Скачать:TXTPDF
Пьесы. 1889-1891

собственно, решить, что он за человек этот Иванов, какого он цвета, какая его нравственная физиономия и какие требования он предъявляет к жизни? То, кажется вам, он смешон, жалок, тряпка, то он возвышается в глазах зрителей, готовых возвести его в герои и окружить его ореолом мученичества» (1889, 24 мая, № 60).

Отмечалось, что интерес драматурга сосредоточен исключительно на «психологической комбинации»: «все, что относится к <…> психологической драме, написано рукой блестящего мастера». Однако «определенного общественного смысла нет ни в самой пьесе, ни в фигуре ее героя», в пьесе «кроется какой-то недостаток, который мешает понять истинный смысл этой фигуры». Иванов не показан как «общественный деятель», «и мы чувствуем прямо эстетическую неудовлетворенность – фигура Иванова не законченна, не полна: целая сторона ее – сторона несомненно ей присущая и весьма важная, осталась недорисованной» (П. Перцов. Указ. соч., стр. 54–55).

Критики считали, что «центральная фигура пьесы, Иванов, так слабо охарактеризована, что слушатель не в состоянии дать себе ясного отчета в том, что такое Иванов, не может, так сказать, классифицировать его» («„Иванов“, др. Ан. Чехова (Бенефис г. Шувалова)». – «Волжский вестник», 1894, 15 декабря, № 317, отд. Театр и музыка. Подпись: Г.). Е. А. Соловьев (Андреевич) говорил, что в Иванове показана лишь «одна черта, быть может, даже черточка» – его «переутомление», и хотя это «важно для наших дней», «подкупает зрителя и возбуждает в нем несомненный интерес», но «разве одна черта, хотя бы доминирующая, составляет тип?» («Литературный кризис (По поводу современной беллетристики)». – «Научное обозрение», 1897, № 3, стр. 22. Подпись: Скриба). Тот же критик в другой статье писал, что «если болезнь Иванова есть болезнь общественного значения, то и причины ее должны быть того же характера», иначе «ничего не понимает читатель <…> Извольте распутать эти узлы и разгадать эти шарады!» («Литературная хроника. Пьесы г. Чехова». – «Новости и Биржевая газета», 1897, 10 июля, № 187. Подпись: Скриба).

Рецензенты упрекали Чехова в том, что не только сам Иванов «не видит тех причин, которые привели его роковым образом к погибели. Не видит их и читатель <…> Подобно Иванову, и читатель задает вопросы: что же именно порождает того или другого Иванова? и почему у нас так много Ивановых, что оказалось возможным появление специально-хмурого писателя?» (Ал. Потапов. Из жизни и литературы. А. П. Чехов и публицистическая критика. – «Образование», 1900, № 1, отд. II, стр. 18). Отмечалось, что «у читателя не создается цельных драматических иллюзий», «ему не уловить воплощения Иванова, не понять его <…> Если угодно – г. Чехов в „Иванове“ выставил нам между прочим портрет – и над ним мы довольно призадумались; но превращения холста в человеческий образ – так и не видели» (А. Налимов. Современный драматург. О драмах г. Антона Чехова. – «Литературный вестник», 1903, т. VI, кн. 7–8, стр. 213, 214).

Но все же этой критикой была замечена и драматургическая новизна пьесы Чехова, ее отличия от традиционной «проблемной» или «сюжетной» драмы. В. А. Тихонов подчеркивал, что в пьесе отсутствует театральная рутина, что от нее «повеяло свежим, здоровым воздухом». О премьере «Иванова» он отзывался как о подлинном «театральном событии»: «С самого начала действия зритель чувствует себя в недоумении. Он еще не привык ко всему тому, что творится на сцене. Это все так ново, так необычно» («Неделя», 1889, № 6 от 5 февраля, стлб. 205–207, отд. Заметки). Говорилось также, что Чехов «рискнул ввести на сцену сложный психологический анализ» и что интерес драматурга «сосредоточивается на характерах и бытовых подробностях, а не на интриге» («Русский драматический театр». – «Север», 1889, № 8 от 19 февраля, стр. 159, отд. Смесь).

