происхождению, ни по месту рождения. Поэтому любые выводы в данном случае могут основываться только на косвенных источниках.
Сторонники преобладания кадровых рабочих в столице ссылаются обычно на тот факт, что в Петербургской губернии (по данным промышленной переписи 1929 г.) среди рабочих, начавших работать на заводах до 1905 г., потомственными пролетариями были 43,1 %, выходцами из крестьян – 52,0 %, причем землей владело 17,6 %. Для тех же, кто начал свой трудовой путь в 1906–1913 гг., соответствующие цифры – 52,2 %, 42,0 %, 14,5 % [270] . Но здесь речь идет не обо всех дореволюционных рабочих, а лишь о тех из них, кто пережил эпоху революционных бурь и разрухи и остался в Петрограде – Ленинграде. Ясно, что среди них должны были преобладать люди, укорененные в городе. Это же обстоятельство подрывает доказательность данных, основанных на промышленной переписи 1918 г.: в 1897 г. землей владело 16,9 % рабочих Петербурга, в 1918 – 8,7 % [271] .
После революции значительная часть питерских рабочих исчезла из города. Из 406 312 промышленных рабочих, числившихся в Петрограде на 1 января 1917 г., к 1 января 1919 г. осталось 134 345 (безработных было около 10 тыс. человек) [272] . Даже учитывая мобилизованных в Красную армию, такое падение численности невозможно объяснить, если не учитывать сохранившуюся для большинства из них возможность возвращения на родину – в деревню. В 1918 г. специально занимавшийся изучением демобилизации труда в Петрограде С. Г. Струмилин отмечал «огромное значение для страны расселившихся по ней 300 000 петроградских апостолов революции» [273] .
Опираясь на данные городских переписей, на материалы фабричных инспекторов и некоторые другие статистические сведения, Э. Э. Крузе приходит к выводу, что в 1912–1913 гг. 60 % всех петербургских рабочих порвали связь с землей [274] . С. Н. Семанов на основе материалов обследования петербургских ткачей, проведенного в 1902 г., утверждает, что уже в начале века на предприятиях города преобладали кадровые рабочие [275] .
Данные городских переписей указывают на гигантское преобладание в городском населении (и, конечно, еще большем среди рабочего класса) крестьян, причем родившихся вне Петербурга. В 1900 г. в Петербурге родилось 22 % всех проживавших в нем крестьян, в 1910 – 24 %. Причем большинство родившихся в городе на момент проведения переписи составляли дети. В 1910 г. среди крестьян моложе 10 лет местных уроженцев – 65 %, среди тех, кому от 16 до 30–11 %, от 30 до 40 – 6 %. Нет никаких оснований считать, что такое соотношение разнилось среди рабочих, с одной стороны, и ремесленников и торговых служащих, с другой. Об этом свидетельствуют результаты немногих специальных обследований петербургских рабочих.
В ходе городской переписи 1900 г. двое переписчиков, скрывшиеся под псевдонимами М. и О., составили подробное описание населения пятиэтажного доходного дома в Нарвской части, населенного 2600 рабочими (и членами их семей) фабрики Кенига, Калинкинского, Костообжигательного и Путиловского заводов и Резиновой мануфактуры.
Из обследованных ими рабочих 18 % – потомственные пролетарии. 80 % порвали связь с землей, но не с деревней. Всего в деревню каждое лето ездило 18 % жильцов дома (Костообжигательный завод – 34 %, Путиловский – 15,4 %), деньги в деревню посылали 59,8 % рабочих Костообжигательного завода, 43,4 % – Резиновой мануфактуры, 57,6 % – Калинкинского и Путиловского завода. Со временем эта связь уменьшалась: среди тех, кто прожил в городе больше десяти лет, процент посылавших деньги (из рабочих трех перечисленных заводов) был соответственно 22,3, 46,2 и 25,2. Из 111 человек, ездивших в деревню, только трое реально работало в страду, остальные отправлялись на побывку [276] .
