то же самое он говорит об интеллекте.
20. Впрочем, есть различие между чувством и мышлением, поскольку чувство не есть постижение всего, но зрение [познает] только цвета, слух звуки и т.д.; интеллект же есть просто познавание всего. Ведь древние философы, считая, что познающее должно быть соприродно познанному, говорили, что для того, чтобы душа познавала все, нужно, чтобы она была смесью из всех начал. Однако, поскольку Аристотель уже доказал, что интеллект по подобию с чувством, не есть в акте то, что он познает, но только в потенции, он от противоположного заключает, что «интеллекту необходимо, поскольку он познает все, быть не смешанным» [34], то есть не быть составленным из всего, как то полагал Эмпедокл.
21. И в этом месте он приводит свидетельство Анаксагора, ведущего, однако, речь не о том же интеллекте, но об интеллекте, движущем все [вещи]. Итак, как говорил Анаксагор, интеллект не смешан, для того, чтобы он мог управлять движением и разделением, так мы можем говорить о человеческом интеллекте, что ему следует быть несмешанным, чтобы он мог познавать все. И далее [Аристотель] доказывает, и буквально по-гречески это звучит так: «Ибо проявляющее себя внутренне будет препятствовать внешнему и преграждать ему путь» [35]. Это может быть понято по сходству со зрением: ибо, если бы цвет находился в самом зрачке, этот внутренний цвет мешал бы видеть внешний цвет и некоторым образом препятствовал бы глазу, чтобы он не видел другое. Также если бы какая-то природа вещей, познаваемая интеллектом, например, земля или вода, или холод и жара, и что-либо еще в этом роде, была бы присуща интеллекту, то эта внутренняя природа препятствовала бы ему в некотором роде, не позволяя познавать другое.
22. Поскольку [интеллект] познает все, [Аристотель] заключает, что происходит так, что ему самому не случается обладать какой-либо определенной природой из тех чувственно воспринимаемых вещей (natura), которые он познает «но он обладает только такой природой, потому что он есть возможностный» [36], то есть [находится] в потенции по отношению к тому, что он мыслит, насколько это заложено в его природе. Но он становится действительным, когда мыслит это актуально, подобно тому, как чувство в акте делает чувственно ощущаемое актуальным, о чем было сказано выше во 2-ой [книге]. Поэтому [Аристотель] делает вывод, что интеллект перед тем как мыслить актуально «не есть что-либо актуальное из существующего» [37]. Это противоречит тому, что говорили Древние, будто все существует актуально.
23. И так как он упомянул изречение Анаксагора, который рассуждает об интеллекте, властвующем над всеми [вещами], то чтобы не думали, будто его вывод касается того интеллекта, [Аристотель] применяет такой оборот речи: «Итак, то, что называется интеллектом в душе, (я подразумеваю под интеллектом то, чем душа рассуждает и постигает), не есть что-либо актуальное» [38] и т.д. Отсюда проистекают две [вещи]: во-первых, здесь говорится не об интеллекте, который есть некая отделенная субстанция, но об интеллекте, названном им выше потенцией и частью души, при помощи которого душа мыслит; во-вторых, сказанным выше он доказал, что интеллект не обладает актуальной природой: однако до сих пор он еще не доказал, не есть ли интеллект — сила (virtus) (4) в теле, как говорит Аверроэс, но тотчас же выводит это из посылок так, как следует: «Поэтому нет разумного основания [считать], что сам [интеллект] смешан с телом» [39].
24. И второе он выводит из первого, уже выше им доказанного, а именно, что интеллект актуально не имеет ничего от природы чувственно ощущаемых вещей. Отсюда ясно, что он не смешивается с телом, ибо если бы он смешивался с телом, то имел бы какую-либо из природ телесных, и вот что он добавляет: «Ведь иначе он станет обладающим каким-нибудь качеством, горячим или холодным, если бы, подобно [способности] ощущения, имел некий орган» [40]. Ибо чувство соразмеряется со своим органом и некоторым образом привязывается к своей природе. Поэтому, в зависимости от изменений органов, изменяется и деятельность чувства. Это понимается так: «[интеллект] не смешивается с телом», поскольку у него нет органа, как у чувства. А то, что интеллект, [существующий] в душе, не имеет органа, он проясняет высказыванием тех, кто утверждал, что «душа — это место видов (species)» [41], понимая это место в широком смысле для всякого воспринимающего [свойства], по обычаю платоников; не душе в целом свойственно быть только местом для видов, но лишь интеллектуальной [части]: ведь чувственно ощутительная часть не воспринимает виды сама по себе, но посредством органа. Часть же интеллектуальная не воспринимает через орган, но сама по себе. Равным образом она не есть такое место видов, которое имеет их в действительности, но только в возможности.
25. Поскольку он уже показал, что подобает интеллекту на основании его сходства с чувством, он возвращается к первому [вопросу], который гласил «надлежит интеллектуальной части быть ничего не претерпевающей» [42]. И с изумительной тонкостью он выводит из ее подобия чувству ее отличие. Таким образом, он последовательно показывает, что «чувство и интеллект суть непретерпевающие не в одинаковом смысле», так как чувство разрушается при избытке ощущаемого, но не интеллект при избытке умопостигаемого. И он указывает причину этого на основании доказанного выше: «поскольку чувственная [способность] не существует без тела, интеллект же отделен» [43].
