Работай, Мишенька. (Уходит с Юлей.)
Хрущов (один; разводит в блюдечке краску). Раз ночью я видел, как он прижался лицом к ее руке. У него в дневнике подробно описана эта ночь, описано, как я приехал туда, что говорил ему. Он приводит мои слова и называет меня глупцом и узким человеком.
Слишком густо… Надо посветлее… А дальше он бранит Соню за то, что она меня полюбила… Никогда она меня не любила… Кляксу сделал… (Скоблит бумагу ножом.) Даже если допустить, что это немножко верно, то все-таки нечего уж об этом думать… Глупо началось, глупо кончилось…
Семен и рабочие несут большой стол.
Что это вы? К чему это?
Семен. Илья Ильич велел. Господа из Желтухина приедут чай пить.
Хрущов. Покорно благодарю. Значит, насчет работы придется отложить попечение… Соберу все и уйду домой.
Входит Желтухин под руку с Соней.
6
Хрущев, Желтухин и Соня.
Желтухин (поет). «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила…»
Хрущов. Кто это там? А! (Спешит уложить в ящик рисовальные принадлежности.)
Желтухин. Еще один вопрос, дорогая Софи… Помните, в день рождения вы завтракали у нас? Сознайтесь, что вы хохотали тогда над моей наружностью.
Соня. Полноте, Леонид Степаныч. Можно ли это говорить? Хохотала я без причины.
Желтухин (увидев Хрущова). А, кого вижу! И ты здесь? Здравствуй.
Хрущов. Здравствуй.
Желтухин. Работаешь? Отлично… Где Вафля?
Хрущов. Там…
Желтухин. Где там?
Хрущов. Я, кажется, ясно говорю… Там, на мельнице.
Желтухин. Пойти позвать его. (Идет и напевает.) «Невольно к этим грустным берегам…» (Уходит.)
Соня. Здравствуйте.
Хрущов. Здравствуйте.
Соня. Что это вы рисуете?
Хрущов. Так… неинтересно.
Хрущов. Нет, лесная карта нашего уезда. Я составил.
Зеленая краска означает места, где были леса при наших дедах и раньше; светло-зеленая – где вырублен лес в последние двадцать пять лет, ну, а голубая – где еще уцелел лес… Да…
Ну, а вы что? Счастливы?
Соня. Теперь, Михаил Львович, не время думать о счастье.
Хрущов. О чем же думать?
Соня. И горе наше произошло только оттого, что мы слишком много думали о счастье…
Хрущов. Так-с.
Соня. Нет худа без добра. Горе научило меня. Надо, Михаил Львович, забыть о своем счастье и думать только о счастье других. Нужно, чтоб вся жизнь состояла из жертв.
Хрущов. Ну, да…
У Марьи Васильевны застрелился сын, а она все еще ищет противоречий в своих брошюрках. Над вами стряслось несчастье, а вы тешите свое самолюбие: стараетесь исковеркать свою жизнь и думаете, что это похоже на жертвы… Ни у кого нет сердца… Нет его ни у вас, ни у меня… Делается совсем не то, что нужно, и все идет прахом… Я сейчас уйду и не буду мешать вам и Желтухину… Что же вы плачете? Я этого вовсе не хотел.
Соня. Ничего, ничего… (Утирает глаза.)
Входят Юля, Дядин и Желтухин.
7
Те же, Юля, Дядин, Желтухин, потом Серебряков и Орловский.
Голос Серебрякова: «Ау! Где вы, господа?»
Дядин. Самовар несут! Восхитительно! (Хлопочет с Юлей около стола.)
Входят Серебряков и Орловский.
Серебряков. Вижу, вижу…
Желтухин (громко). Господа, объявляю заседание открытым! Вафля, откупоривайте наливку!
Хрущов (Серебрякову). Профессор, забудем все, что между нами произошло! (Протягивает руку.) Я прошу у вас извинения…
Серебряков. Благодарю. Очень рад. Вы тоже простите меня. Когда я после того случая на другой день старался обдумать все происшедшее и вспомнил о нашем разговоре, мне было очень неприятно… Будем друзьями. (Берет его под руку и идет к столу.)
Орловский. Вот так бы давно, душа моя. Худой мир лучше доброй ссоры.
