этого явления все еще нет».
***
Можно заметить, что все авторы, писавшие об «эксплуатации» рабочих, сопоставляли некоторые экономические условия и вытекающие из них социальные отношения с представлениями о том, «что хорошо и что плохо», то есть с ценностными суждениями, которые, как молчаливо предполагалось, у читателя и автора совпадают. Явления «эксплуатации», как это видно уже из эмоциональной окраски этого слова в применении к человеческим существам, всегда рассматривалось как нечто «плохое», чего «не должно быть» или, у крайних пессимистов, как «неизбежное зло». Из всех попыток разоблачения и обличения капиталистической эксплуатации самой известной была только что описанная «теория прибавочной стоимости» Маркса. Но, как справедливо говорит Поппер, конечный вывод этой теории вовсе не зависит от понятия «стоимости». Для этого вывода важно лишь, что в известных условиях, обычно сопутствующих рыночному хозяйству, избыточное предложение рабочей силы вынуждает рабочего продавать свой труд за плату, намного меньшую цены произведенного этим трудом товара, и Маркс считает очевидным, что такое положение вещей «несправедливо». Я поставил это слово в кавычки не потому, что не согласен с этим мнением и считаю описанный порядок справедливым, а лишь для того, чтобы напомнить, что смысл самого слова «справедливость» еще не был подвергнут исследованию.
Прежде всего бросается в глаза – и сам Маркс это хорошо знал, – что значительная часть выручки от проданного товара должна затрачиваться на неизбежные производственные и торговые расходы. Оборудование производства (здания, машины, инструменты), его эксплуатация (в другом, невинном смысле этого слова[33]) и периодическое обновление поглощают значительные средства, которые предприниматель не может не тратить, если производство должно быть эффективным и, следовательно, конкурентоспособным. Далее, доставка товара на рынок и его продажа очень редко осуществляются самим предпринимателем; это деятельность, требующая совсем других навыков и оплачиваемая другим людям за счет проданного товара. Таким образом, разность между ценой произведенного товара (на свободном, по предположению, рынке) и заработной платой, выплаченной рабочим – то, что Маркс называл «прибавочной стоимостью» – далеко не полностью достается капиталисту. Кроме рабочих, в производстве участвуют еще технические специалисты, менеджеры и т. д., но можно считать, что все эти наемные служащие, наряду с рабочими, получают лишь часть цены продукта и, тем самым, также подвергаются «эксплуатации». Для простоты можно считать их «рабочими» особой квалификации. После учета всех производственных и торговых расходов остается, как известно, чистый доход собственника, без которого у него не было бы мотива заниматься своим предприятием. Часть этого дохода идет в запас, на увеличение «капитала» фирмы, а другая часть потребляется собственником. Несомненно, резервный капитал необходим на случай неожиданных изменений рыночной ситуации или стихийных бедствий. Но распоряжается этим капиталом только собственник, и он может считать его своей собственностью, употребляя ее, как ему угодно. (Для простоты я говорю здесь о собственнике в единственном числе; дележ дохода между несколькими собственниками или акционерами фирмы ничего не меняет в обсуждаемом вопросе, если только предприятие не принадлежит самим рабочим – но тогда это уже не капиталистическое предприятие).
14. Зачем нужен капиталист?
Излюбленный аргумент сторонников капитализма состоит в том, что собственник предприятия – капиталист – тоже работник, а именно, «организатор производства», имеющий специальные навыки инициативы, руководства и конкуренции, без которых производство не могло бы преуспевать. В наше время этот аргумент сомнителен, так как все современные сколько-нибудь крупные фирмы управляются наемными директорами, акционеры же почти никогда не участвуют в принятии решений, а всего лишь «получают дивиденды». Но во времена Маркса единоличный собственник предприятия был самой обычной фигурой. Так как он нанимал инженеров и мастеров, то его роль «организатора производства» сводилась к выбору руководящего персонала на своем предприятии и к определению рыночной политики, то есть поведения по отношению к потребителям, торговцам и конкурентам. На языке нашего времени он был «специалист по человеческим отношениям», но не в том смысле, какой вкладывается в это выражение деловой практикой современных компаний. Главными качествами собственника были хитрость, скрытность и изворотливость в конкурентной борьбе. Как мы видели, даже современный нам апологет капитализма профессор Хайек не стыдится признать, что именно эти качества необходимы удачливому дельцу. Рыночное хозяйство есть то, что древние называли bellum omnium contra omnes, война всех против всех; в литературе наилучшее описание делового мира оставил Бальзак. Популярное сравнение этого мира с джунглями, а собственника-капиталиста с хищником слишком лестно для этих людей: джунглями управляют безжалостные, но неуклонно соблюдаемые биологические законы, вынуждающие хищника «эксплуатировать» животных других видов, но почти никогда не сталкивающие его в прямой борьбе с собратьями по виду. Вопреки французской пословице, волки никогда не пожирают друг друга; во всей живой природе пожирают друг друга только собственники, ведущие между собой нескончаемую войну без правил. Потому что соблюдение «моральных правил» даже в наши дни сделало бы предпринимателя жертвой его не столь разборчивых конкурентов; если же говорить о первоначальном «неограниченном капитализме», то все искусство удачливого дельца состояло в умении обходить законы. Историки раскопали в архивах, как начинали Рокфеллеры, Морганы и Вандербильты, и утверждают, что «в основании всех крупных состояний лежит преступление». Но стоит ли обращаться к практике «неограниченного капитализма»? Этот мавр сделал свое дело и породил наш замечательный «расширенный порядок», который, как многие благородные сыновья, стыдится имени своего отца. Допустим, для простоты, что нынешние капиталисты строго соблюдают установленные государством законы – потому что «моральные правила» Хайека вряд ли имеют для них – и для него – какой-нибудь другой смысл. Но обратите внимание на терминологию Хайека: вместо капитализма нынешний деловой мир называется «расширенным порядком», а законы, соблюдаемые во избежание уголовного наказания, называются «моральными правилами». Наименования не так уж безразличны, как можно подумать. Вспомните, что означают на родном языке профессора Хайека имена чертей[34].
