— и из-под перстов Его хлынул обильный ручей, утоливший жажду путников. Прежде чем продолжать дорогу, Иисус обратился с благодарностью к пальме, напитавшей Его Мать:
— За это Я повелю Моим ангелам перенести одну из твоих ветвей в рай Моего Отца; а на земле ты будешь, в знак Моего благословения, служить венцом для всех мучеников и воителей за веру. Им будет сказано: Вы заслужили пальму победы!»
В Риме предпасхальные торжества начинаются раздачею пальмовых ветвей в храме св. Петра. Монахи возлагают ветви, разукрашенные позолотою, лентами, билетиками с текстами из св. Писания, на алтарь св. Петра; затем, в великолепных корзинах, подносят их папе. Он восседает в нише на троне, окружённый кардиналами, прелатами, принцами, посланниками. Папа благословляет пальмы и раздаёт их свите. Затем папу несут в торжественной процессии, под балдахином, с тиарою на голове и пальмовою ветвью в руке, к главному входу собора; он стучит своим посохом в двери, — attollite portas principes vestras! Когда папа возвращается, в своих носилках, к алтарю, церковь наполняется резкими и протяжными звуками длинных библейских труб, гремящих с высоты. Хор гласит: tu es Petrus, ecce sacerdos magnus etc. Эффект поразительный, необычайный даже в богатой эффектами католической церкви. Потом свершается месса, мрачное пение Страстей Господних; народу открываются мощи — часть Животворящего Креста, плащаница, подлинное копьё, коим было прободено Тело Спасителя, и т. д.
В средневековом Париже, по многочисленности в нём монастырей и монашеских орденов, свершалось в Вербное воскресенье не мало процессий всякого рода. Самая популярная — процессия св. Женевьевы — описана современником в таком порядке:
«В этот день, после утренней службы, в сопровождении большой и нарядной толпы, процессия от всех коллегий, подчинённых парижскому архиепископу, идут крёстным ходом, без пения, в церковь Sainte Genevieve du Mont; у входа в сию церковь архиепископ благословляет вербы (les rameaux), произнося установленные молитвы. Потом спускаются, по улице св. Иакова, к воротам Petit-Chatelet, близ которых дома украшены плющом и зеленью и по обе стороны улицы устроены скамейки для господ каноников. Поётся антифон (Gloria, laus et honor), после чего господин архиепископ, одетый в праздничные ризы, стучит в двери тюрьмы, возглашая attollite portas. Смотритель тюрьмы отмыкает затворы, и архиепископ, войдя в темницу, освобождает одного из узников, который затем следует с процессией до собора Notre Dame, неся шлейф мантии архиепископа, pro gratiarum actione».
Так начиналась Страстная неделя, средневековая la semaine d’angoisse. В церквах, после литургий, представлялись мистерии: «Плач трёх Марий», воспеваемый канониками в женских костюмах древней Иудеи; моление о чаше; масличный сад с пещерою; «служба путников» или явление в Эммаусе, тоже с костюмами и декорациями; Тайная Вечеря и Иуда-предатель; сошествие во ад; воскресение Лазаря; «представление Пасхальной ночи» и т. д. Духовенство каждый день занимало толпу новыми зрелищами на темы священных воспоминаний, то трогательными, то страшными, угрожающими. Эти мистерии производили сильное впечатление и не мало способствовали обаянию и могуществу духовенства в старом Париже.
В знак траура, колокола и даже маленькие колокольчики у алтарей безмолвствовали. На звонарне Notre Dame, начиная с полудня чистого четверга до пасхальной заутрени, стучали в знаменитое деревянное било, время службы возвещалось прихожанам детьми, которые бегали но улицам с трещотками. В северных департаментах Франции и в Лотарингии обычай детской беготни сохранился до девятнадцатого века; по крайней мере в шестидесятых годах он ещё существовал.
Некоторые странные обычаи, сопряжённые в средние века с Вербным воскресением, имели, вообще, очень долгий век. Так — жители Chaumont около пятисот лет справляли весьма дикий обряд, именуемый «Шомонскою чертовщиною» («La Diablerie de Chaumont»). В Вербное воскресенье, двенадцать граждан Шомона, по предварительному избранию, определялись… в черти! Их одевали дьяволами: в страшные маски с рогами, в широкое платье из чёрной материи, испещрённой огненными языками. Черти следовали за вербною процессиею, в числе других молящихся, и пели гимн: qui est iste rex gloria? Когда отверзались церковные врата, черти в храм не входили, а расходились по городу и деревням, чтобы взимать налог с иногородних обывателей, приехавших в Chaumont на праздники. Этот насильственный сбор поступал в пользу чертей — на поправку их обстоятельств. Многие, запутавшись в долгах, домогались «попасть в черти», как особой чести. Обычай возник в XIII веке, а уничтожен был в 1760 году, при чём были сожжены на костре и нелепые костюмы шомонских чертей. «Шомонская чертовщина» пользовалась в Шампани такою популярностью, что любопытные посмотреть на это дурачество съезжались из окружности за тридцать, за сорок лье.
