выскочить из орбит:
— Мой отец… С ним что-то стряслось?
— Нет, с вашим отцом все в порядке… Дорогая моя Мария Бернарда, соберитесь с силами! Ваша матушка упокоилась с миром, без страданий, исповедалась и причастилась перед смертью. Она скончалась в День Непорочного Зачатия. Пусть это послужит вам утешением и таинственным подтверждением воли Небес!
— Моя матушка, — лепечет Бернадетта, — моя мамочка…
Ноги ее подламываются, так что строгой наставнице приходится прижать девушку к своей груди.
— Прилягте на мое ложе, дитя мое…
Бернадетта садится на доски, привалившись спиной к стене. Несколько минут обе молчат. Когда мертвенная бледность Бернадетты уступает место обычному для нее цвету лица, Возу нарушает молчание:
— Само собой разумеется, я освобождаю вас на ближайшие дни от всех обязанностей, которые вы не можете или не хотите выполнять. Если ваша печаль требует одиночества, вы можете пойти по своему выбору в церковь, в парк или куда-то еще. Со своей стороны я бы не советовала вам уединяться, дорогая дочь моя. — На серых щеках монахини появляются четко очерченные багровые пятна, признак очередного приступа воодушевления. — Мария Бернарда, сейчас вам представляется возможность превзойти самое себя. Ваша матушка умерла. Но ведь смерти нет. Вы увидитесь с ней. Спаситель своей смертью попрал смерть всех людей. Покажите, что вы верите в эту истину. Примите свою утрату как сознательную жертву Небесам. Дайте пример для подражания. Приходите в час отдыха на площадку для игр. Пусть ваша несокрушимая вера обратит ваши слезы в благородную веселость духа. Поймите меня правильно, это всего лишь совет, дорогое дитя мое… Вы пойдете на площадку для игр?
Помолчав немного, Бернадетта ответила:
— Да, мать-наставница, я пойду.
Когда послушницы попарно подошли к площадке, Мария Тереза дала им знак выслушать ее:
— Наша дорогая Мария Бернарда испытала горечь утраты: скончалась ее матушка. Это самое большое горе, какое может постичь любящее сердце дочери на этой земле. Мария Бернарда готова пожертвовать своим горем. Веселыми играми помогите вашей сестре. — И наставница вкладывает в руку Бернадетты деревянную лопаточку. — Давайте сыграем с вами партию в волан, дорогая! — восклицает она и несколько минут сама орудует лопаточкой, отбивая воланчик, чего никогда прежде не делала и впредь делать не будет.
Бернадетта подбрасывает волан, толкает яркие обручи, бегает наперегонки, прыгает через веревочку. Причем прыгает быстро и безостановочно, как заведенная, и наставница в конце концов не выдерживает:
— Стоп, Мария Бернарда, хватит! Вы слишком разгорячились…
Потом все собираются в кучку, разбиваются на пары и двигаются к дому. Ледяной ветер срывает с деревьев последние желтые листья. И послушницы думают про себя, что больше уже не будет этих игр на воздухе. Бернадетта и ее подружка Натали идут в последней паре.
Когда процессия входит в двери и втягивается в темный коридор, у Бернадетты внезапно подламываются ноги и она оседает на каменный пол. Все ее тело содрогается от приступа кашля. Натали опускается рядом с ней на колени и вдруг вопит что есть мочи:
— Помогите!.. Мария Бернарда… У нее кровь идет горлом…
Час ночи. По безлюдным, плохо освещенным переулкам Невера, борясь с ветром, пробирается одинокая фигура. Приземистый мужчина кутается в плащ и обеими руками придерживает на голове плоскую шляпу с широкими полями. Только по этой шляпе с фиолетовым шнуром можно узнать в нем прелата. Монсеньер Форкад, епископ Неверский, долго добирается до монастыря Святой Жильдарды, как ни старается убыстрить шаг. Он боится опоздать. Не зря разбудили его среди ночи. Предстоящая кончина чудотворицы из Лурда требует присутствия епископа. История учит, что перед кончиной избранницы Неба обычно происходят чудеса. Кроме того, необходимо, чтобы последние признания и наставления благословенной девы принял лично один из высших священнослужителей. А поскольку жизнь на земле сложна и душа человеческая — потемки, то представляется не столь уж невероятным, что дева эта на пороге смерти и вечного возмездия может и взять обратно некоторые свои высказывания, а то и опровергнуть кое-что из того, на чем основывалось решение епископской комиссии. В воротах монастыря епископа уже ожидает настоятельница мать Жозефина Энбер. Располневший старик епископ тяжело дышит от быстрой ходьбы и вытирает вспотевший лоб:
— Ну, как чувствует себя ваша больная?
