это — время тоскливого ожидания, хотя она ничего не знает о разговоре декана с епископом. Оно похоже на то временное состояние души — смесь отчужденности и отвращения, — какое бывало у нее после экстаза, но теперь оно стало постоянным. Ибо Бернадетта совершенно уверена, что Дама больше не явится ей в этой жизни. Время тянется медленно и быстро уходит. Все люди куда-то движутся, лишь у Бернадетты такое чувство, будто время течет мимо нее, а сама она стоит на одном месте. Она становится старше, но этого не замечает. Под воздействием встречи с Прекрасной Дамой внешность ее изменилась. Болезненная девочка к шестнадцати годам становится красавицей. В ее лице не осталось никакого сходства с заурядными чертами Франсуа и Луизы Субиру. Какая-то не свойственная ей ранее утонченность, изначально не заложенная природой, отражается на ее лице. Прежняя детская округлость сменилась бледным овалом, на котором из-под плавной выпуклости лба по-прежнему безразлично взирают на мир огромные глаза, становящиеся все больше и больше. С благородством черт не вяжется крестьянское платье, к которому привыкла Бернадетта. Она не хочет одеваться иначе, чем ее мать и сестра.
Живет она то дома, с семьей, то в больнице, где для нее всегда держат наготове комнатку. На то есть две причины: во-первых, епископ приказал держать ее под наблюдением, а во-вторых, навязчивость любопытных иногда становится совсем уж невыносимой. От некоторых из них, в особенности тех, кто может сослаться на высокое положение или звонкое имя, и больница не спасает.
— Как хорошо на душе, когда заболеешь и лежишь в постели! — вздыхает Бернадетта.
Тут является какой-то докучливый аббат из Тулузы с группой дам, перед которыми он хочет поважничать. Бернадетта отнюдь не испытывает особого почтения к лицам духовного звания. Немало они ее помучили. Еще совсем недавно комиссия нещадно терзала ее. В ее характере нет ни робости, ни лицемерия. Если она что-то говорит, то каждое слово идет от сердца. Ее прямодушие граничит с дерзостью.
— Мне хотелось бы убедиться, что тебе можно верить, Бернадетта, — говорит аббат из Тулузы.
— А мне не важно, верите вы мне или нет, святой отец, — отвечает она с обескураживающей искренностью. Аббат повышает голос:
— Если ты лжешь, то по твоей вине мы все напрасно проделали столь дальний путь…
Бернадетта глядит на него с искренним удивлением и отвечает:
— Но я охотно отказалась бы от такой чести, святой отец.
В другой раз какой-то учитель из окрестных селений хочет поддеть ее:
— Даме следовало бы научить тебя правильно говорить по-французски.
— В этом и состоит разница между нею и вами, — парирует Бернадетта, немного подумав. — Она старалась говорить на местном диалекте — только для того, чтобы мне легче было ее понять…
Семейство Субиру по-прежнему живет в кашо. Но дядюшка Сажу уступил им теперь еще одну комнату. На четвертый год работы комиссии Мария вышла замуж за крестьянина из окрестностей городка Сен-Пе в провинции Бигорр. Такова жизнь. Мария всегда презрительно отзывалась о склонности Бернадетты к сельскому образу жизни. Старшая сестра на свадьбе веселится вместе со всеми, но с видом родственницы, ненадолго приехавшей издалека и собирающейся вновь туда вернуться. Но когда сестры в день свадьбы на несколько минут остаются одни, Мария вдруг разражается рыданиями и с жаром прижимает к себе Бернадетту.
— Ах, почему я должна с тобой расстаться! — стонет она сквозь слезы. — Ведь тогда я была с тобою рядом, а теперь я тебя теряю, сестричка…
Жанна Абади тоже уезжает из Лурда. Она нашла себе место горничной в Бордо. Катрин Манго, некогда юная нимфа месье Лафита, стала теперь уже более зрелой нимфой в Тарбе. Многие соученицы Бернадетты и первые свидетельницы «явлений» рассеиваются по свету. Когда умирает старый слуга Филипп, Бернадетта высказывает желание пойти в служанки к мадам Милле. Декан Перамаль, с которым она поделилась своим намерением, возмущен до глубины души:
— Упаси Господь, эта стезя совсем не для тебя, Бернадетта!
— Но ведь я уже взрослая и все еще не помогаю родителям, а с этой работой я наверняка справлюсь…
— Неужели ты думаешь, что Дама избрала тебя на роль служанки? — качает головой Перамаль.
Бернадетта бросает на декана долгий взгляд из-под ресниц, скрывающий непонятную улыбку.
— Я была бы рада, если бы вы когда-нибудь захотели взять меня в служанки…
— Ты уже договорилась с мадам Милле, дитя мое? — спрашивает декан.
Бернадетта грустно глядит в одну точку.
— Да она меня и не возьмет, — говорит она. — Я слишком неуклюжа…
Еще до истечения четырехлетнего срока Перамаля вызывают в Тарб. Между ним и монсеньером происходит длинный разговор, на этот раз вновь в неуютной комнате с голыми стенами, служащей одновременно кабинетом и спальней. Дело происходит незадолго до Рождества. Возвратившись в Лурд, декан тут же посылает за Бернадеттой. Снег толстым слоем лежит на ветвях акаций и платанов в его саду. При порывах ветра ледяной холод пронизывает до костей. Это ледяное дыхание Пиренеев, грозное послание сверкающих белизной вершин Пик-дю-Миди и далекого демона Виньмаля. В кашо собачий холод. А в кабинете Перамаля приятное тепло. Деловито потрескивают в камине лиственничные поленья. Промерзшая до костей Бернадетта входит в комнату. На ней и зимой лишь белый капюле, хоть и не тот же, что несколько лет назад.
