умерла… Но я еще не умираю…
И как всегда, она оказалась права. Ибо уже шесть дней спустя смогла подняться с одра болезни. И доктор Сен-Сир нашел в ее легких меньше подозрительных шумов, чем было раньше.
Часть пятая
ПОЛЬЗА СТРАДАНИЙ
ЗОЛОТЫЕ РУКИ
Рядом с монастырской церковью Святой Жильдарды находится просторная комната. Она служит ризницей и сокровищницей. На стенах висит множество потемневших от времени картин, которые накопились в монастыре и для которых не нашлось лучшего места. Ведь монашеская обитель «Неверские сестры» возникла очень давно: она была основана Жаном Батистом де Лавеном почти двести лет назад. И хотя после бурных революционных лет монастырь пришлось отстроить заново, многое из прошлого достояния сохранилось. Самое крупное живописное полотно в ризнице изображает Святое семейство; картина эта, написанная сто лет назад, произведение довольно бесталанной и неумелой кисти. Богоматерь и младенец Христос на соломе. Здесь же бык и ослик, а также коленопреклоненные пастухи — все именно так, как знает и любит Бернадетта. Единственное исключение из правил — Святой Иосиф, у которого, вопреки общепризнанной традиции, нет бороды и на голове нечто вроде берета. В шкафах ризницы сложены священнические облачения, церковная парча, алтарные покровы. За стеклом видны несколько золотых и серебряных литургических сосудов. В особом ларе хранится куча ярко раскрашенных глиняных фигурок для яслей Христа, используемых во время рождественских мистерий.
Эта комната теперь в распоряжении Бернадетты. Спустя год после кровотечения она повторно дала монашеский обет в руки епископа Неверского. Так что период послушничества отбыла полностью. Зато потом монсеньер настоял, чтобы ее освободили от ухода за больными — это послушание она сама на себя возложила. И матери-настоятельнице пришлось по поручению епископа доверить сестре Марии Бернарде самую деликатную и необременительную должность, какая только была в монастыре. Бернадетта стала монахиней при ризнице, в обязанности которой входит каждое утро наполнять дароносицу Святыми Дарами.
Как раз к этому времени престарелая сестра София уже не могла больше отправлять эту должность: с ней случился удар, после которого ее наполовину парализовало и она лишилась дара речи. София — одна из тех по-детски светлых душ, каких никогда не встретишь в миру. Хотя из уст старой женщины исходят лишь нечленораздельные звуки, из глаз ее льется такой поток спокойствия и радости, что Бернадетта бывает счастлива, когда сестра София часами сидит рядом, наблюдая за ее работой.
А работа эта заключается вот в чем. После того как наставница послушниц в свое время, искренне перепугавшись, категорически запретила Бернадетте «развивать склонность к рисованию», не сочтя таковую за добродетель, молодая монахиня сразу после назначения в ризницу увлеклась сходным делом. Вышивание алтарных покровов, священнических облачений и прочих церковных украшений даже в глазах Марии Терезы не считается высокомерным тщеславием. Наоборот, это тихий и богоугодный труд, вполне приличествующий слабосильной монахине. И Бернадетта, еще послушницей внезапно обнаружившая в себе тягу к рисованию и лепке, обрела теперь прекрасное поприще для приложения своих сил. Эта душа остается верна себе. Для постороннего глаза она кажется равнодушной, рассеянной и вялой. Если же под воздействием скрытой в ней силы она направит свою волю к определенной цели, ее уже не остановить никому — ни Жакоме, ни Дютуру, ни Масси, ни Перамалю, ни епископу, ни императору, и даже такая гранитная скала, как монахиня Возу, пред ней бессильна.