Дядин. Ваше превосходительство, я счастлив, что вы изволили пожаловать в мой оазис. Неизъяснимо приятно!
Серебряков. Благодарю, почтеннейший. Здесь в самом деле прекрасно. Именно оазис.
Орловский. А ты, Саша, любишь природу?
Серебряков. Весьма.
Не будем молчать, господа, будем говорить. B нашем положении это самое лучшее. Надо глядеть несчастьям в глаза смело и прямо. Я гляжу бодрее вас всех, и это оттого, что я больше всех несчастлив.
Юля. Господа, я сахару класть не буду; пейте с вареньем.
Дядин (суетится около гостей). Как я рад, как я рад!
Серебряков. B последнее время, Михаил Львович, я так много пережил и столько передумал, что, кажется, мог бы написать в назидание потомству целый трактат о том, как надо жить. Век живи, век учись, а несчастия учат нас.
Дядин. Кто старое помянет, тому глаз вон. Бог милостив, все обойдется благополучно.
Соня вздрагивает.
Желтухин. Что это вы так вздрогнули?
Дядин. Это на реке мужики раков ловят.
Желтухин. Господа, мы ведь условились, что проведем этот вечер так, как будто ничего не случилось… Право, а то напряжение какое-то…
Дядин. Я, ваше превосходительство, питаю к науке не только благоговение, но даже родственные чувства. Брата моего Григория Ильича жены брат, может быть, изволите знать, Константин Гаврилыч Новоселов был магистром иностранной словесности.
Серебряков. Знаком не был, но знаю.
Юля. Завтра ровно пятнадцать дней, как умер Егор Петрович.
Хрущов. Юлечка, не будем говорить об этом.
Серебряков. Бодро, бодро!
Желтухин. Все-таки чувствуется какое-то напряжение…
Серебряков. Природа не терпит пустоты. Она лишила меня двух близких людей и, чтобы пополнить этот дефект, скоро послала мне новых друзей. Пью ваше здоровье, Леонид Степанович!
Желтухин. Благодарю вас, дорогой Александр Владимирович! B свою очередь позвольте мне выпить за вашу плодотворную ученую деятельность.
Сейте разумное, доброе, вечное,
Сейте! Спасибо вам скажет сердечное
Серебряков. Ценю ваше приветствие. От души желаю, чтобы скорее наступило время, когда наши дружеские отношения перейдут в более короткие.
Входит Федор Иванович.
8
Те же и Федор Иванович.
Федор Иванович. Вот оно что! Пикник!
Орловский. Сыночек мой… красавец!
Федор Иванович. Здравствуйте. (Целуется с Соней и Юлей.)
Орловский. Целые две недели не видались. Где был? Что видел?
Федор Иванович. Поехал я сейчас к Лёне, там мне сказали, что вы здесь, ну, я и поехал сюда.
Орловский. Где шатался?
Федор Иванович. Три ночи не спал… Вчера, отец, в карты пять тысяч проиграл. И пил, и в карты играл, и в городе раз пять был… Совсем очумел.
Орловский. Молодчина! Стало быть, теперь выпивши?
Федор Иванович. Ни в одном глазе. Юлька, чаю! Только с лимоном, покислей… А какой Жорж-то, а? Взял, ни с того, ни с сего, и чичикнул себе в лоб! И нашел тоже из чего: из Лефоше! Не мог взять Смитта и Вессона!
Хрущов. Замолчи ты, скотина!
Федор Иванович. Скотина, но только породистая. (Разглаживает себе бороду.) Одна борода чего стоит… Вот я и скотина, и дурак, и каналья, а стоит мне только захотеть – и за меня любая невеста пойдет. Соня, выходи за меня замуж! (Хрущову). Впрочем, виноват… Pardon…
Хрущов. Перестань дурака ломать.
Юля. Пропащий ты человек, Феденька! Во всей губернии нет другого такого пьяницы и мотыги, как ты. Даже глядеть на тебя жалко. Фараон фараоном – чистое наказание!
Федор Иванович. Ну, запела Лазаря! Иди, сядь рядом со мной… Вот так. Я к тебе на две недели поеду жить… Отдохнуть надо. (Целует ее.)
