndmills, Basingstoke, 2001).
Сложилась ситуация хуже, чем она была в 1961 году. Ф. Кастро определил её как двойную блокаду. Ведь к непрекращающейся экономической блокаде Кубы со стороны США добавился почти разрыв отношений с прежде социалистическими странами.
Хотя в 1989 году Куба уже меньше зависела от внешнего рынка, чем накануне революции, эта зависимость всё же была сильна. Импортные товары: топливо, машины, оборудование и узлы для их производства, удобрения были необходимы для народного хозяйства. Без них простаивали заводы. Венесуэла прекратила поставки энергоносителей, поскольку Куба стала не в состоянии их оплачивать.
Производство основных товаров (сахара, риса, продуктов нефтепереработки) стало даже меньше дореволюционного. Производство основной продовольственной культуры — риса уменьшилось в шесть с лишним раз, значительно сократилось молочное стадо. Страна оказалась на грани голода.
Государство приняло меры для обеспечения населения хотя бы минимумом продовольствия, необходимым для выживания. Скудный продовольственный паёк выдавался по карточкам и по стабильным