Проблема, однако, не в редкости поездок летом в деревню (понятно, что для рабочего или ремесленника, дорожившего постоянным рабочим местом, она была просто невозможна) и не во владении землей (до столыпинской реформы избавиться от земли было тяжело, даже если связь с ней утрачивалась). Важно, когда и как связь с деревней становилась менее значимой, чем связь со столицей, когда и как крестьянин окончательно становился городским рабочим.
Посмотрим в этой связи, как отличались рабочие, выходцы из различных губерний по их «приживаемости» в городе. Как и ранее, сравним для этого крестьян по преимуществу фабричных окраин с крестьянами, осевшими в самом городе.
Доля старожилов среди выходцев из губерний с торгово-ремесленным отходом (Московская, Ярославская, Костромская) на протяжении всего периода была выше, чем из фабричных и в городе, и в пригороде. Однако различие это за десять лет значительно уменьшилось.
В 1900 г. старожилов в городе было больше, чем старожилов в пригороде в большинстве изучаемых губерний (8 из 14). К 1910 г. ситуация решительно меняется: среди крестьян всех губерний доля старожилов у горожан меньше, чем у жителей пригорода. За десять лет значительно возросло общее количество крестьян, проживших более 20 лет и в городе, и в пригороде. Но в пригороде этот рост значительнее (быстрее всего среди уроженцев Вологодской губернии – на 14,0 %, медленнее всего среди уроженцев Петербургской – на 5,8 %), чем в городе (здесь число старожилов больше всего возросло среди псковичей – на 6,3 %, а у новгородцев даже уменьшилось на 1,7 %).
Процент крестьян-мужчин, родившихся в Петербурге в пригороде, значительно больше, чем в городе, и эта разница в начале века возрастала. Процент родившихся в столице, среди крестьян, приписанных к промышленным губерниям, был выше, чем среди тех, кто был приписан к губерниям с преимущественно торгово-ремесленным отходом.
Итак, процесс образования потомственного пролетариата в фабричной среде шел более высокими темпами, чем в ремесленной. К 1910 г. около трети крестьян, живших в пригородных участках, были уроженцами Петербурга, а из тех, кто родился в деревне, более четверти прожили в Петербурге более 20 лет. Таким образом, население пригородов состояло более чем на 40 % из крестьян, превратившихся в петербуржцев.
Как видно из этого, рабочие имели более тесные связи с городом, чем торговцы и ремесленники. И это второе важное отличие между ними.
Заводские и деревенские
На первом этапе социализации (прибытие из деревни в город, поиск жилья, устройство на завод) земляческие связи в жизни заводских рабочих играли роль не меньшую, чем у торговцев и ремесленников.
Как писал изучавший рабочий быт публицист-эсер, «отдельные лица, особенно подростки, уходящие из деревни на заработки, находят в городах целые сети знакомств – земляков, оказывающих им самые разнообразные, многочисленные и незаменимые услуги» [277] .
Другой наблюдатель рабочего быта рисует картину, напоминающую ту, которую мы уже видели в торговых и ремесленных землячествах: «Достаточно одному деревенскому жителю попасть в город, найти заработок, как за этим пионером потянутся его однодеревцы и под его руководством, по его примеру устраиваться. Поэтому нам приходилось видеть квартиры, населенные односельчанами… вся интенсивная жизнь большого города с его разнообразными интересами идет мимо этих людей и не затрагивает их» [278] .
Характерным примером земляческого объединения заводских рабочих были конопатчики из Родинской волости Зубцовского уезда Тверской губернии (412 человек из 669 по губернии) [279] .
На заводе «Эриксон» все столяры были костромичами [280] . На Александровском заводе обособленность сохраняли выходцы из Тамбовской губернии, которых звали «щепелевщиной» [281] .