И. Н. Ге полемизировал с теми, кто считал пьесу «непонятной и даже скучной», и объяснял, что пьеса Чехова – совсем не то, что «привыкли видеть на сцене; его „Иванов“ дышит новизной, чем-то свежим <…> Мы привыкли видеть в пьесе непременно какую-то интригу, ряд хитросплетений <…> гражданскую скорбь или проведение автором какой-нибудь тенденциозной идеи, – но не привыкли к изображению на сцене нашей серенькой жизни, без прикрас, исключительных явлений и всяких интриг, – настолько не привыкли, что видим в жизненных, без всякого подъема, типах, живущих на подмостках театра настоящею общественною жизнию, – нечто неинтересное, непонятное, скучное» (И. . Ге. Товарищество московских драматических артистов. Бенефис В. Н. Давыдова. «Иванов», комедия в 4 действиях, соч. А. Чехова. – «Одесский листок», 1889, 30 апреля, № 113).

Киевский рецензент писал: «Эта драма, представляющая совершенно оригинальное явление, не похожее на обыденные типы гг. В. Крылова, Шпажинского и т. п., представляет выдающийся интерес» («Киевское слово», 1889, 14 мая, № 674, отд. Местная хроника).

Тифлисский обозреватель находил пьесу в высшей степени оригинальным произведением и отмечал, что «пьеса эта заинтриговывает зрителя не столько интригой ее и сюжетом, сколько талантливым воспроизведением, в самом реальном виде, движений человеческой души», высоко оценил данный в ней «психологический анализ личности», нашел «могучий талант в понимании и умении передавать психологические перипетии души человеческой» («Тифлисский театр». – «Кавказ», 1889, 30 июня, № 170. Подпись: В. –ч).

В журнале «Артист» утверждалось, что пьеса Чехова представляет несомненно выдающееся явление в современной драматической литературе, указывалось на «чрезвычайно тонкую психическую подкладку», на изображение «неисчерпаемой области души человеческой» («Театр г. Корша. Заметки и впечатления». – «Артист», 1889, кн. II, октябрь, стр. 108. Подпись: А.). Через несколько лет критик В. Л. Кигн припоминал, «какой вздох облегчения вырвался у публики, и даже у критики, когда на сцене явился „Иванов“ г. Чехова» и от пьесы «пахнуло такой свежестью, свободой, умом и искренностью, что радость, с которой она была встречена, и законна и понятна» («А. . Чехов». – «Книжки Недели», 1891, № 5, стр. 208, отд. Беседы о литературе. Подпись: 1).

Правда, те же критики, которые видели в «Иванове» элементы новизны, одновременно подчеркивали драматургическую неопытность Чехова, несовершенство драматической формы пьесы, ее несценичность и т. п. Тот же Тихонов указывал на «чисто технические недочеты», «несколько неуклюжие и угловатые приемы» («Неделя»); Дистерло выделил недостаток, «обличающий в авторе еще неопытного драматурга»: сам Иванов «совсем почти не действует», и его появления на сцене «не представляют настоящего драматического изображения характера, раскрывающегося в действии» («Неделя»); Введенский – «необыкновенное обилие вводных, к делу не относящихся сцен и разговоров» («Русские ведомости»); Андреевский – «неумелость автора придать действию пьесы необходимую сценичность, интерес и оживление, а также и растянутость совершенно неинтересных разговоров между действующими лицами, а подчас и совершенно излишние повторения» («Киевское слово»).

Суворин хотя и признавал, что талант Чехова включает в себя «элемент драматический в значительной степени», однако обставил это признание рядом оговорок: «Драматическая форма, очевидно, еще стесняет автора или не подчиняется ему. Характеры сложились в голове автора не драматически, а беллетристически, а потому движения и действия в пьесе мало». «Центральная фигура в пьесе, Иванов, для полного и яркого своего развития требовала бы широких рамок романа или большой повести…» («Новое время»).