Юля. От людей за тебя совестно. Ты должен отца своего под старость утешать, а ты его только срамишь. Дурацкая жизнь и больше ничего.
Федор Иванович. Бросаю пить! Баста! (Наливает себе наливки.) Это сливянка или вишневка?
Юля. Не пей же, не пей.
Федор Иванович. Одну рюмку можно. (Пьет.) Дарю тебе, Леший, пару лошадей и ружье. К Юле поеду жить… Проживу у нее недельки две.
Хрущов. Тебе бы в дисциплинарном батальоне пожить.
Юля. Пей, пей чай!
Дядин. Ты с сухариками, Феденька.
Орловский (Серебрякову). Я, брат Саша, до сорока лет вел такую же вот жизнь, как мой Федор. Раз я, душа моя, стал считать, сколько женщин на своем веку я сделал несчастными? Считал, считал, дошел до семидесяти и бросил. Ну-с, а как только исполнилось мне сорок лет, вдруг на меня, брат Саша, что-то нашло. Тоска, места себе нигде не найду, одним словом, разлад в душе, да и шабаш. Я туда-сюда, и книжки читаю, и работаю, и путешествую – не помогает! Ну-с, душа моя, поехал я как-то в гости к покойному куму моему, светлейшему князю Дмитрию Павловичу. Закусили, пообедали… После обеда, чтобы не спать, затеяли на дворе стрельбу в цель. Народу собралось видимо-невидимо. И наш Вафля тут был.
Дядин. Был, был… помню.
Орловский. Тоска у меня, понимаешь ли – господи! Не выдержал. Вдруг слезы брызнули из глаз, зашатался и как крикну на весь двор, что есть мочи: «Друзья мои, люди добрые, простите меня ради Христа!» B ту же самую минуту стало на душе у меня чисто, ласково, тепло, и с той поры, душа моя, во всем уезде нет счастливей меня человека. И тебе это самое надо сделать.
Серебряков. Что?
На небе показывается зарево.
Орловский. Вот это самое. На капитуляцию сдаться надо.
Серебряков. Образчик туземной философии. Ты советуешь мне прощения просить. За что? Пусть у меня прощения попросят!
Соня. Папа, но ведь мы виноваты!
Серебряков. Да? Господа, очевидно, в настоящую минуту все вы имеете в виду мои отношения к жене. Неужели, по-вашему, я виноват? Это даже смешно, господа. Она нарушила свой долг, оставила меня в тяжелую минуту жизни…
Хрущов. Александр Владимирович, выслушайте меня… Вы двадцать пять лет были профессором и служили науке, я сажаю леса и занимаюсь медициной, но к чему, для кого все это, если мы не щадим тех, для кого работаем? Мы говорим, что служим людям, и в то же время бесчеловечно губим друг друга. Например, сделали ли мы с вами что-нибудь, чтобы спасти Жоржа? Где ваша жена, которую все мы оскорбляли? Где ваш покой, где покой вашей дочери? Все погибло, разрушено, все идет прахом. Вы, господа, называете меня Лешим, но ведь я не один, во всех вас сидит леший, все вы бродите в темном лесу и живете ощупью. Ума, знаний и сердца у всех хватает только на то, чтобы портить жизнь себе и другим.
Елена Андреевна выходит из дому и садится на скамью под окном.
9
Те же и Елена Андреевна.
Хрущов. Я считал себя идейным, гуманным человеком и наряду с этим не прощал людям малейших ошибок, верил сплетням, клеветал заодно с другими, и когда, например, ваша жена доверчиво предложила мне свою дружбу, я выпалил ей с высоты своего величия: «Отойдите от меня! Я презираю вашу дружбу!» Вот каков я. Во мне сидит леший, я мелок, бездарен, слеп, но и вы, профессор, не орел! И в то же время весь уезд, все женщины видят во мне героя, передового человека, а вы знамениты на всю Россию! А если таких, как я, серьезно считают героями, и если такие, как вы, серьезно знамениты, то это значит, что на безлюдье и Фома дворянин, что нет истинных героев, нет талантов, нет людей, которые выводили бы нас из этого темного леса, исправляли бы то, что мы портим, нет настоящих орлов, которые по праву пользовались бы почетной известностью…