В 1890-е годы земляческий принцип господствовал при найме рабочих в мастерских Варшавской железной дороги: «Самыми отсталыми рабочими были кочегары из паровозных бригад и чернорабочие. Сначала все они были из крестьян Псковской губернии, пока старший кочегар псковитянин не был заменен крестьянином из Витебской губернии. Под его руководством псковичи были после жестоких драк вытеснены как своего рода нежелательные иностранцы крестьянами из Витебской губернии. И псковичи, и витебские мало отличались друг от друга. Все они представляли собой людей, только что оторванных от сохи, очень выносливых, приехавших в Питер, чтобы подработать немного денег, необходимых в крестьянском хозяйстве. Прожив год-два в Питере, приобретя костюм-тройку, сапоги с лакированными блестящими голенищами, пунцовую рубаху с поясом, гармошку «тальянку»… он возвращался в деревню» [282] .
На Путиловском заводе в 1860—70 гг. рабочие жили земляческими артелями, пили в трактирах на один счет, ели из одной миски [283] . В 1891 г. мастер Касаткин подрядил на погрузку рельсов артель земляков-рязанцев [284] . Да и другие строительные артели на заводе носили характер землячеств тверичей и псковичей.
Такая деревенская патриархальность соблюдалась и в выборе места жительства. Путиловцы, жившие на Богомоловской улице у завода, старались блюсти земляческий принцип расселения: «кварталы псковичей, новгородцев; деревенские жили земляк к земляку, дядя к племяннику [285] ».
Подобно строительным рабочим-сезонникам многие кадровые промышленные рабочие жили артелями. П. Тимофеев, например, описывает типичную артельную квартиру, где в одной комнате на нарах, в грязи жило 18 рабочих (11 из них были женаты, и их жены оставались в деревне). Цена жилья по петербургским меркам – минимальная (8,25 рубля с человека в месяц). При этом артель нанимала кухарку, а заработок отдавала старосте, который расплачивался с кухаркой и домохозяином, хранил деньги товарищей. Эта артель состояла из крестьян двух смежных деревень Новгородской губернии, так что все ее члены артели доводились друг другу земляками. «Они жили удивительно дружно. Землячество связывало их в одну семью, и в жертву ему некоторые члены артели приносили очень многое» (один из них с Нарвской заставы ходил на работу на Выборгскую сторону, а другой – за Невскую заставу) [286] .
Земляческие связи многое значили и в трудовых конфликтах. Вот полицейское описание стачки на кирпичном заводе Липина: «Семь человек рабочих сделали между собою стачку … оказалось, что все семь человек – крестьяне одной губернии, уезда и волости, а именно Смоленской губернии, Гжатского уезда, Липецкой волости, и что главными зачинщиками стачки были крестьяне Петр Кузьмин и Еким Григорьев. Из них первый рассказывал остальным рабочим, что он три года сряду работает на кирпичных заводах, и каждый год в середине лета уходил безнаказанно» [287] . Другой пример – забастовка рабочих на строительстве памятника Екатерине II – все семеро ее зачинщиков оказались земляками из Тверской губернии, Новоторжского уезда: четверо – деревни Осташкова, двое – Клима, один – Селихова [288] .
Деревенские обычаи сохранялись в рабочей среде долго: на заводе Варгуниных, как в деревенскую страду, стряпки приносили обед рабочим артелям прямо в цех. Среди путиловцев популярны были разговоры о разрыв-траве, нечистой силе, оживших мертвецах [289] . На заводе Посселя работницы отмечали «Семишник» на Смоленском кладбище – «выпьют, а потом поют и пляшут» [290] .
Таким образом, в жизни промышленных рабочих землячества играли определенную роль, как и в жизни ремесленников. Но это сходство заканчивалось на этапе, который в ремесле отмечается переходом от мальчика к подмастерью или приказчику. Для торговых служащих и ремесленников и на этом «взрослом» уровне земляческие связи оставались исключительно важными: земляки были, прежде всего, членами своего клана. А вот для промышленных рабочих разница между профессиональными пролетариями высокой квалификации и собственно рабочими, не утерявшими еще связи с деревней, была важнее, чем их возможные земляческие связи.
Здесь могло
