«Воистину воскрес», а если позволите, то и гривенничек. Итак: Христос воскрес! Поделите этот привет с тетей, братьями и с сестрами, которых поздравляю и целую. Всем желаю счастья, покоя и мира, Вам же лично, дорогой мой, желаю того, что может пожелать человек глубоко уважающий и преданный.
Простите, что так долго не писал Вам. Вы сами много пишете, а потому поймете человека, который пишет от зари до зари: нет времени! Когда бывает свободная минутка, то постараешься отдать ее чтению или чему-нибудь другому. Да, откровенно говоря, не понимаю я того писания к дорогим и близким людям, которое пишется по обязанности, а не в минуты хорошего настроения, когда не боишься ни за свою искренность, ни за размер письма.
Теперь давайте побеседуем. Начнем хоть с Вашего отъезда. После того, как Вы, тетя, Саша и о. Анания сели на извозчиков и скрылись, мы почувствовали в своих комнатах пустоту. Долго потом ходили и привыкали к этой пустоте. Для нас Вы слишком дорогой гость, и расставаться с Вами было нелегко. Помните, что Вы у нас единственный и другого такого близкого родственника у нас не было, да едва ли и будет. Дело не в том, что Вы родной дядя, а в том, что мы не помним того времени, когда бы Вы не были нашим другом… Вы всегда прощали нам наши слабости, всегда были искренни и сердечны, а это имеет громадное влияние на юность! Вы, сами того не подозревая, были нашим воспитателем, подавая нам пример постоянной душевной бодрости, снисходительности, сострадания и сердечной мягкости… Искренно жму Вам руку и благодарю. Когда, бог даст, лет через 10-15 я буду описывать для печати свою жизнь, то поблагодарю Вас перед всем читающим миром, а теперь жму только руку.
Сейчас зазвонили к утрене. Все спят. Мамаша так утомилась окороком и пасхами, что ее теперь никакими пушками не разбудишь.
Когда Вы уехали, уехала и Саша. До сих пор вспоминаем ее и не теряем надежды видеть ее у нас еще не один раз. Она всем очень понравилась, хоть я и уверен, что она неаккуратно лечится. Если она по-прежнему хворает, то пусть исполняет мои советы. Не мешало бы также Георгию или Володе сводить ее к доктору и показать. Около Каменной лестницы живет доктор Еремеев, зять Псалти. Если сведете к нему, то хорошо сделаете. На всякий случай прилагаю свою карточку, которая послужит для Саши паспортом. Еремееву сообщите средства, которые я рекомендовал.
После Вашего отъезда, перед Рождеством, приехал в Москву один петербургский редактор и повез меня в Петербург. Ехал я на курьерском в I классе, что обошлось редактору не дешево. В Питере меня так приняли, что потом месяца два кружилась голова от хвалебного чада. Квартира у меня была там великолепная, пара лошадей, отменный стол, даровые билеты во все театры. Я в жизнь свою никогда не жил так сладко, как в Питере. Расхвалив меня, угостив, как только было возможно, мне дали еще денег рублей 300 и отправили обратно в I классе. Оказалось, что в Петербурге меня знают гораздо больше, чем в Москве.
Медицина моя подвигается помаленьку. Нашим раздолье: даже Федосья Яковлевна у меня лечится; недавно лечил Ивана. Иметь у себя в доме врача — большое удобство!
Писанье мое, это побочное занятие, подвигается своим порядком. Я уже работаю в самой большой петерб«ургской» газете — в «Новом времени», где мне платят по 12 коп. за строчку. Вчера я получил из этой газеты за 3 небольших рассказа, помещенных в трех номерах, 232 рубля. Чудеса! Я просто глазам своим не верю. А маленькая «Петербургская газета» дает мне 100 руб. в месяц за 4 рассказа.
Но это не так важно, как важно следующее. В России есть большой писатель Д. В. Григорович, портрет которого Вы найдете у себя в книге «Современные деятели». Не так давно, нежданно-негаданно, не будучи с ним знаком, я получил от него письмо в полтора листа. Личность Григоровича настолько почтенна и популярна, что Вы можете представить мое приятное изумление! Привожу Вам места из его письма: «…у Вас настоящий талант, талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколения… Мне минуло уже 65 лет; но я сохранил еще столько любви к литературе, с такою горячностью слежу за ее успехом, так радуюсь всегда, когда встречаю в ней что-нибудь живое, даровитое, что не мог, как видите, утерпеть и протягиваю Вам обе руки… Когда случится Вам быть в Петербурге, надеюсь увидеть Вас и обнять Вас, как обнимаю теперь заочно».
Письмо велико, и нет времени переписать его; при свидании прочту Вам его. Оно очень симпатично. Если музеи ценят письма таких людей, то как же мне не ценить их? Ответил я на это письмо так: «Как Вы, мой дорогой, горячо любимый благовеститель, обласкали мою молодость, так пусть бог успокоит Вашу старость!»
Ответ мой растрогал старика. Я получил от него другое большое письмо и карточку. Второе письмо его великолепно.
На Фоминой неделе я еду в Петербург, куда меня зовут. Там я теперь модный человек. В мае мы переедем к Киселевым на дачу, куда я Вас приглашаю, а позднее летом я приеду к Вам. Вероятно, летом увидимся и потолкуем досыта… Летом мне нужно быть на юге по делу.
У мамаши радость: Иван получил в Москве казенную школу, где он будет самостоятелен. Квартира у него в 5 комнат казенная. Прислуга, дрова и освещение тоже казенные… У папаши тоже радость: тот же Иван купил себе фуражку с кокардой и заказал учительский фрак со светлыми пуговицами.
