между либеральной и социалистической утопиями. Действительно, это родство становится видимым, только когда мы соотносим утопический либерализм XVIII века и социализм XIX века; его невозможно ухватить, сопоставляя экономический либерализм XIX века с социалистической идеей той же эпохи.
3. Ни либералы XVIII века, ни социалисты XIX не могут вообразить будущее, отличающееся от их утопий. Они понимают самих себя как последнее слово современности, но не анализируют ее движение, а потому ни на миг не могут представить возможность ее преодоления. Они в принципе не способны понять современность как нечто историческое и переходное. Одновременно они концентрируются на вопросе конечного осуществления современности и не интересуются ее историческим генезисом. Позади себя они видят лишь пустоту, варварство, бедствия; они говорят о полноте жизни, о цивилизации и о счастье исключительно как о новых идеях, новой реальности (см. Сен-Жюст: «Счастье – новая идея в Европе»). Поэтому социалистическая утопия, исторически более поздняя, не способна осознать себя как повторение и перенос.
Именно потому, что мы сегодня понимаем современность как нечто относительное и историческое, мы способны осознать эту тайную общность между либеральной и социалистической утопиями и, исходя из этого – их общую ограниченность. Действительно, у них аналогичное отношение к искажениям собственного проекта и к взаимной критике друг друга. Утопический социализм в целом отвергает капитализм, но остается слеп по отношению к глубинному смыслу экономической идеологии, внутри которой он развивается. Точно так же либерализм критикует коллективизм, но при этом воспринимая его лишь как некий радикальный деспотизм; он не анализирует коллективизм в его отношении к индивидуализму, поскольку сам опирается на иллюзию деполитизированного общества, в котором демократия сводится к консенсусу.
В НАПРАВЛЕНИИ ЭКОНОМИКИ АВТОНОМИИ[274 — Преодоление горизонта утопического либерализма не ограничивается выработкой реалистической политической теории. Необходимо также по-новому осмыслить предмет экономики. Задача эта широкая и сложная. Но неотложная. Вот почему я не побоялся ответить на запрос столь амбициозного пересмотра некоторыми первыми набросками, неточными и ограниченными.] (первый набросок)
1. От экономики к автономии
Если рассматривать рынок просто как механизм распределения ресурсов и регулирования экономической деятельности через систему свободно формирующихся цен, то критика рыночной экономики логически замыкается на вопросе о средствах и уровнях экономического регулирования. В этом отношении планирование противостоит рынку, который оно намеревается либо замещать, либо направлять, либо исправлять. Все экономические споры между социалистами и либералами традиционно велись на этом направлении. Социалистам планирование кажется более адекватным средством организации многосложности и контроля над экономикой. Разумеется, этот вопрос очень важен, поскольку функционирование рынка никогда не совершенно и на практике он постоянно вызывает дисбаланс и неоправданные траты. Но важно подчеркнуть, что этот вопрос остается прежде всего практическим, по большому счету он относится к области теории систем и теории организаций. Если бы проблема была чисто технической, то она давно уже была бы решена с использованием смешанных моделей «план/рынок», сочетающих централизацию и децентрализацию на основе максимально точной оценки негативных эффектов, присущих каждому из этих двух видов регулирования. Но в реальности все иначе, и по двум причинам. Во-первых, потому, что идеология плана и идеология рынка каждая производят свои практические эффекты. Во-вторых, потому, что этот спор связан с социальным противостоянием: одни ждут от планирования защиты (например, в том, что касается трудовой занятости), другие ждут от рынка, чтобы он предоставил им относительную свободу действий, развязал им руки (руководители предприятий). Я не склонен недооценивать важность этого вопроса, но мне кажется, что он слишком часто заставляет фиксировать внимание на двух противоположных полюсах и не принимать в расчет тот факт, что план и рынок имплицитно основываются на одном и том же представлении о текучем и однородном пространстве. В пределе, совершенный план и совершенный рынок оказываются эквивалентны в однородном пространстве без преград с беспрепятственной циркуляцией информации. План в такой ситуации лишь делает внешним то, что рынок осуществляет внутренне. В этом случае конечная цель всякого плановика состоит в том, чтобы создать в компьютере фиктивный рынок, который был бы совершенным рынком. Точно так же в теории чистый рынок столь же демократичен, как и совершенный план, установленный государством, если оно демократическое. Многочисленные либеральные экономисты настаивали на этой особенности совершенного рынка как реализации экономической демократии. Так, Людвиг фон Мизес считает рынок выражением self-government industry. «В экономическом отношении, – пишет он, – в обществе, основанном на частной собственности на средства производства, чтобы достичь той же цели (демократии), нет необходимости прибегать к институтам, аналогичным тем, что демократия создала в сфере политики. Конкуренция сама обеспечивает это <…>. Если рассматривать экономику с этой точки зрения, то она представляет собой демократию, в которой каждый цент играет роль избирательного бюллетеня. Она есть демократия, в которой представители обладают лишь таким мандатом, который в любой момент может быть отозван. Это демократия потребителей» (Le Socialisme. P. 512–513). Все знают, что это верно лишь «теоретически», то есть, в данном случае, утопически[275 — Подчеркнем, что эта концепция отсылает к консенсусному определению демократии (демократия как социальный порядок; социальный мир исключает саму идею революции), а не к конфликтному определению (демократия как способ выражения конфликтов и предпочтений, с признанием революции в качестве политической возможности).]. Сформулированная в таких терминах, дискуссия «план/ рынок» почти не представляет интереса. К ней следует подходить в свете практических трудностей и сопротивлений. И нет никакого смысла воспроизводить в сфере экономики упрощенные образы, парящие в сфере политики. Напротив, революционному реализму в политике должен соответствовать такой же реализм в экономике.