— Ты стала взрослая, Бернадетта, — встречает ее декан. — Теперь тебе уже не скажешь: малышка. Но ты разрешишь мне, старому злому кюре, по-прежнему обращаться к тебе на «ты»…
Он пододвигает для нее кресло поближе к камину и наливает две рюмки можжевеловой водки. Потом садится напротив.
— Выслушай меня, дорогая, — начинает он. — Ты, вероятно, уже знаешь, что работа епископской комиссии почти завершена. После Нового года все будет передано в руки его преосвященства. Кстати, ты имеешь какое-то представление о деятельности этой комиссии, Бернадетта?
— О да, месье декан, — отвечает она, как на уроке. — Эти господа обследуют и расспрашивают всех исцеленных.
— Верно, они это делают. И ты полагаешь, что этим задачи комиссии исчерпываются?
— Ей приходится трудно, — уклоняется она от прямого ответа. — Появляются все новые и новые исцелившиеся…
Перамаль деловито ковыряется в трубке.
— А ты, дитя мое, как ты ко всему этому относишься? — спрашивает он. — Разве ты думаешь, что твой случай не относится к работе комиссии?
— Но я же ответила на все их вопросы, — испуганно возражает девочка. — И надеюсь больше не иметь с ними дела.
— О Бернадетта, — вздыхает Перамаль, — не делай вид, будто ты ничего не понимаешь! Твоя головка очень логично мыслит, лучше, чем у большинства женщин. Дама избрала тебя одну из всех детей. Дама повелела тебе открыть выход источнику. Источник оказался целительным, чудотворным и день за днем исцеляет людей. Дама говорила с тобой. Она доверила тебе некие тайны. Даже назвала тебе свое имя. Ты повторила ее слова перед комиссией и поклялась всеми святыми в правдивости своих показаний. Ты — главное лицо событий, небывалых в наш век. И ты думаешь, все это в обычном порядке вещей и ты имеешь право сказать: я свое сделала, и теперь дайте мне жить спокойно.
— Но я в самом деле свое сделала! — восклицает Бернадетта, у которой кровь отхлынула от лица.
Декан поднимает указательный палец.
— Бернадетта, ты — как пуля, вылетевшая из ствола. Никто уже не сможет изменить траекторию твоего полета. А теперь слушай внимательно. Комиссия составила о тебе — да-да, о тебе, дитя мое, — очень пространный и очень важный отчет. В этом отчете допускается высокая степень вероятности, что ты, возможно, являешься избранницей небесных сил и что исключительно твоим рукам обязан своим происхождением источник, обладающий многократно доказанной чудотворной целительной силой. Ты все поняла? Этот отчет, скрепленный подписью нашего епископа, будет отправлен в Рим, Святейшему Папе и его кардиналам. И крупнейшие и мудрейшие из священнослужителей будут держать тебя в поле зрения годами и десятилетиями, чтобы потом… — Тут пятидесятилетний кюре запинается, и его изборожденное морщинами лицо заливается краской до корней волос. — У меня язык не поворачивается, дитя мое, говорить тебе такие слова, — продолжает он хриплым голосом. — Никогда бы не поверил, что Господь предназначил мне эту миссию. Однако и впрямь не исключено, что эта Бернадетта Субиру, что сейчас сидит тут передо мной, дочь Франсуа Субиру, девочка, которую я некогда хотел гнать метлой из храма, — Иисус и Мария, язык не поворачивается! — не исключено, что эта невежественная девчушка, хуже всех отвечавшая урок по Катехизису, как бы это сказать… что ты через много-много лет после нашей смерти не будешь забыта, как мы все, все остальные, а…
Бернадетта поняла. Бледная как полотно она вскакивает с кресла.
— Но это ужасно! — вскрикивает она. — Этого не может быть… Я не хочу…
— Прекрасно понимаю тебя, бедняжка, — кивает декан, — это не какая-нибудь мелочь.
Бернадетта валится в кресло и, задыхаясь от душащих ее слез, повторяет:
— Не хочу… Нет, я не хочу…
— Знаю, знаю, это трудно, — говорит кюре, — но что поделаешь?
И он начинает ходить из угла в угол по комнате, заложив за спину руки. Тишину прерывают лишь треск поленьев в камине да детские всхлипывания девочки. Наконец Перамаль останавливается перед ней.
— Разве сестры в больнице и в школе не добры к тебе? — спрашивает он.
— О да, они очень, очень добры, месье! — лепечет она.
— И разве тебе так трудно представить себе, что ты когда-нибудь станешь одной из них?
— Нет-нет, Боже мой, это слишком высоко для меня! — испуганно восклицает Бернадетта, вновь заливаясь слезами. — Почему вы не разрешаете мне пойти в служанки к мадам Милле?
— Потому что знаю: мирская жизнь есть мирская жизнь… Но никого нельзя принудить к трем священным обетам. Эти обеты дают только в том случае, если душа искренне и страстно требует посвятить себя служению Господу. Это строжайшее правило. Третий обет — обет повиновения, — наверное, дастся тебе с наибольшим трудом, душа моя. Даме ты была послушна, это так. Но в остальном ты особа своенравная и свободолюбивая. Господин епископ прав, когда задает вопрос: можем ли мы допустить, чтобы Бернадетта Субиру, к которой снизошла с Небес Пресвятая Дева, смешалась с простыми смертными? Святейший Папа и его кардиналы держат совет относительно ее явлений и чудес, а она желает жить, как живут все остальные женщины? Нет-нет, говорит господин епископ. Бернадетта — это драгоценный цветок, который мы должны взять под свою опеку… Разве ты не
