еще и постсоветским неприятием России, которым «новые европейцы» постоянно, иногда небезуспешно, пытаются заразить остальную Европу.
За исключением этого последнего случая все подобные эмоции исторически проистекают из завораживающего, хоть на карте, хоть в действительности, «географического» ощущения соседства с обширной, необъятной и суровой территорией России. Сверх того, из подобного пространственного ощущения вырастает иногда смутное, а порой и вполне отчетливое понимание того, что «мы рядом и мы вместе, но мы не есть одно и то же».
Без малого полтора столетия назад выдающийся философ и историк Николай Данилевский совершенно точно описал эту проблему. Видя перед собой Россию, Европа «инстинктивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолотить, не растворить, — которое, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, претворить в свою кровь и плоть, — которое имеет и силу и притязание жить своею независимою, самобытною жизнью».
Вот с этими «силой и притязанием» России быть независимой и самобытной, а также с невозможностью «растолочь и растворить» российский суверенитет никак и не может примириться Запад. Поэтому, как писал тот же Данилевский, Россия не перестает постоянно выслушивать одни и те же обвинения в том, что она имперское, «завоевательное государство», да к тому же представляет собой «мрачную силу, враждебную прогрессу и свободе».
С тех пор мало что изменилось. На Западе по-прежнему преобладают подозрения в «опасности», которую представляют процессы, происходящие в нашей стране. Российскую политику продолжают анализировать на основе тех самых вековых стереотипов, представлений о том, что для России якобы характерны «авторитаризм», «имперскость», «экспансия».
Вновь «отовсюду мы слышим стоны». Здесь и глубокомысленные размышления о настигшем Запад кризисе в отношениях с Россией. И дипломатичная «озабоченность» планами России по развитию и укреплению собственной экономики. И призывы защитить мир от энергетической экспансии русских, подминающих под себя соседей. И удрученные стенания о «русском медведе», не понимающем и топчущем демократию. И совсем уж эмоциональные вскрики о пресловутых российских имперских амбициях с призывами соорудить вокруг нашей страны новый санитарный кордон и хоть какой-нибудь занавес.
Понятно, что весь этот накал страстей, этот поток сознания вызывают, в свою очередь, недоумение уже в нашей стране. По меньшей мере России хотелось бы обсуждать взаимные вопросы и общие проблемы, с одной стороны, без умолчаний и обтекаемых фраз, а с другой — без домыслов и двойных стандартов. Желательно также — без нафталинных стереотипов политиков-динозавров фултонской эры и ее вильнюсского периода.
Реальность же заключается в том, что именно Запад крайне тяжело, неохотно избавлялся и, главное, все еще далеко не полностью избавился от собственных комплексов по поводу России.
Отношение к нашей стране продолжает причудливым образом колебаться между боязнью и восторгом. Так, страх перед большевиками, «мировой революцией» и СССР сменился восторгом по поводу «перестройки вплоть до разрушения» конца 1980-х, а затем — анархии государственного безвременья и готовности России заложить саму себя за похвалу «мирового сообщества» в 1990-е годы. Восторг усугублялся практически бесплатным в условиях российского хаоса доступом к нашим национальным ресурсам.
Нет ничего удивительного в том, что соответствующая эйфория повлекла на Западе болезненную «ломку», как только Россия начала приходить в себя, обретать силу, восстанавливать свои позиции. И вот уже снова «на коне» отправленные было на пенсию советологи, истосковавшиеся по страхам обывателей перед «дремучей Россией» и по грантам на спекуляции вокруг «возрождения советского Франкенштейна», наступления «конца времен», который якобы тут же и случится, как только российское государство еще немного окрепнет.
В общем, недостатка в грозных пророчествах Запад не испытывает. И эти «качели эмоций» никак не замедлятся где-то посередине — там, где есть твердая почва под ногами и возможность взглянуть наконец на Россию спокойно и реально.
В конечном счете, вопрос понимания процессов, происходящих в России, — это, в том числе, и вопрос доброй воли Запада. Объективная оценка развития России позволяет говорить, что стакан наполовину полон, а не наполовину пуст. Ложные подозрения по поводу России, ее целей и интересов способны только расплескать воду в стакане, а вовсе не наполнить его. И здесь многое зависит от умения посмотреть на происходящее под новым, современным углом.
За последние 15 лет в России произошли революционные преобразования, возникла совершенно новая реальность. Сегодня период революции завершен, новая Россия «встает на ноги». Демократический путь ее развития не подвергается сомнению. Представления о том, что «усиление государства» несет в себе опасность, являются беспочвенными.
Наконец, здесь уместно также задать вопрос: почему Запад даже не пытается, по крайней мере сейчас, заставить, например, тот же Китай перестроиться под европейские или американские схемы? А в отношении России такое стремление постоянно присутствует? Все дело в том, что Запад считает, как, впрочем, и мы сами, Россию страной европейской. И это верно. Ошибка, однако, состоит именно в желании и попытках Запада провести на этом основании в России стандартный «евроремонт», игнорирующий историю, масштабы и традиции нашей страны.
Но ведь ошибка эта не случайна. Точнее, с точки зрения Запада это и не ошибка вовсе, а насущная задача — поглотить Россию, поставить ее ресурсы на службу собственным задачам, нарастить за ее счет свои мощь и возможности.
В силу исторической традиции и опыта прошлого, Запад не видит иных вариантов взаимоотношений с Россией помимо ее полного и безоговорочного присоединения к западной цивилизации, или же противостояния и соперничества в рамках той или иной системы «полюсов» международных отношений.