Этот реализм, на мой взгляд, подразумевает разрыв с представлением о глобальном, текучем и однородном экономическом пространстве. На практике, впрочем, капитализм существует только постольку, поскольку реальное экономическое пространство неоднородно. Капитализм даже можно было бы определить как процесс реорганизации в свою пользу разломов, изъянов, несостыковок, фазовых сдвигов экономического пространства и социальной ткани. В этом смысле его власть опирается на стратегическое знание, которым транснациональные компании привыкли оперировать в масштабах целого мира. В однородном пространстве, внутри которого права собственности были бы равномерно распределены, капиталистическая эксплуатация была бы невозможна даже в теории. Эксплуатация зиждется на неупорядоченности мира, которую она поддерживает и усиливает[276 — Все теоретические усилия Маркса были, напротив, направлены на построение теории «упорядоченной эксплуатации», и концепт прибавочной стоимости основывался на признании неизбежно эгалитарного характера обмена. Именно поэтому, кстати, Маркс рассматривал развитие капитализма в свете стремления открыть его законы (порядок); в то время как капитализм черпает свои силы в способности организовать себе на пользу беспорядок.]. В этой перспективе, преодоление капитализма не может пониматься просто как установление новых принципов, ориентирующих экономическую деятельность (например, ориентация на потребности в противовес прибыли). Точно так же, недостаточно повсеместно призывать к переходу от товарной экономики к экономике дара и взаимности. Когда этнологи показывают, что рынок – это лишь одно из возможных средств регулирования отношений между людьми и вещами, и подчеркивают историческую специфику обмена, они нас просвещают; когда они подводят нас к тому, чтобы снова представлять экономическое пространство глобальным и однородным, они уводят нас в ложном направлении. Решающий вопрос, от которого зависят, на мой взгляд, все другие, – это вопрос об эталонных экономических пространствах. Как же в настоящее время понимается этот вопрос? Прежде всего в трех направлениях:
а. Гомогенизация пространства
Речь идет о том, чтобы в противовес капитализму, опирающемуся на беспорядок, создать однородное и эгалитарное пространство. В этом смысле стратегиями борьбы против капитализма являются стратегии уравнивания: выравнивание экономических ситуаций разных стран (в то время как транснациональный капитализм опирается на различия между ними), выравнивание социальной ткани и переорганизация рабочего класса (в то время как капитализм разделяет, чтобы властвовать). В этой перспективе капитализм может быть преодолен лишь благодаря формированию однородного мирового экономического пространства. Таким образом, эталоном здесь служит представление об однородном, текучем, глобальном пространстве, выражается ли оно экономически или политически (мировое государство производителей). Эта концепция может оказаться полезной для обоснования борьбы за уменьшение неравенства, но она несостоятельна, когда задается целью осуществить мировое равенство. Утопиями стратегии не одолеешь. В этом плане капитализм можно рассматривать как непреодолимый; именно это Маркс сформулировал, говоря, что преодоление капитализма может быть лишь результатом развития его внутренних противоречий. Но если его противоречия есть само средство его развития, – а я считаю именно так, – то, в рамках все той же перспективы, он может быть преодолен лишь при условии создания локального однородного пространства, которое было бы ограждено от капиталистического мира. Этим путем шло большинство стран советского типа. Сегодня, в контексте мирового кризиса, это решение снова находит некоторое число сторонников. В этом случае задача создать это однородное и тотализирующее пространство возлагается на государство. Но это тоже ложный путь, поскольку эта однородность существует здесь лишь в ее глобальном отличии от внешнего мира; внутреннее же пространство остается неоднородным.
б. Реструктуризация пространства через децентрализацию
Речь идет о том, чтобы ограничить возможности манипуляции со стороны центров принятия решений через создание предельно разветвленной и автономной сети экономических силовых полюсов. В рамках этого подхода считается, что реорганизация пространства и реорганизация мест принятия решений происходят одновременно; или, иными словами, равновесная реорганизация территории и самоуправление идут рука об руку. Главный недостаток такого предложения состоит в том, что оно не решает проблему глобальной реорганизации. В пределе, если продолжать мыслить в терминах глобального пространства, развитие самоуправления должно идти параллельно с развитием планирования: чем больше самоуправления, тем строже должно быть планирование. Вопрос об институтах демократического планирования становится тогда столь же сложным, что и вопрос о демократии в государстве в целом. В определенном смысле, возможности манипулирования и дирижирования посредством мощных реорганизующих центров становятся такими же, как и те, что существуют в рамках капитализма.
в. Автономизация пространства через сегментацию
Это тема small is beautiful[277 — По-англ. «малое – прекрасно». – Примеч. пер.], тема экологической ниши, экономической автономии малых сообществ. Главный интерес этой концепции состоит в том, что она порывает с представлением о глобальном экономическом пространстве. В ее понимании дело не в том, чтобы по-другому организовать экономическое пространство того же масштаба, а в том, чтобы воздействовать на масштаб пространства как таковой. Но эта концепция остается по преимуществу ностальгической. Она возвращается к идеалу домашней экономики и видит в «возврате к ойкосу» фундаментальный принцип сворачивания товарной экономики.
На мой взгляд, ни один из этих путей не позволяет обосновать альтернативную стратегию, которая позволила бы открыть путь посткапиталистической экономике. Зато они, каждая по-своему, могут быть инструментами борьбы против капитализма. Поэтому следует не отвергать их, но показывать их ограниченность. Следовательно, нам нужно попытаться пойти дальше. В сфере политического появляется новая ценность: автономия.
