первая единоверческая церковь (Никольская) была создана в 1799 г. в доме купца И. И. Милова, в прошлом поповца. В 1801 г. была освящена Сретенская, а в 1816-м – Благовещенская церковь (обе на Черной речке). В 1820 г. появилась вторая, а в 1852 – третья Никольские единоверческие церкви (на Николаевской и Захарьевской улицах).
С 1800 г. единоверцам был передан участок Волкова кладбища, где в 1801 г. была освящена Сретенская церковь, а в 1818-м – Благовещенская.
В 1803 г. И. И. Милов купил для общины участок Большеохтинского кладбища, где в 1853 г. была освящена Дмитровская, а в 1902-м – Мариинская церкви. В 1850 г. при кладбище возникла Анастасинская богадельня Тарасовых, при которой в 1868 г. была открыта церковь Алексея, человека Божия.
Число приверженцев единоверия в Петербурге росло особенно быстро в николаевское царствование, когда ужесточились гонения на раскол. По словам костромского губернатора, «поступившие из раскола в единоверие имеют целью избегнуть этим путем преследований местного начальника, земской полиции или помещика – они числятся только единоверцами, а на самом деле остаются в расколе» [57] . В 1867 г. в столице насчитывалось 2000 единоверцев [58] .
Единоверие, как и раскол, было по преимуществу крестьянско-купеческой конфессией. В Петербурге единоверческая верхушка была представлена, прежде всего, предпринимателями, происходившими из районов, где сильны были позиции раскола и одновременно имелись тесные связи со столицей.
В Костромской губернии единоверческие приходы существовали в селе Молвитино, традиционно поставлявшем в Петербург шапочных мастеров, и в Высоковской волости Солигаличского уезда (здесь находился единоверческий монастырь), из которой в столицу шло особенно много маляров и плотников.
В Ярославской губернии и раскол, и единоверие распространены были по преимуществу в районах портновского и строительного отхода – в Пошехонском, Романово-Борисоглебском и Ярославском уездах. В 1847 г. был создан единоверческий приход в Ярославле, в 1855-м – в Романове-Борисоглебске, в 1857-м – в селе Великое Ярославского уезда, в 1859-м – в Старо-Борисоглебском Пошехонского уезда. Два последних прихода в 1850-е годы являлись наиболее многочисленными. Они насчитывали соответственно 820 и 984 прихожанина [59] . Был единоверческий приход и в Зарайске Рязанской губернии, откуда в Петербург отправлялись целовальники.
Известные петербургские ревнители единоверия XIX века – крупные предприниматели, по-видимому, костромичи и ярославцы по происхождению.
Н. С. Тарасов, на средства которого была построена Анастасинская богадельня и церковь Алексея, человека Божьего, был строительным подрядчиком из костромичей. Главный жертвователь на церковь Дмитрия Солунского Д. Т. Макушев – шапочный мастер из Молвитино.
Более подробную информацию о социальном составе единоверцев позволяют получить списки членов основанного в 1906 г. «Петербургского Единоверческого братства при Никольской единоверческой, в Николаевской улице г. С.-Петербурга, церкви» [60] . В 1910 г. в братстве состояло 106 членов (4 почетных, 40 пожизненных, 62 действительных). Среди 63 первоначальных учредителей братства два священника, 6 дворян, 14 потомственных почетных граждан, 15 купцов, 6 ремесленников, 2 мещанина и 18 крестьян.
Братство имело пять регулярно собиравшихся комиссий (храмовую, благотворительную, школьную, книжную и кружечную), обладало крупным капиталом и руководило мужским реальным училищем, женской гимназией (где обучались единоверцы, старообрядцы и православные) и единоверческим журналом «Голос православия». Председателем совета Братства был присяжный поверенный А. А. Папков. В совет входили видный правый политический деятель, гласный городской думы, генерал-лейтенант Н. Ф. Гейден, известный деятель православия князь А. А. Ухтомский. Но, как уже было сказано, преобладали в братстве купцы.