Бернадетта добилась, чтобы ее рукам позволили переносить на освященные куски материи волшебные краски и линии, зародившиеся в ее голове. Помимо необходимых материалов ей предоставили еще и бумагу для эскизов и цветные карандаши, чтобы она могла делать наброски для будущих вышивок. Правда, вышивки эти настолько необычны и своеобразны, что лишь восхищение нескольких разбирающихся в искусстве клириков, которым их показали, смогло немного уменьшить робкий испуг матери-настоятельницы и ледяное недоумение матери Возу. С тех пор иногда и другие люди просят разрешения посмотреть новые вышивки сестры Марии Бернарды. Однако настоятельница выполняет эти просьбы только в отсутствие самой мастерицы. Руководительницы монастыря все еще путают самобытность молодой монахини со стремлением выделиться. Поэтому Бернадетта знать ничего не знает о том впечатлении, какое производят на людей ее мечты, ожившие в вышивках.
Она всей душой отдается любимому делу. Времени у нее хоть отбавляй, ибо она освобождена от всех других работ, а по особому распоряжению епископа — еще и от участия в утомительных религиозных обрядах. И она, никогда не обучавшаяся рисованию, целыми днями стоит на коленях среди разбросанных на полу листов бумаги. В первое время она еще придерживалась канонов и образцов, но потом из-под ее маленьких неумелых рук начали выходить такие фантастические цветы, каких она никогда в жизни не видела, и орнаменты, похожие на цветные символы какой-то еще неведомой веры. А то вдруг цепочка птиц или ангелов, устремляющихся в фиолетовое сияние неба. Или же ягненок, у которого, как у единорога, на лбу четко виден крест. В душе ясновидицы, обладавшей сверхъестественной силой узреть блаженную плоть Дамы, роятся бесчисленные лики и силуэты. Но сама она ничего этого не сознает. Не знает, как и что изобразят ее пальцы. Сделав несколько набросков, Бернадетта кладет их на колени престарелой Софии. Немая очень хорошо видит разницу между хорошим и менее удачным. Сравнив глазами рисунки, она кивает на один из них: так происходит отбор. После чего канва зажимается в пяльцы и начинается работа, которая по утомительности и бесконечности подобна труду Пенелопы. Но Бернадетта не знает, что такое нетерпение. Она словно вплетает цветным шелком в ткань секунды собственной жизни, спокойно и радостно избавляясь от них.
Работу прерывают лишь хоровые молитвы, прием пищи, адорации, розарий, дорога крестовая и ночной сон. В часе отдыха Бернадетта участвует, если ей захочется. В свободное время в ризницу иногда прокрадывается сестра Натали. Ей тоже нравится наблюдать, как возникают вышивки, и оценивать их. Однажды она спрашивает:
— Сестра, вы своими глазами видели Пресвятую Деву. Почему бы вам не вышить ее образ на одном из алтарных покровов?
— Что вы, сестра, как вы могли такое подумать? — возражает Мария Бернарда. — Даму нельзя ни нарисовать, ни написать красками, ни вышить.
— Может быть, вы просто не помните ее как следует? — удивляется Натали.
— О, я ее очень хорошо помню, очень хорошо, — улыбается Бернадетта, устремив неподвижный взгляд в окно, и обрывает разговор.
Невер — средневековый городок с узкими темными улочками. В марте после четырех часов дня в ризнице уже темновато. Поэтому Бернадетта к трем часам передвигает пяльцы ближе к окну, чтобы подольше использовать дневной свет. Это тихий час сумерек, когда часть монахинь обычно занимается испытанием совести. В последние годы отдых послушниц перенесен на час позже. Иногда до Бернадетты доносятся из коридора звук шагов возвращающихся парами послушниц и подгоняющий их голос наставницы. Но вот совсем рядом, в церкви, начинает играть на органе монахиня, которая ведает музыкальным сопровождением мессы.
Кто-то стучит в дверь ризницы. Привратница сообщает, что к сестре Марии Бернарде пришел посетитель. И мадам наставница велела проводить его в ризницу. Он сейчас явится.
