больше причин восхищаться им.

— Но его отличие — это не человеческое отличие, — сказал я.

— А что же это, по твоему, такое? Разница между человеком и лошадью?

— Не знаю, но он не такой, как я.

— Однако когда-то он был таким.

— Но могу ли я понять его изменения?

— Конечно, ты и сам меняешься.

— Ты хочешь сказать, что я разовью дубля?

— Никто не развивает дубля. Это просто способ говорить об этом. Из-за своей любви к разговорам ты являешься мешком слов. Ты — в сетях их значений. Сейчас ты думаешь, что дубля развивают какими-нибудь злыми чарами. Но все мы, светящиеся существа, имеем дубля. Все мы! Воин учится осознавать это, только и всего. Есть, видимо, почти непроходимые барьеры, охраняющие это осознание, но этого можно было ожидать. Эти барьеры и есть то, что превращает прибытие к этому осознанию исключительным вызовом.

— Почему я так боюсь этого, дон Хуан?

— Потому что ты думаешь, что дубль — это то, что означают слова. Двойник, или другой ты. Я выбрал это слово только для описания. Дубль — это ты сам. И к нему нельзя подходить никаким другим образом.

— Что если я не хочу его иметь?

— Дубль — это не дело личного выбора. И точно так же не нам решать, кто будет учиться знанию магов, которое ведет к такому осознанию. Ты никогда не задавал себе вопрос, почему именно ты?

— Все время. Я сотни раз задавал этот вопрос и себе, и тебе тоже, но ты так и не ответил.

— Я имею в виду, что ты должен задавать себе этот вопрос не как требующий ответа, а в смысле размышления воина над его огромной удачей. Удачей оттого, что он нашел вызов.

Превратить его в обыкновенный вопрос — затея обычного самодовольного человека, который хочет этим восхищаться и или об этом жалеть. Меня не интересует такого рода вопрос, потому что нет способа ответить на него. Избрать тебя было замыслом силы. Никто не может распознать планов силы. Теперь, когда ты выбран, ты уже ничего не сможешь сделать для того, чтобы остановить выполнение этого плана.

— Но ты сам говорил мне, дон Хуан, что всегда можно потерпеть неудачу.

— Это верно. Всегда можно потерпеть неудачу. Но я думаю, ты имеешь в виду что-то другое. Ты хочешь найти выход из положения; ты хочешь иметь свободу потерпеть неудачу и бросить все на своих собственных условиях. Слишком поздно. Воин находится в руках силы, и его единственная свобода заключается в том, чтобы выбрать безупречную жизнь. Нет никакого способа разыграть победу или поражение. Твой рассудок, для того, чтобы отказаться от целостности самого себя, может захотеть, чтобы ты потерпел неудачу. Но есть контрмера, которая не позволит тебе провозгласить ложную победу или ложное поражение. Если ты думаешь, что можешь отступить в гавань поражения, то ты не в своем уме. Твое тело будет стоять на страже и не позволит тебе пойти этим путем.

Он тихонько засмеялся.

— Почему ты смеешься? — спросил я.

— Ты в ужасном положении, — сказал он. — Тебе слишком поздно возвращаться, но слишком рано действовать. Все, что ты можешь — это только наблюдать. Ты похож на младенца, который уже не может вернуться в материнское лоно, но еще не может ни резвиться, ни тем более действовать самостоятельно. Все, что может ребенок — это наблюдать и слушать потрясающие рассказы о действиях. Ты сейчас как раз в таком положении. Ты не можешь вернуться в лоно своего прежнего мира, но в то же время не можешь действовать с силой. Ты можешь лишь наблюдать за поступками силы и слушать рассказы — рассказы о силе.

Дубль — один из таких рассказов. Ты это знаешь, и именно потому твой разум настолько этим захвачен. Притворяясь понимающим, ты лишь бьешься головой о стену. В качестве объяснения, могу сказать тебе только то, что дубль, хоть к нему и приходят через сновидение, реален настолько, насколько это возможно.

— Согласно тому, что ты мне рассказал, дон Хуан, дубль может совершать поступки. Может ли в таком случае дубль…

Он прервал меня, напомнив, что неуместно ссылаться на его рассказы, так как я видел дубля собственными глазами.

— Конечно, дубль может совершать поступки, — сказал я.

— Конечно! — ответил он.

— Но может ли дубль действовать от самого себя?

— Это он сам, черт возьми!

Мне было трудно пояснить свою мысль. Я хотел сказать, что если маг может совершать два поступка одновременно, то его способность к утилитарным действиям удваивается. Он может работать на двух работах, бывать в двух местах, видеть двух людей и так далее, одновременно. Дон Хуан терпеливо слушал.

— Позволь мне выразиться так, — продолжал я. — Гипотетически, может ли дон Хенаро убить кого-нибудь за сотни километров от себя, поручив сделать это своему дублю?

Дон Хуан смотрел на меня. Он покачал головой и отвел глаза в сторону.

— Ты переполнен рассказами о насилии, — сказал он. Хенаро никого не может убить просто потому, что у него больше не осталось заинтересованности в других людях. К тому времени, когда воин способен превозмочь видение и сновидение и осознает свое свечение, в нем не остается подобных интересов.

Я указал на то, что в самом начале моего ученичества он заявил, что маг, с помощью своего союзника, может быть перенесен за сотни километров для того, чтобы нанести удар своему врагу.

