поедать или курить твою смесь. Можно научиться видению без этого?

Старик приподнялся, взглянул на меня и опять лег.

— Нет! — ответил он. — Без дымка тебе не обойтись.

— Но ты говорил, что у дона Хенаро я был на грани видения.

— Я имел в виду, что в тебе что-то светилось. Будто ты и в самом деле сознавал, что делал Хенаро. Что-то в тебе есть такое — похожее на видение. И все же ты не видишь. Ты какой-то скованный; тебе поможет только дымок.

— Но почему обязательно курить? Почему нельзя научиться видеть просто так? Я очень хочу. Разве этого мало?

— Мало. Видение — дело трудное, и только дымок придаст тебе быстроту, чтобы ты мог догнать и увидеть этот текучий мир. Без него будешь только глядеть.

— Что значит текучий?

— Мир, который видишь, совсем не таков, каким его себе представляешь. Он постоянно движется, меняется… Конечно, можно и самому научиться улавливать его суть, но это к добру не приведет: тело будет напрягаться и страдать. Дымок помогает сохранить силу, он разгонит тебя до нужной скорости — и ты уловишь движение мира.

— Согласен! — торжественно заявил я. — Хватит ходить вокруг да около. Я буду курить.

— Брось паясничать, — рассмеялся дон Хуан. — Думаешь, возьмешь дымок в проводники и сразу научишься видеть? Ошибаешься, для этого требуется многое другое.

Он стал серьезным.

— Я всегда был осторожен с тобой и обдумывал каждое действие, ибо сам Мескалито пожелал, чтобы ты стал моим учеником. Но у меня не хватит времени обучить тебя всему, чему хотелось бы. Я успею только указать путь, по которому следует идти. Что скрывать, ты ленивее и упрямее меня. У тебя на все свои взгляды, и я не способен предсказать, как пойдет дальше твоя жизнь.

Его спокойный голос вызвал знакомое чувство тревоги и одиночества.

— Скоро мы узнаем, где ты застрял, — сказал дон Хуан загадочно и замолчал.

Мы вышли из дому, и я не знал, что делать, — то ли присесть где-нибудь, то ли выгружать то, что я привез.

— Это опасно? — спросил я, чтобы что-нибудь сказать.

— Все опасно, — ответил он.

Похоже, дон Хуан не был настроен продолжать разговор. Он стал собирать пучки трав, сваленные в углу, и складывать в сетку. Я не решился предложить ему помощь, так как знал, что в случае необходимости он сам об этом попросит. Потом дон Хуан лег на циновку и посоветовал мне расслабиться и отдохнуть. Я улегся на свою циновку и попытался уснуть, но сна не было. Прошлой ночью я остановился в мотеле и проспал чуть ли не до полудня, зная, что через три часа езды доберусь до дона Хуана. Я видел, что он тоже не спит; глаза были закрыты, но он чуть подергивал головой, как будто что-то напевал про себя.

— Давай-ка поедим, — сказал он так неожиданно, что я вздрогнул. — Тебе понадобятся силы.

Он приготовил похлебку, но есть мне не хотелось.

На другой день дон Хуан дал мне чуть-чуть еды и велел отдыхать. Я пролежал все утро, так и не сумев расслабиться. Я не знал, что он задумал, и, самое скверное, не понимал, чего хочу сам.

Мы просидели на веранде до трех часов дня. Я сильно проголодался и несколько раз заикнулся о еде, но дон Хуан не обратил на мои намеки внимания.

— Уже три года тебе не приходилось готовить смесь, — вдруг сказал он. — Будешь курить мою, тебе потребуется немного. Выкуришь трубку и отдыхай. Тебе явится страж другого мира. Ничего не делай, просто наблюдай. Смотри, как он двигается, что делает. От твоего внимания может зависеть твоя жизнь.

Дон Хуан вдруг прервал наставления. Я не знал, что сказать, и пробормотал что-то невразумительное. Мысли разбегались. Наконец задал первый вопрос:

— Что это за страж?

Дон Хуан отказался что-либо объяснять. Я волновался и настойчиво требовал ответа.

— Сам увидишь, — только и сказал он. — Страж того мира.

— Какого мира? Мира мертвых?

— Нет, не мертвых, просто того мира. Рассказывать о нем бесполезно, надо увидеть.

Сказав это, дон Хуан пошел в дом. Я последовал за ним.

— Дон Хуан, погоди. Что ты затеял?

Он не ответил. Достал трубку и улегся на циновке посреди комнаты, с интересом глядя на меня.

— Ты ведь не боишься, — сказал он. — А делаешь вид, что боишься.

— Нет, мне в самом деле страшно.

— То, что ты чувствуешь, — не страх.

Я снова уверил его, что мне страшно; но он обратил мое внимание на то, что дыхание и сердцебиение у меня самые обычные. Так оно и было, и все же казалось, что он не прав. Я чувствовал, что во мне происходят типичные для страха изменения. Меня охватило отчаяние, как перед лицом смерти. Спазма свела желудок, я наверняка побледнел, руки вспотели. Но я заметил, что это было не то чувство страха, к которому я привык. Я шагал по комнате и говорил не умолкая, а дон Хуан сидел на циновке с трубкой в руке и выжидательно смотрел на меня. Анализируя свое состояние, я пришел к выводу, что это был не обычный страх, а боязнь того душевного хаоса, который могут вызвать галлюциногенные растения. Я продолжал расхаживать взад-вперед, пока дон Хуан не приказал сесть и успокоиться. Некоторое время мы сидели молча.