Бернадетта отрывается от работы. Она крайне удивлена: посетитель? К ней почти никто не приходит. Что за посетитель? Бернадетта не может не признать: мать-настоятельница избавляет ее от назойливого любопытства визитеров. И большей частью она лишь случайно узнает от других монахинь, что время от времени какая-то важная персона или какое-то общество требовало разрешения посмотреть на знаменитую Субиру, как будто она — диковинное животное. Бернадетта же просила, чтобы ей раз и навсегда разрешили при посещении монастыря посторонними оставаться в своей келье. Следовательно, кто же этот посетитель?
Бернадетта поднимается с пола. Ее уставшие от напряженной работы глаза различают в темном проеме двери лишь высокую худощавую фигуру мужчины, не решающегося перешагнуть через порог.
— Хвала Господу нашему Иисусу Христу! — тихо и бесстрастно произносит он обычные слова приветствия в монастыре.
— Во веки веков, аминь! — отзывается Мария Бернарда. — Чем могу служить?
Мужчина мнет и вертит в руках свой берет.
— Я приехал, только чтобы узнать, как ты живешь, святая сестра…
Он делает шаг вперед и кланяется. У Бернадетты перехватывает дыхание. Она узнает в смущенном посетителе собственного отца, которого не видела долгие-долгие годы. Раскрыв объятия, она медленно подходит к нему и шепчет:
— Папочка, это ты… Возможно ли?
— Я это, я… Приехал к тебе на поезде, Мария Бернарда…
Чтобы не расплакаться, она плотнее сжимает губы, даже пытается засмеяться:
— Почему ты называешь меня «сестра» и «Мария Бернарда»? Ведь для тебя я по-прежнему Бернадетта…
Она обнимает отца и прижимается головой в чепце к его лицу. Но мельник Франсуа Субиру все еще не решается оттаять. С тех пор как его дочь, лурдская чудотворица, стала еще и суровой монахиней, его отцовская скованность стала ужасающей. Иногда, содрогаясь в душе, он все еще вспоминает, что хотел прогнать эту свою благословенную дочь к бродячим циркачам и цыганам. Он отвечает на ее объятия, почтительно приобняв ее за плечи.
— О, как я рада, что ты ко мне приехал, папа! — говорит наконец Бернадетта, справившись с первым волнением.
— Да я давно уже просил разрешения… Много лет… Но тогда отвечали, что, мол, нежелательно… А после смерти матери… Знаешь, я был так подавлен, не мог двинуться с места…
Бернадетта прикрывает веки, и голос ее звучит глухо:
— О, мама… Как она умерла?
Мельник Субиру поседел. Ему за пятьдесят. К его характеру, сохранявшему чувство собственного достоинства даже в годы нищеты и пьяного угара, с течением лет и под влиянием происшедших за эти годы событий добавилась набожность. Он осеняет себя крестным знамением.
— Твоя мать померла легкой смертью, маленькая моя Бернадетта. Проболела всего несколько дней и не знала, что ее дни сочтены. Видимо, над ней простер свою руку Святой Иосиф, да поможет он нам всем умереть такой смертью. А ты, дитя мое, была ее самой большой радостью, одна ты. Твой портрет всегда лежал на ее груди, пока она болела. Знаешь, сейчас есть много твоих портретов. Твое имя не сходило с ее уст до последней минуты…
— Мамочка уже тогда знала, что мы с ней не увидимся больше. А я не знала, — кивает в ответ Бернадетта и шепчет: — Мир праху твоему, мама!
— А мы заказали маленькие портреты покойницы, — гордо заявляет Субиру. — Они называются «миниатюры», и художникам за них хорошо платят. Одну такую миниатюру — портрет матери — я тебе привез, дитя мое.
Франсуа протягивает дочери позолоченный медальон на цепочке, на котором заурядные черты бедной Луизы приукрашены в интересах сбыта.
— Тебе разрешат его взять? — спрашивает он, памятуя об обете нестяжания.
—