Среди членов братства семеро торговцев шапками. В том числе члены Костромского благотворительного общества (см. подробнее далее) Г. И. Сандин (3 магазина), П. Ф. Лезов (2 магазина), И. Ф. и В. И. Зверевы (3 магазина), а также П. И. Комаров (3 магазина) и содержатели шапочных мастерских Ф. И. Шмелев и П. А. Огурешников. И. Ф. Зверев был старостой Никольской церкви, П. Ф. Лезов – членом совета богадельни Шустовых при Николо-Миловской церкви, Г. И. Сандин – старостой церкви Дмитрия Солунского.
Широко представлены в братстве были и строительные подрядчики – 12 человек, в том числе Ф. М. Рыбин (попечитель Никольской церкви на Николаевской улице) и члены КБО П. Ф. Ермолаев-Маслов (кровля), маляры И. Л. Львов и Н. А. Прохоров. 23 члена братства занимались торговлей (не считая вышеупомянутых шапочников).
Происходивший из угличских крестьян купец 1-й гильдии И. А. Баусов был председателем комитета столовой Ярославского благотворительного общества, старостой церкви преподобной Ксении (православной). Баусов владел складом железа и занимался москательной торговлей. Имел два доходных дома на Воронежской улице и Лиговке.
Гостинодворцы, ярославцы по происхождению, мануфактурщики А. Е. и И. Е. Урусовы (6 лавок) являлись крупнейшими жертвователями братства. Н. С. Семенову принадлежало 9 мелочных лавок в Спасской части. Братья Закиматовы содержали самую большую сеть квасных лавок в городе – 24. Состояло в братстве несколько крупных апраксинцев: Ф. И. Михайлов (посуда), И. М. Михайлов (куры, зелень), И. М. Зиновьев (мануфактура), П. И. Гринев (моды), И. В. Всеволодов (мебель), Шаров (галантерея), А. Н. Столяров (обувь), Н. Ф. и А. Ф. Марковы (мех и готовое платье).
Пятеро членов братства содержали ремесленные заведения. Причем Т. А. Иванов (староста церкви Сретения господня) – самый крупный в городе пряничный курень.
Таким образом, петербургское старообрядчество и единоверие представляли собой относительно периферийное явление столичной жизни.
Но, как и в остальной России, старообрядческие общины являлись своеобразными купеческими ассоциациями, способствовавшими приспособлению провинциалов к условиям Петербурга.
Глава 3 Питерщики
Сколько и откуда
Уникальная особенность русской истории последнего столетия – урбанизация, не имеющая себе равных по интенсивности и кратковременности. По преимуществу деревенская страна (доля городского населения в предреволюционной России составляла 15 %) за 70 лет советской власти стала страной горожан (в 1989 г. в деревне жило менее трети населения). Десятки миллионов крестьян в течение 1–2 поколений превратились в городских жителей.
Процесс, достигший своего пика в конце 1920-х годов, начался в столицах России много раньше. В частности, рост населения Петербурга конца XIX – начала XX веков воистину феноменален среди других европейских городов.
При наблюдаемой всеми современниками и исследователями русской жизни последних предреволюционных десятилетий культурной пропасти, лежавшей между городом и деревней, огромные потоки крестьян, ежегодно затоплявшие столицу, не могли не привести к катастрофическим изменениям в социальном балансе. Вероятно, они и стали в конечном итоге едва ли не основной причиной событий 1917 г. и конца петербургского периода русской истории.
Петербург, подобно Москве и большинству других крупных европейских городов, населен приезжими. И все городское население, и рабочий класс столицы росли по преимуществу благодаря миграции. С конца XIX века коренные петербуржцы всегда составляли менее трети населения города. Естественный прирост на протяжении 1860-х – 1900-х годов никогда не превышал 28 % от общего годового прироста населения.
Таблица 3.1. Доля коренного населения среди жителей Петербурга
Из пяти главных российских сословий (дворяне, лица духовного звания, потомственные граждане, мещане, крестьяне) в столице преобладали именно последние, и чем дальше, тем больше.
Таблица 3.2. Крестьяне в Петербурге. 1869-1910
Полужирным курсивом
показан индекс роста числа крестьян (крестьянок) по сравнению с данными предыдущей переписи.
Подавляющее большинство крестьян были горожанами в первом поколении. Согласно петербургской переписи 1910 г., в столице родилось 41 % дворян, 57 % мещан и только 24 % крестьян (в 1900 г. – 22 %). Среди крестьянских детей до 10 лет в Петербурге родилось 65 %, среди крестьян в возрасте от 16 до 30 лет – 11 %, от 31 до 40 – 6 %.