Чтобы избежать подобных упрощенных и опасных подходов, России и Западу жизненно необходимо сделать свои отношения более сложными. Сложными в том смысле, что они должны стать многограннее и полноценнее. Для того чтобы это произошло, нужно уйти от наследия прошлого, избавиться от вековых страхов и замызганных трафаретов недавней «холодной войны». Перестать рассматривать отношения почти исключительно через призму исторических обид и подозрений, потенциалов сдерживания, необоснованных умозаключений относительно «мрачных сил» и эфемерных стандартов соответствия или несоответствия принципам «прогресса».
В отношениях России и Запада в качестве камертона и главной идеи должна появиться мысль о том, что обеспечение устойчивости и стабильности взаимного сотрудничества и партнерства на всех уровнях — от глобального и стратегического до двухсторонних отношений с отдельными странами Запада по текущем вопросам, — не обязательно подразумевает «превращение России в Запад». То есть, в частности, ее полную институциональную интеграцию и растворенность в наднациональных структурах западного единства — НАТО или Евросоюзе. Или же вхождение России на кабальных условиях в структуры западного глобального доминирования и экспансии, к каковым не без оснований по многим параметрам можно отнести ВТО. Или, наконец, безусловное и беспрекословное принятие Россией неких якобы универсальных, единственно возможных стандартов политической организации и демократической процедуры, которые в действительности зачастую объявляются Западом таковыми не более чем для использования в качестве инструмента контроля и ограничения национальных интересов других стран.
Для выхода из этой ситуации, преодоления недоумения и недопонимания, есть точный рецепт, сформулированный еще Конфуцием: «Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осуществляться:». В отношениях России и Запада на данный момент как раз и необходимо подобное «исправление имен», отказ от неправильного понимания слов, смысла событий и логики отношений.
ДРУГИЕ ПРАВИЛА ДРУГОЙ ИГРЫ
Когда, например, речь заходит о демократии, весь сонм советологов, подобно старой артиллерийской лошади, услышавшей зов полковой трубы, начинает бить копытом на тему «похорон демократии в России». Однако дело обстоит совершенно иначе. Процессы демократизации в России отличаются своей спецификой. Эта специфика в том, что демократический транзит последних 15 лет в нашей стране практически не имеет аналогов в ее истории. Все новое всегда тяжело в освоении, чревато ошибками и необходимостью их исправления.
Именно этим исправлением Россия сегодня и занимается. Потому что десятилетнее плавание «без руля и ветрил» в 1990-е годы привело нацию к пониманию необходимости более осмотрительного движения в будущее, разумного консерватизма, осторожности в дальнейших преобразованиях. России нужна политика увязывания между собой традиционных ценностей, без которых общество перестанет существовать, с демократией, без которой общество не сможет развиваться. Именно такая политика и проводится в России сегодня. Хочется еще спросить, а где она не проводится? Не будет же кто-либо всерьез утверждать, что существуют некий единый «штамповочный» стандарт демократии и один-единственный на весь мир «конвейер» по ее сборке. Хотя, возможно, кому-то и хотелось бы, чтобы так было.
Любая страна стремится к оптимальному сочетанию ценностей своей истории и культуры с институциональными механизмами демократии. Аналогично в мире существует не одна-единственная модель автомобиля на все времена, и люди ездят на том, что им удобнее и нужнее, — от малолитражек до внедорожников. И модели эти значительно отличаются друг от друга — как «тойота», «мерседес» или заокеанский «форд».
Точно так же и в России сегодня формируется собственная национальная модель демократии, которая тесно связана с отечественной политической традицией, принципами национальной политической культуры и духовности. Только такая модель демократического развития органична для России.
Здесь нельзя не напомнить о том, что демократия сама по себе в значительной мере является феноменом культуры, а те или иные ее модели обусловлены развитием и изменением социокультурной ситуации. Это означает, что, с одной стороны, потребность в демократии формируется только изнутри самого общества. Экспортировать, навязать демократию однозначно невозможно. Что мы и видим сегодня, когда именно западный мир, реализуя свои цели и ценностные ориентиры в международном масштабе, оказался перед лицом необходимости взять на себя ответственность за немалое число стран и народов, которые, отвергнув под политическим или даже военным давлением традиционные принципы политической организации, утратили и стабильность, и эффективность. Оказались беспомощными не только перед лицом глобализационных устремлений «цивилизованного человечества», но и перед дьявольскими силами «теневого глобального мира».
С другой стороны, мы не можем сказать, какова будет формула организации власти в будущем, в том числе и на Западе. С началом XXI века в странах Запада очевиден подъем «новой правой волны», содержание требований которой, в отличие от «неоконсервативной» волны начала 1980-х годов, носит уже не столько экономический, сколько социокультурный характер, причем зачастую достаточно авторитарный, с тенденцией к некоторому ограничению демократии.
Угроза размывания западных обществ изнутри, которая ранее носила в основном абстрактный или сугубо локальный характер, сегодня вышла за рамки тех анклавов чужеродных культур, которые формировались в западных обществах на протяжении последних десятилетий. Этнические и религиозные меньшинства, постепенно наполнявшие собой страны Запада, глубоко укоренились и разрослись до значительных величин, перешли к активной стратегии «встраивания» в западные общества, точнее — к их «модификации» с учетом своих ценностей и интересов (достаточно вспомнить так называемый карикатурный скандал или массовые волнения во Франции).
Это не только ведет к «сбоям демократии», но и создает довольно широкий общественный запрос на ее ограничения в тех же европейских обществах, где, несмотря