В статье И. Н. Ге говорилось: «…если можно в чем винить г. Чехова, так только в том, что он не будучи еще вполне освоенным с условиями сцены, упустил из виду, что сценаесть изображение жизни, а не сама жизнь <…> что поэтому автор, писавши сценическое произведение, обязательно должен необходимые места в пьесе, называемые в картине пятнами, выдать яснее, усиливая их» («Одесский листок»). Критик «Артиста» утверждал, что талант Чехова «направлен преимущественно к повествовательной форме», и отмечал в пьесе «многие крупные недостатки»: «самая концепция драмы, техническое строение ее мало удовлетворительны», характер Иванова «малоподвижен, он не развивается перед зрителем», «в пьесе мало яркости», «события часто заменяются рассказами действующих лиц» и т. д.

После выхода «Скучной истории» Кигн отметил единство настроения, которым проникнуты повесть и пьеса, и сходство героев, которые «уже носят в себе зачатки хандры» («Беседы о литературе». – «Книжки Недели», 1891, № 1, стр. 178. Подпись: 1). Подчеркивалось также их различие: если в пьесе Чехов ограничился «одним констатированием факта», то в повести сделал уже «попытку объяснить существование столь ненормального явления в обществе» («Еженедельное обозрение», 1889, т. X, № 299 от 29 октября, стлб. 702–704, отд. Журнальные новинки. Подпись: А–ъ).

Михайловский тоже находил в обоих произведениях сходное «ощущение тоски и тусклости „действительности“», но в пьесе заметил только «идеализацию отсутствия идеалов», а в повести уже «тоску по общей идее и мучительное сознание ее необходимости» («Письма о разных разностях». – «Русские ведомости», 1890, 18 апреля, № 104). Было замечено, что Иванов имеет много общего со старым профессором: в обеих вещах показан «процесс падения человека» под воздействием «окружающего мрака, животных интересов, обыденной пошлости». При этом повесть рассматривалась как «разгадка этой, в отдельности взятой, довольно странной драмы»: Иванов – «не вполне законченный, выношенный профессор, а профессор – тот же Иванов, до конца продуманный» (В. Альбов. Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова (Критический очерк). – «Мир божий», 1903, № 1, стр. 97, 98, 101).

От Иванова протягивались нити к близким ему образам в других произведениях Чехова – «Дуэль», «Палата № 6», «Рассказ неизвестного человека» (см. М. Протопопов. Жертва безвременья (Повести г. Антона Чехова). – «Русская мысль», 1892, № 6; П. . Перцов. Изъяны творчества. – Указ. соч.; П. . Краснов. Осенние беллетристы. II. Ан. П. Чехов. – «Труд», 1895, № 1; И. . Мерцалов. Главные представители современной русской беллетристики. – «Известия книжных магазинов товарищества М. О. Вольф», 1898, № 8–9; Вс. Чешихин. Современное общество в произведениях Боборыкина и Чехова. Одесса, 1899; Волжский <А. . Глинка>. Очерки о Чехове. СПб., 1903, и др.).

Критика сравнивала Иванова также с героями последующих пьес Чехова. Т. И. Полнер находил, что «Иванов», «Дядя Ваня» и «Чайка» образуют своеобразную трилогию настроения, которое пронизывает все три произведения: если Иванову окружающий его мир представлялся «ненормальным, болезненным, исключительным», то в следующих пьесах «все бури, волновавшие Иванова, смолкают», и «бурный период сомнений, разочарований, озлобления уступает место равнодушию, спокойствию и апатии…» (Тихон Полнер. Драматические произведения А. П. Чехова. «Пьесы», СПб., 1897. – «Русские ведомости», 1897, 3 октября, № 273).

Соловьев (Андреевич) называл Иванова «благороднейшим провинциальным деятелем» и в его печальной истории, как и в истории Астрова, дяди Вани, видел «роковую судьбу лучших людей, культуртрегеров провинции» (Андреевич. Антон Павлович Чехов. – «Жизнь», 1899, № 4, стр. 198, 199). Основной чертой пьес «Иванов», «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры» критик считал противопоставление мечты и действительности и называл эту особенность чеховских произведений «сатирой»:

Скачать:TXTPDF

собственно, решить, что он за человек этот Иванов, какого он цвета, какая его нравственная физиономия и какие требования он предъявляет к жизни? То, кажется вам, он смешон, жалок, тряпка, то