Настоятельница, обычно воплощенное спокойствие, на сей раз глубоко взволнована. Фонарь, который она держит в руке, бросает отблески на ее дряблое лицо с резко выступающими скулами:
— Доктор Сен-Сир потерял всякую надежду, ваше преосвященство, — отвечает она. — Какое тяжкое испытание, Пресвятая Богоматерь!
— И что же вы предприняли? — спрашивает епископ, нахмурив брови.
— Час назад Мария Бернарда должна была причаститься. Но сделать это не удалось, так как ее все время рвало. Потом ей принесли Святые Дары, монсеньер.
— А больная в сознании, мать Энбер?
— Она очень слаба, монсеньер, но в полном сознании.
Епископ, хорошо ориентирующийся в здании монастыря, входит в приемную для посетителей, настоятельница следует за ним. Он сбрасывает плащ и садится на стул, чтобы отдышаться.
— Как же могло такое случиться, Боже мой? — спрашивает он. — Разве здесь не заботились как следует о ее здоровье?
Настоятельница возражает, скрестив на груди руки:
— Мы возложили на послушницу — с согласия вашей милости — работу на кухне. По совету доктора Сен-Сира ее уже в первую неделю освободили от всех тяжелых работ. Однако мы знаем, что трудиться на кухне доставляет этой послушнице большое удовлетворение…
Епископ бросает на настоятельницу сомневающийся взгляд.
— А не перестарались ли тут, перегрузив ее в духовном или душевном отношении? — допытывается монсеньер.
Мать Энбер сухо возражает:
— Я распорядилась, чтобы мать Возу взяла эту послушницу на свое попечение и проявила к ней максимум добросовестности и заботы.
— Как мне уже стало известно из различных источников, — говорит епископ, — час отдыха у ваших послушниц, по-видимому, проходит весьма своеобразно…
Настоятельница так поджимает губы, что рот превращается в щелку. Отвечая, она низко склоняет голову.
— Мнение нашей наставницы послушниц таково, что игры на свежем воздухе являются наилучшим противоядием против уныния, временами наступающего у юных созданий. Доктор Сен-Сир также настаивал, чтобы Марию Бернарду привлекали к участию в этих по-детски невинных играх…
Епископ Форкад испускает глубокий вздох.
— Я вне себя, дорогая моя, поистине вне себя! Летом вам вверяют Бернадетту Субиру, и не успевает год кончиться, как… На Бернадетту Субиру взирает весь мир. Представьте себе, к каким последствиям приведет эта внезапная смерть. Чего только не наговорят, чего не напишут, Боже милостивый! И какие жуткие подозрения она вызовет! Монсеньер Лоранс, мой коллега в Тарбе, старец честнейшей души и достойный всяческого восхищения…
Монсеньер Форкад предпочитает не заканчивать эту фразу. Вместо этого он требует, чтобы его немедленно провели в комнату умирающей. Она лежит в довольно большом помещении, как бы больничной палате при монастыре, лежит неподвижно на высоко взбитых подушках. Лицо ее страшно осунулось после тяжелого кровотечения и рвоты, длившейся несколько часов. Глаза блестят и выражают характерную для нее величественную апатию. Но дыхание у нее такое учащенное и хриплое, что можно подумать, будто агония уже началась. Доктор Сен-Сир следит за пульсом. Монастырский священник Февр шепчет отходную молитву, ему вторят несколько коленопреклоненных монахинь. Наставница послушниц тоже здесь — стоит выпрямившись и застыв как статуя, с молитвенно сложенными ладонями. Лицо Марии Терезы странно зеленоватого цвета. Ее глубоко посаженные глаза устремлены на Бернадетту и выражают прямо-таки невыносимое напряжение. Монсеньер Форкад подходит к кровати и ласково кладет свою пухлую ладонь на руку больной.