26. Однако эти последние слова используют [аверроисты], для обоснования своего заблуждения, желая благодаря этому получить, что интеллект не есть ни душа, ни часть души, но некая отделенная субстанция. Но они быстро забывают, что несколько выше говорил Аристотель: ведь там говорится, что «[способность] ощущения не существует без тела, а интеллект [от него] отделен» [44], как сказал и выше, что интеллект стал бы «качеством или горячим или холодным, если бы подобно [способности] ощущения, имел некий орган» [45]. И на том же основании в этом месте говорится, что [способность] ощущения не существует без тела, интеллект же отделен, так как чувство обладает органом, а интеллект — нет. В этих словах Аристотеля наиболее ясным и несомненным образом проявляется, что его мнение о возможностном интеллекте было таково: интеллект — это нечто принадлежащее душе, которая есть акт тела. Однако интеллект, [существующий] в душе, не имеет никакого телесного органа, как имеют его другие способности души.
27. Каким образом возможно, что душа есть форма тела, а некоторая сила души не есть сила (virtus) тела, это нетрудно понять, если бы кто принял во внимание [происходящее] с другими вещами. Ведь мы видим во многих [вещах], что некоторая форма есть акт тела, смешанного из элементов, и которая, однако, имеет некую способность. Эта последняя не является способностью никакого другого элемента, но соответствует той форме на основании высшей причины, например, небесного тела: как магнит обладает способностью притягивать железо, а яшма — способностью сворачивать кровь. Постепенно, мы замечаем, поскольку есть формы большего [или меньшего] достоинства, что формы имеют способности все более и более возвышенные по сравнению с материей; потому наивысшая из форм, которая есть человеческая душа, имеет способность, которая полностью превосходит телесную материю, а именно интеллект. Таким образом, интеллект отделен, так как не является способностью, [находящейся] в теле; но он есть способность, [находящаяся] в душе; душа же есть акт тела.
28. Но мы не говорим, что душа, которой присущ интеллект, так превосходит телесную материю, что не имеет существования в теле, но что интеллект, который Аристотель называет потенцией души, не есть акт тела. И [мы не говорим], что душа есть акт тела через посредство своих способностей (potentia), но наоборот, что душа сама по себе есть акт тела, наделяя тело специфическим бытием. Но некоторые из ее способностей суть акты некоторых частей тела, осуществляющие их в некоторых действиях; так та способность, которая есть интеллект, не есть акт какого-либо тела, так как ее деятельность не происходит посредством телесного органа.
29. И чтобы никому не казалось, что мы говорим это исключительно от себя, вопреки намерению (intentio) Аристотеля, нужно привести его слова, выразительно подтверждающие это. Во 2-ой [книге] «Физики» он спрашивает: «До каких пор нужно познавать вид и то, что он есть?» [46]. Ведь физику не нужно рассматривать всякую форму. Он размышляет, отвечая [на этот вопрос]: «не так ли как врач [рассматривает] нерв, а кузнец — медь», то есть доходя до некоего предела. А до какого предела, [Аристотель] поясняет, прибавляя: «Что есть причина каждой вещи», он как бы говорит: врач рассматривает нерв настолько, насколько он касается здоровья, ради которого врач и рассматривает нервы, и сходным образом кузнец [рассматривает] медь, ради изделия. И поскольку физик рассматривает форму в той мере, в какой она присуща материи, так как она есть форма движущего тела, то сходным образом нужно считать, что натурфилософ (naturalis) в той мере рассматривает форму, в какой она находится в материи. Предел исследования физиком форм находится в формах, которые с одной стороны, есть в материи, а с другой стороны — не в материи; ибо эти формы находятся на границе между формами отделенными и формами в материи. Поэтому он добавляет, что это «на них» кончается изучение натурфилософом форм — «на вещах», «которые отделимы по виду, но находятся в материи». Что из себя представляют эти формы, он показывает, добавляя: «Человек ведь рождает человека из материи и солнце [тоже]» [47]. Таким образом, форма человека есть в материи и отделена [от нее]: в материи она находится согласно бытию, которое она дает телу, таким образом она есть предел порождения; отделена же она в соответствии со способностью, свойственной человеку, а именно — [способностью] мышления (intellectus). Поэтому вполне возможно, чтобы некая форма была в материи, а ее способность была бы — отделенной, как это показано на примере интеллекта.
30. Но [аверроисты] до сих пор пытаются показать и другим способом, что учение (sententia) Аристотеля подразумевает, что интеллект не является душой или частью души, соединенной с телом в качестве формы. Ибо во многих местах Аристотель говорит, что интеллект — вечный и нерушимый, что ясно из 2-ой [книги] «О душе», где он сказал: «Только он один отделен, как вечное от преходящего» [48]; и, во-первых, где сказал, что интеллект, как кажется, есть некая субстанция, «и не разрушаемая» [49]; и в-третьих, где говорит: «Только существуя отдельно, он есть то, что он действительно есть, и только это бессмертно и вечно» [50], хотя некоторые не прилагают это последнее к интеллекту в возможности, но к интеллекту действующему. На основании сказанного ясно: Аристотель полагал, что интеллект есть нечто нерушимое.
31. Однако, кажется, что ничто неразрушимое