Видимая эффективность современного капитализма и возможные последствия этой системы для нашего вида будут рассмотрены дальше, в третьей части нашего исследования[35]. Теперь нас интересуют лишь качества капиталиста как «организатора производства», оправдывающие, как нам говорят, его исключительно щедрое вознаграждение. Эти качества не выглядели сколько-нибудь привлекательно при «неограниченном капитализме», когда еще не было отменено рабство негров, а положение «свободных» рабочих казалось, подтверждало гипотезу Маркса о «стоимости» рабочей силы. Несомненно, характер и поведение типичного капиталиста того времени резко противоречили принципам христианской нравственности, запечатленным историей в сознании рабочих. Несомненно, контраст между образом жизни капиталиста и рабочего воспринимался как несправедливость и вызывал у них негодование. Движение «луддитов» в Англии, ломавших машины, восстания лионских ткачей и множество других грозных явлений свидетельствуют о том, что ненависть к господствующему классу еще до возникновения социалистических учений стала постоянным мотивом европейской общественной жизни.
Причины такой психической установки следует искать не только в экономических условиях, создавших определенный тип общества, но и в этических представлениях людей, оценивающих создавшиеся отношения. Откуда взялись этические представления, требовавшие, чтобы «ленивое брюхо не поглощало того, что создают прилежные руки»? Есть ли на самом деле «эксплуатация» рабочих при капитализме, и что это такое? Что такое «социальная справедливость» – только ли демагогический лозунг, выражающий зависть неудачников и неспособных? Можно ли придать этим словам объективный смысл?
***
Прежде всего надо отдать себе отчет, что слова эти относятся к так называемым «ценностям», то есть к традиционным представлениям о том, что хорошо и что плохо, а вовсе не к тем или иным условиям производства. Отчаявшиеся рабочие, ломавшие машины, этого не понимали. Точно так же заблуждались марксисты, усматривавшие социальную несправедливость в капиталистической организации производства. Сам Маркс понимал, что эта организация подобна сложной, эффективно работающей машине, и вовсе не хотел разрушить ее, а напротив, хотел использовать ее в интересах тружеников, устранив только «несправедливое» распределение доходов. Я оставляю пока в стороне вопрос, возможно это или нет. Если интересующие нас понятия относятся к традиции нашей культуры, более того, к традиции любой культуры, то они должны быть несравненно старше капитализма. Понятия о том, что хорошо и что плохо, надо искать в самой «природе человека», если только само это выражение удастся определить.
15. Что такое «природа человека»?
Выражение «природа человека» обычно употребляется для описания тех свойств, которые присущи всем людям во все времена. Ясно, что сюда не следует включать такие социальные характеристики, как сословная и классовая принадлежность, или такие племенные характеристики, как раса или национальность. Тем более отпадают признаки, свойственные людям отдельных культур; но те признаки, которые повторяются во всех культурах, хотя бы с вариациями, зависящими от места и времени, имеют отношение к «природе человека». Ясно, что под «природой человека» следует понимать биологические свойства нашего вида homo sapiens. Условившись о таком (по существу, общепринятом) употреблении этого термина, мы будем писать его без кавычек.
Надо заметить, что в прошлом понятие природы человека толковали не только в биологическом смысле, но включали в него и некоторые «моральные» характеристики, например: «Человек рождается чистым и добрым, а все дурные черты в нем развиваются окружающим обществом», или: «Человек рождается с наклонностью к злу, а общество пытается ограничить эту наклонность». Все религии подчеркивают ту или другую сторону «образа человека», но чаще всего – доктрину «первородного греха». Так как «моральные свойства» человека очевидным образом зависят не только от его биологических задатков, одинаковых для всех особей нашего вида, но и от общественной среды и традиций, которые весьма разнообразны, мы не будем включать их в понятие природы человека, сохраняя этот термин для тех свойств, которые всегда и неизменно присущи всем людям.
Итак, нас будут интересовать биологические характеристики нашего вида, и в особенности те психические установки, которым можно приписать инстинктивный характер. Под инстинктами понимаются генетически наследуемые стимулы поведения, в том числе те, действие которых требует «запуска» на той или иной стадии детства, о чем еще будет подробнее сказано в дальнейшем.
Как известно, человек – очень особенный вид, даже в отношении самых древних, универсальных животных инстинктов. Мы не можем удовлетворительно объяснить его исключительные черты, выделяющие его из всех животных, – то есть не умеем вывести их происхождение из общепринятого в наше время определения человека. Человек определяется как животное, способное к понятийному мышлению и связанному с ним употреблению символического (словесного) языка. Перечисляемые дальше особые свойства человека должны были, по-видимому, возникнуть под действием этого основного свойства или одновременно и в причинной связи с ним, но мы не умеем сказать об этом что-либо объективно доказуемое [Конечно, любое «определение» человека, в том числе и это новейшее, напоминает Аристотелеву «сущность», и упорные попытки антропологов дать такое определение подвержены той же критике, что и «сущности» средневековых схоластов. В этом месте мы хотим лишь сказать, что некоторое отличие человека от других животных,