Крестьянское население Петербурга росло куда быстрее численности горожан других сословий. При этом город практически не делился на специфические «крестьянские» и «некрестьянские» части. Недавние деревенские жители предпочитали фабричные (Нарвская, запад и север Василеостровской, запад Выборгской частей) и торговые (Спасская, Московская части) районы. Но постепенно они начинали решительно преобладать и в аристократическом центре (Литейная, Казанская, Адмиралтейская части). А затем – и во всех участках и частях города. В 1910 г. их доля составляла у мужчин от 87,9 % населения (в 3-м участке Спасской части) до 54,1 % (в Лесном), а у женщин от 81,7 % (в Петергофском участке) до 51,0 % (в 3-м участке Казанской части). Наименее крестьянскими были части города, окружавшие административный центр: (запад Васильевского, юг Петроградской, район Мещанских и Казанской, Моховой и Гагаринской улиц), но и здесь они составляли более половины всех жителей.
Столица России – крестьянский город по преимуществу. И в этом смысле Петербург не отличается от других мегаполисов эпохи индустриализации. Другое дело – русская специфика. По точному определению Ленина, Россия – страна многоукладная. Разница между крестьянами, как правило, неграмотными, не испытывавшими потребности в деньгах, жившими почти натуральным хозяйством, и коренным населением имперской столицы, четвертого по величине города Европы, колоссальная. Это почти разные народы. Перечитайте «Мужики» Антона Чехова.
Петербург – первый значительный населенный пункт, увиденный крестьянином после родной деревни. Все внове: железная дорога, конка, многоэтажные дома, электрическое освещение, многолюдство, водопровод, ватерклозет.
Рис. 1. Доля крестьян-мужчин среди мужского населения полицейских участков Петербурга: а – по переписи 1881 г., б– по переписи 1910 г.
Русский север и северо-запад – основной поставщик крестьян-мигрантов в столицу – заселен редко. Деревни отстоят друг от друга на десятки верст. Сеть путей сообщения разрежена. Крестьянин проживает всю жизнь в окружении односельчан. Поездка в соседнюю деревню, на базар, в волость – события редкие и значительные. Опыт городской, тем более, столичной жизни в этих условиях представлялся погружением в своеобразный антимир.
Горожанин живет в среде, где ему поневоле приходится тесно соприкасаться с людьми отличного от него социума, имущественного положения, культурного уровня, обыкновений. Вся городская жизнь строится на социальнокультурных контрастах. Социальная разношерстность ведет к сосуществованию горожан, придерживающихся прямо противоположных норм поведения. Добродетельный семьянин делит кров или соседствует на рабочем месте с кутящим холостяком или проституткой, законопослушный – с вором и хулиганом, безбожник – с богобоязненным, пьяница – с трезвенником, Челкаш – с Гаврилой. Столичная специфика – ролевой стресс.
К тому же Петербург – один из немногих мегаполисов Европы, где почти не чувствовалась так называемая горизонтальная сегрегация. Нет ни бедных кварталов, ни богатых. В подавляющем большинстве полицейских частей и участков (напомним части: Адмиралтейская – между Невой и Мойкой, Казанская – от Мойки до Екатерининского канала, Спасская – от Екатерининского канала до Фонтанки, Литейная – между Невой, Фонтанкой и Невским проспектом и Лиговкой, Коломенская – от Крюкова канала до Невы, от Мойки до Фонтанки, Нарвская – от Фонтанки на юг до Екатерингофа, Рождественская – между Староневским, Лиговкой и Невой, Александро-Невская – к востоку от Лиговки до Невы, Петербургская, Выборгская, Василеостровская) все населяющие город сословные и социальные группы представлены почти в тех же пропорциях. Не было кварталов «рабочих», «гвардейских», «мещанских» и т. п.
Конка, трамвай (не говоря уж об извозчиках) не по карману ни студенту, ни крестьянину-отходнику, ни вдове мелкого чиновника. Вот почему всякий предпочитает жить поближе к месту работы. А для торговцев, строителей, трактирщиков, ремесленников это значит – рядом с потребителем.
Статус и общественное положение выявляли не столько квартал и улица, сколько этаж.