Николай сейчас работает сильно, но болен глазами.
Сегодня я накупил себе одежи и выглядываю совсем франтом.
Сегодня был у меня Шехтель, который у меня лечится и платит мне по 5 р. за совет. Он у нас будет разговляться. Жаль, что Вас с нами не будет на Пасху! А разговеться есть чем. Мы бы и спели вместе, как будем петь, когда вернемся из заутрени.
Сейчас зазвонили в Храме Христа-Спасителя. Буду ждать от Вас письма (Якиманка, д. Клименкова). Если в Питере найдется свободная минутка, то напишу Вам оттуда, а пока прощайте и не забывайте любящего и уважающего Вас
А. Чехова.
Так как наши письма, дорогой мой, дружеская, интимная беседа, то не показывайте их никому, кроме членов Вашей семьи.
Как здоровье Вашего уха?
Поклон Иринушке, если она меня еще не забыла. У Миши дела с Ферапонтовым не склеились. Насчет статей в газетах о братстве Вы меня не совсем точно поняли. При свидании поговорим, а теперь скажу только, что печатать в газетах о братстве следует тотчас же вслед за годовщиной братства, в августе… А для того, чтобы газета напечатала, братству не мешает ввести у себя полезный обычай: посылать ежегодно в редакции годовые отчеты. Напишут с удовольствием, потому что никто не прочь похвалить хорошее дело. Я пришлю Вам адресы, по которым Вы пошлете отчеты.
169. H. А. ЛЕЙКИНУ
13 апреля 1886 г. Москва.
86, IV, 13.
Воистину воскрес, добрейший Николай Александрович!
Вместо обещанной субботы, пишу Вам в вечер воскресенья, когда желудок набит всякой всячиной, а в глазах рябит от визитеров.
День прошел весело. Ночью ходил в Кремль слушать звон, шлялся по церквам; вернувшись домой во 2-м часу, пил и пел с двумя оперными басами, которых нашел в Кремле и притащил к себе разговляться… Один из этих басов великолепно изображал протодьякона. Великую вечерню слушал в Храме Христа-Спасителя и т. д.
Книгу вашу получил.
Гиляй надул меня. У него только рожа… Шутка не особенно остроумная. А я на другой день спешил к нему с Якиманки на Мещанскую, тратил время и деньги на извозчика! Вы корите меня за то, что я поехал к нему не тотчас же по получении от него письма. Особенно спешить не было надобности. В письме было сказано: «3 дня тому назад со мной случилась беда», а 3 дня такой длинный срок, к«ото»рый исключает отсутствие медицинской помощи и осложнения вроде открытого перелома и проч. Я был уверен, что повязка уже наложена, а меня зовут пур се лепетан, из недоверия к первому попавшемуся врачу.
Лечу Пальмина. Поэт нем. Он охрип и говорит невозможно сиплым басом, так что без смеха его нельзя слушать. При мне он получил от Вас карточку и книгу.
Вы спрашиваете, куда я деньги деваю… Не кучу, не франчу, долгов нет*, но тем не менее из 80+232 р., полученных перед праздником от Вас и от Суворина, осталось только 40, из коих завтра я должен буду отдать 20… Черт его знает, куда они деваются! От Буйлова еще не получал.
Погода великолепная.
Сейчас лягу и буду читать Лермонтова.
Ваш А. Чехов
Шлю рассказ «Загадочная натура», к«ото»рый отдайте в набор. * и содержанок даже нет; «Осколки» и любовь я получаю gratis. (1) (1) даром (лат.)
170. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ
14 апреля 1886 г. Москва.
Милый Франц Осипович!
В Ваших глазах я рискую приобрести репутацию дрянного человека.
1) Пасхальную ночь Вам испортил.
2) На Рязанский вокзал не поехал.
Но дело вот в чем. Гиляровский болен, Курепин ко мне не приехал, Николай оказался занятым… с кем же ехать? Во-вторых, Ваша телеграмма, поданная в час тридцать минут и приглашающая меня приехать в 11, получена мною в 4 часа… В-третьих, мы хорошо сделали, что не поехали, ибо ветер, дождь и холодно… Нет худа без добра…
Вы сердитесь?
Что касается меня, то я вчера был выпивши, чего и Вам желаю.
Будете ли Вы у Янова шафером? Я буду. Не поехать ли нам в Красково в четверг? Если Вы не прочь, то я стану собирать компанию.
Если у Вас в чемоданчике есть напитки, то, ради бога, не выпейте их один. Напрасно Вы не разговлялись у нас: Тютюнник и Антоновский великолепно изображали дьяконов. Извозчиков на Якиманке было много, а ветчина была чертовски хороша.
Когда же будем «…» с циркистками?
Очень просто.
Ваш А. Чехов.
Отчего бы Вам не принять православие?
Посылаю Вам телеграмму, дабы Вы могли убедиться, что я не такой свинья, как Вы думаете…
У нас с визитом был Тышко. Он, вероятно, купался в гелиотропе, ибо оставил после себя такой брокарный чад, что у всех разболелись головы.
Но Вы все-таки не сердитесь.
171. Н. А. ЛЕЙКИНУ
19 апреля 1886 г. Москва.
86, IV, 19.
Даю ответ на Ваше письмо, уважаемый Николай Александрович!
Бумага для обложки, если она будет не хуже той, в к«ото»рую облечены «Стукин и Хрустальников», хороша; по моему мнению, лучшей не нужно.
А насчет «Кошмара» я опять-таки настаиваю на том, что он не годится в книгу. Рассказы и так пестры, а если Вы еще рядом со