Flagellation del’Alleluia — Вербное бичевание аллилуйи — праздновалось преимущественно в городах по Верхней Марне, в неделю пред Пасхою, причём особенно славился им город Лангр. В Тулоне «аллилуйю» хоронили с большою торжественностью, как знатного покойника. В Лангре же с нею поступали гораздо хуже: её выгоняли из церкви плетьми. Церковные правила выработали целый ритуал этой странной церемонии. На игрушке, в роде волчка, писали золотыми буквами слово аллилуйя. Дети из церковного хора, в час, определённый уставом, приближались к месту, где находился волчок, с крестом и хоругвями. Начиналось бичевание: волчок вертелся под ударами хлыста, а дети пели псалмы и гимны, пока не выгоняли, таким образом, крутящуюся аллилуйю из храма, желая ей на прощание — bon voyage jusqu’a Pague prochain. В других местностях, например, в Auxerre, аллилуйю умерщвляли, хоронили, воскрешали. Дети из хора справляли этот обряд по субботам, в неделю о блудном сыне. После обедни они приносили в церковь, с рыданиями и вздохами, гробик — якобы с умершею «аллилуйею», а в св. субботу праздновали её воскресение. Обычай — языческий, связанный, быть может, ещё с доисторическою стариной. Он напоминает и плач о мёртвом Адонисе, как описал его Феокрит, и похороны Костромы, как справляют их пензенские и симбирские бабы: аллегорию смерти и возрождения солнечного божества — мифическую основу почти всех культов. Связь мнимо-христианских обрядов похорон и воскресения «аллилуйи» с древне-языческими похоронами и воскресением весенней жизнерадости хорошо выясняется сближением французского обряда с поверьями чехов и моравов. Они называют воскресенье недели о блудном сыне — «смертною неделею» и поют ему обрядовую песню такого содержания:
«— Смертная неделя! кому ты отдала ключи от земли?
— Я отдала их Вербному воскресенью.
— Вербное воскресенье! куда ты девало ключи?
— Я отдала их Чистому четвергу.
— Чистый четверг! куда ты девал ключи?
— Я отдал их св. Юрию.
Св. Юрий вставал и отмыкал землю, чтобы росла трава — трава зелёная».
До изобретения колоколов, аллилуйя — вопль духовной радости — служила призывом верующих к молитве. Именно в Auxerre, при знаменитом Ажио, воспитавшем свой музыкальный вкус в Италии, раздались впервые, за пасхальною мессою, звуки музыкального инструмента serpent, изобретённого местным каноником Эдмоном Вильгельмом. Этот примитивный инструмент теперь попадается ещё в иных захолустных церквах.
Легенда, древняя, почти как само христианство, гласит, что в пещере Гефсиманского сада, где Христос пролил кровавые слёзы, скрывались некогда — по изгнании из рая — прародители человечества; что на этой же Голгофе, где воздвигся крест во искупление первородного греха, были погребены его виновники. Когда Христос умер, Адам и Ева, при вихре и землетрясении, вышли из гроба, склонились пред Божественным Страдальцем и, обмакнув персты в Его святую кровь, первые из людей начертали на своих челах знак креста, их искупившего.
Вечный жид, выходя из Иерусалима, видел прародителей человечества — на Голгофе, у трёх крестов. Их казнь кончилась, его начиналась. Он оскорбил праотцов ужасными словами и, спустившись с лобного места, исчез в пустыне…
Примечания
1
Лакрима Кристи.
2
В Нормандии рассказывают, будто монахи одного аббатства вымерли оттого, что спали в комнате с полами из тиса.
3
Наши русские легенды объясняют вечную дрожь осины тем, что на ней повесился Иуда предатель. Народ никак не хотел, чтобы у Иуды хватило совести на самоубийство из раскаяния, и создал легенду, не без остроумия объясняющую смерть предателя корыстными соображениями, вполне в духе Иуды: «Повешусь, — думает себе, — пойду в ад; а Христос, как будет вызволять людские души из пекла, и мою вызволит!» Ни одно дерево не хотело принять на себя предателя, кроме осины: за то она и наказана. Другая легенда вешает Иуду на бузине, — за то она не годится для построек, и дьявол её любит.