— В этот рез я ответственен за твое замешательство, — сказал он, — но ты должен помнить, что в другой раз я говорил тебе, что с тобой я следую тем шагам, которые предписал мне мой собственный учитель. Он был магом. Мне следовало и тебя погрузить в тот мир. Я этого не сделал, потому что меня больше не заботят подъемы и падения окружающих меня людей. Однако слова моего учителя приклеились ко мне. И я неоднократно разговаривал с тобой так, как он сам говорил со мной. Видишь ли, Хенаро — человек знания. Самый чистый из всех. Его поступки безупречны. Он вне обычных людей и магов. Его дубль — это выражение его радости и юмора. Так что он, пожалуй, не сможет использовать его для создания или разрешения ординарных ситуаций. Насколько я знаю, дубль — это осознание нашего состояния как светящихся существ. Хенаро как дубль может делать все что угодно, и, тем не менее, он предпочитает быть ненавязчивым и мягким.

Моей ошибкой было ввести тебя в заблуждение заимствованными словами. Мой учитель был неспособен производить те эффекты, которые создает Хенаро. Для моего учителя, к несчастью, очень многие вещи остались, как для тебя, только рассказами о силе.

Я почувствовал себя обязанным отстаивать свою точку зрения. Я сказал, что говорил в гипотетическом смысле.

— Не существует гипотетического смысла, когда ты говоришь о мире людей знания. Человек знания не может причинять вред окружающим людям. Ни гипотетически, ни как угодно еще.

— Но что, если окружающие люди замышляют что-то против его благополучия и безопасности? Может ли он тогда использовать свой дубль для защиты?

Он неодобрительно прищелкнул языком.

— Что за невероятное насилие в твоих мыслях? — сказал он. — Никто ничего не может замышлять против безопасности и благополучия человека знания. Он видит, и поэтому всегда сумеет избежать подобных вещей.

Хенаро, например, намеренно пошел на риск, встречаясь, с тобой. Однако ты не можешь сделать ничего, что угрожало бы его здоровью или безопасности. В противном случае его видение дало бы ему об этом знать. Наконец, если в тебе есть что-либо врожденно-вредное для него, и его видение не сможет до этого добраться, тогда это — его судьба, и ни Хенаро, ни кто бы то ни было другой не смогут избежать этого. Так что, как видишь, человек знания все контролирует, не контролируя ничего.

Мы помолчали. Солнце почти коснулось верхушек густых высоких кустов с западной стороны дома. До захода солнца еще оставалось около двух часов.

— Почему бы тебе не позвать Хенаро? — спросил он Хуан как бы невзначай.

Мое тело подпрыгнуло. Первым моим побуждением было бросить все и бежать к машине. Дон Хуан расхохотался. Я сказал ему, что не нуждаюсь в том, чтобы доказывать что-либо самому себе, и что я вполне удовлетворен тем, что разговариваю с ним. Дон Хуан никак не мог перестать смеяться. Наконец, он сказал, что это позор, что дон Хенаро не сможет насладиться такой великолепной сценой.

— Видишь ли, если тебе неинтересно позвать Хенаро, то мне интересно, — сказал он решительным тоном. — Мне нравится его компания.

У меня появился ужасно кислый привкус во рту. Лицо покрылось испариной. Капли пота катились с бровей и верхней губы. Я хотел что-нибудь сказать, но сказать мне было, в сущности, нечего. Дон Хуан бросил на меня долгий изучающий взгляд.

— Давай, — сказал он. — Воин всегда готов. Быть воином — это не значит просто желать им быть. Это, скорее, бесконечная битва, которая будет длиться до последнего момента. Никто не рождается воином. Точно так же никто не рождается разумным существом. Мы сами себя делаем тем и другим. Соберись, я не хочу, чтобы Хенаро видел тебя таким дрожащим.

Он поднялся и прошелся взад и вперед по чистому полу веранды. Я не мог оставаться спокойным. Моя нервозность была настолько интенсивной, что я не мог больше писать и вскочил на ноги.

Дон Хуан заставил меня бежать на месте, обратясь лицом к западу. Он уже заставлял меня проделывать это ранее в различных обстоятельствах. Сутью этого бега было извлечь силу из надвигающихся сумерек, поднимая руки кверху с расставленными веером пальцами надо было с силой сжать их, когда руки находились в средней точке между горизонтом и зенитом.

Упражнение подействовало, я почти сразу же успокоился и собрался. Я не мог не удивляться тому, что случилось со старым «мной», который никогда раньше не мог расслабиться, выполняя эти движения, казавшиеся такими простыми и идиотскими.

Я хотел сконцентрировать внимание на той процедуре, которой дон Хуан, без сомнения, воспользуется для вызова дона Хенаро. Я предвидел какие-то невероятные действия. Но дон Хуан встал на краю веранды, приложил руки ко рту и закричал: «Хенаро! Иди сюда!»

Через секунду дон Хенаро вышел из чапараля. Оба они сияли. Они практически танцевали передо мной. Дон Хенаро очень приветливо поздоровался со мной, а затем уселся на молочный ящик.

Со мной было что-то ужасно не так. Я был спокоен и не волновался. Какое-то невероятное состояние безразличия и отчужденности охватило меня. Казалось, я наблюдал за собой со стороны. Совершенно бесстрастно я стал рассказывать дону Хенаро, что за время своего последнего визита он напугал меня чуть ли не до смерти, и что даже во время моих опытов с психотропными растениями я не бывал в состояниях такого полного хаоса. Оба они приветствовали мои заявления, как будто я делал их специально для того,