— Боишься потерять ясность ума? — спросил он вдруг.

— Вот именно.

Он довольно засмеялся.

— Ясность, второй враг человека знания, маячит перед тобой. Ты ничуть не боишься, но цепляешься за свою ясность и по глупости называешь это страхом.

Он усмехнулся и велел:

— Принеси-ка угольков.

Голос был ласковый и ободряющий. Я встал, пошел за дом, нашел там плоский камень и высыпал на него углей из печки, чтобы отнести в дом. Но дон Хуан уже расстилал мою циновку на веранде, где я обычно сижу. Я поставил перед ним угли, он раздул огонь. Велел сесть на край циновки, вложил уголек в трубку и подал. Я взял ее. От старика шел ток энергии, который подбадривал меня.

— Затянись, — сказал он спокойно. — На этот раз выкуришь всего одну.

Я затянулся — послышался треск возгоревшейся смеси. И тут же почувствовал, как похолодело во рту. Сделал еще затяжку — холод проник в грудь. Когда затянулся в последний раз, холод сковал все тело.

Дон Хуан взял у меня трубку, выбил пепел и, послюнив, как обычно, палец, обтер чашечку изнутри.

Тело мое онемело, но я мог двигаться и сел поудобнее.

— Что теперь будет? — спросил я, с трудом выговаривая слова.

Дон Хуан убрал трубку в чехол, завернул его в тряпицу, сел и стал глядеть на меня. Кружилась голова, глаза слипались. Дон Хуан встряхнул меня, приказал не поддаваться сну.

— Ты же сам знаешь, — сказал он, — стоит заснуть, и умрешь.

Его слова придали мне бодрости. Я вытаращил глаза. Старика это рассмешило; он сказал, что вот так и надо сидеть, не закрывая глаз. Тогда уж точно увидишь стража того мира.

Я почувствовал жар во всем теле и попробовал сменить позу, но понял, что не могу двинуться. Я попытался заговорить, — слова словно застряли где-то глубоко в горле. Я повалился на левый бок и обнаружил, что смотрю на дона Хуана, лежа на полу.

Он наклонился и прошептал, что глядеть надо не на него, а на циновку, прямо перед глазами. Смотреть следует левым глазом; рано или поздно я увижу стража.

Я вперился в циновку, но ничего особенного не заметил. Чуть погодя пролетел комар. Он сел на циновку так близко к моему лицу, что я видел его расплывчато. Неожиданно я сообразил, что стою. Это было удивительное ощущение, над которым стоило бы поразмыслить, но у меня не было на это времени. Мне казалось, что я стоя смотрю прямо перед собой, и то, что я увидел, потрясло все фибры моей души — иначе не скажешь. Прямо передо мной громоздился огромный чудовищный зверь. В самых необузданных фантазиях не встречал я подобного монстра! Я пришел в полное замешательство.

Прежде всего поражали размеры чудовища: метров тридцать в высоту, не меньше. Я заметил у него крылья — короткие и широкие. Зверь был такой огромный, что я не мог охватить его одним взглядом. Из туловища торчали пучки черных волос, морда была длинная, из пасти сочилась слюна, глаза навыкате, словно два белых шара.

Вдруг чудовище захлопало крыльями. Это были не взмахи, как у птиц, а какие-то вибрирующие подергивания. Зверь закружился передо мной; он не летел, а скорее скользил, чуть приподнявшись над землей. Зрелище поразительное! Движения монстра были одновременно уродливыми и стремительными. Чудовище дважды пронеслось по кругу, вибрируя крыльями и брызгая слюной, затем с невероятной скоростью заскользило прочь и скрылось из виду. Я продолжал смотреть в ту сторону, куда оно исчезло, словно приклеенный к месту.

Немного спустя я заметил вдали облако. Через мгновение зверь появился снова. Его крылья рассекали воздух все ближе и ближе и наконец ударили меня по лицу. Невероятная боль обожгла меня, я закричал изо всех сил.

Очнувшись, я обнаружил, что сижу на циновке, а дон Хуан растирает мне лоб. Он натер мне руки и ноги какими-то листьями и отвел к канаве позади дома. Раздел и несколько раз окунул с головой в воду. При этом он дергал меня за левую ногу, постукивая пальцами по пятке. Мне стало щекотно. Он это заметил и сказал, что я пришел в себя. Я оделся, мы вернулись в дом. Там я уселся на циновку и попробовал говорить, но понял, что не могу ни на чем сосредоточиться, хотя сознание было совершенно ясным. С удивлением обнаружил, сколько внимания требует обычный разговор. Я заметил, что мог произнести какую-нибудь фразу лишь после того, как переставал смотреть на окружающие предметы. Я словно сидел глубоко под водой, и, прежде чем сказать что-то, нужно было, как ныряльщику, вынырнуть на поверхность. Слова как бы выталкивали меня наверх. Но странное дело: эта безмолвная глубина мне нравилась; возможно, я приближался к тому, что дон Хуан называл «видением», и потому был счастлив.

Дон Хуан принес похлебку, кукурузные лепешки и велел поесть. Я принялся за еду, чувствуя, что не утрачиваю того, что счел «видением»; упражняясь в нем, я глазел по сторонам, пока не стемнело. Вконец уставший, я лег и уснул.

Проснулся я оттого, что дон Хуан накрыл меня одеялом. Голова раскалывалась, мутило. Потом стало лучше, и я крепко заснул до утра.

Утром я чувствовал себя отлично.

— Что со мной было? — спросил я дона