— Вы сможете понять то, что я скажу, дочь моя? — спрашивает он.
Бернадетта кивает.
— Не хотите ли поверить мне, вашему епископу, какое-то желание?
Бернадетта тихонько качает головой.
— В силах ли вы говорить?
Бернадетта опять отрицательно качает головой.
Форкад опускается на колени и читает молитву. Потом, глубоко взволнованный, поднимается и просит настоятельницу предоставить ему келью на эту ночь. Идя по коридору за матерью Энбер, он слышит за собой громкий стук грубых башмаков. Это наставница послушниц.
— Ваше преосвященство! — начинает Мария Тереза срывающимся голосом. — Не прогневается ли на нас Пресвятая Дева, если ее избранница предстанет перед ней, не приняв монашеского обета?
— Вы так думаете? — довольно кисло отвечает ей вопросом на вопрос епископ, сразу проникшийся смутной неприязнью к этой монахине. — А вы лично хотели бы, чтобы умирающая приняла постриг?
— Я бы очень этого хотела, монсеньер, — взволнованно выпаливает та одним духом.
Епископ Форкад — человек умный, и его очень беспокоит, как отнесется ко всему этому честный и достойный всяческого восхищения старец из Тарба. Послушница — это ни рыба ни мясо. Может быть, удастся как-то смягчить удар, если по всем правилам принять Бернадетту в Христовы невесты, которые монашеским обетом заслужили преимущественное право предстать перед Господом.
— Епископ вправе принимать монашеский обет у умирающих. Мне уже приходилось это делать.
Все возвращаются к постели Марии Бернарды, состояние которой не изменилось, монсеньер Форкад склоняется над ней и говорит ласковым голосом:
— Соберитесь с силами, дорогая моя. Та, что являлась вам по своей Божественной Милости, будет рада видеть, что вы успели дать своему епископу священные обеты нестяжания, целомудрия и повиновения. Вам не придется отвечать на мои вопросы, стоит лишь знаком дать понять, что вы согласны. Поняли ли вы, что я сказал, и готовы ли к этому?
Бернадетта с готовностью кивает.
После этого епископ начинает церемонию пострижения и делает это, ввиду необычайности ситуации, чрезвычайно тихим голосом и весьма деликатно. В больничной палате полным-полно монахинь; все они падают ниц по примеру Марии Терезы Возу. По окончании церемонии врач вливает в рот вконец обессилевшей Бернадетты несколько капель воды. И впервые за много часов у нее из-за этого не начинается рвота. Епископ подбадривает ее улыбкой.
— Поздравляю вас, сестра моя, с вашим новым саном.
Ему придвигают кресло поближе к кровати больной. Он бросает на доктора вопросительный взгляд, означающий: «Сколько еще это может продлиться?» Тот пожимает плечами. Минут пятнадцать в комнате царит мертвая тишина. Глаза монсеньера не отрываются от лица больной, которой каждый вздох дается с большим трудом. Видимо, конец близок, думает он и решается на еще одну попытку:
— Сестра моя, может, у вас есть что-то на сердце. Я готов выслушать вас. Все остальные оставят нас вдвоем…
Не успел епископ прошептать до конца эти слова, как произошло нечто совершенно неожиданное. Бернадетта несколько раз глубоко вздыхает. И все решают, что эти вздохи — последние признаки угасающего дыхания. Голос аббата Февра, бормотавшего отходную молитву, тут же крепнет. Но эти вздохи оказываются не последними, а первыми признаками нормализующегося дыхания, которыми обычно заканчивается приступ астмы. Бернадетта начинает ритмично дышать. И вдруг говорит тихо, но вполне внятно:
— Моя матушка
